Эрнест Миллер Хемингуэй По ком звонит колокол
Эксклюзивная
классика (АСТ) –
Текст предоставлен правообладателем
http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=25254472&lfrom=166013508«По ком звонит колокол: [роман] / Эрнест Хемингуэй»: АСТ; Москва;
ISBN 978 5 17 095592 3
Аннотация
«По ком звонит колокол» – один из лучших романов Эрнеста Хемингуэя.
Эта книга о Гражданской войне в Испании.
Эта книга о Войне, какая она есть на самом деле – грязная, кровавая, бесчеловечная…
Эта книга о любви, мужестве, самопожертвовании, нравственном долге и выборе, ценности каждой человеческой жизни как части единого целого, ибо «никогда не посылай узнать, по ком звонит колокол, он звонит и по тебе»…
В СССР роман издавался с серьезными сокращениями и искажениями из за вмешательства идеологической цензуры и теперь публикуется в полном объеме.
Эрнест Хемингуэй
По ком звонит колоколErnest Hemingway FOR WHOM THE BELL TOLLS
Впервые опубликовано издательством Scribner, a division of Simon & Schuster Inc.
© Hemingway Foreign Rights Trust, 1939
© Перевод, текст. И. Доронина, 2015
© Перевод, эпиграф. А. Нестеров, 2015
© Издание на русском языке AST Publishers, 2016
* * *
Посвящается Марте Геллхорн
Нет человека, что был бы сам по себе, как остров; каждый живущий – часть континента; и если море смоет утес, не станет ли меньше вся Европа, меньше – на каменную скалу, на поместье друзей, на твой собственный дом. Смерть каждого человека умаляет и меня, ибо я един со всем человечеством. А потому никогда не посылай узнать, по ком звонит колокол, он звонит и по тебе.
Джон Донн
Глава первая
Упершись подбородком в сложенные руки, он лежал на устилавшем землю мягком лесном ковре из бурой хвои, а высоко над его головой ветер раскачивал верхушки сосен. Там, где он лежал, склон был пологим, но дальше круто срывался вниз, и было видно, как по ущелью вьется черная лента битумной дороги. Вдоль дороги бежала речушка, и в дальнем конце ущелья на ее берегу виднелась лесопилка. Вода, переливавшаяся через запруду, казалась белой на палящем летнем солнце.
– Это лесопилка? – спросил он.
– Да.
– Я ее не помню.
– Ее построили после того, как ты здесь бывал. Старая лесопилка дальше, гораздо ниже по ущелью.
Он расстелил на земле фотокопию армейской карты и стал внимательно изучать ее. Старик заглядывал ему через плечо. Это был невысокого роста кряжистый старик в черной крестьянской рубахе, серых штанах из стоявшего колом грубого холста и поношенных чувяках на веревочной подошве. Он еще не отдышался после крутого подъема и опирался рукой на один из двух тяжелых заплечных мешков, которые они тащили с собой.
– Значит, мост отсюда не виден.
– Нет, – ответил старик. – Это ровная часть ущелья, здесь течение медленное. Внизу, там, где дорога исчезает за деревьями, оно сразу обрывается вниз и получается узкая горловина…
– Я помню.
– Через эту горловину и перекинут мост.
– А где находятся их посты?
– Один там, у лесопилки, которую ты видишь.
Молодой человек, изучавший местность, достал складной бинокль из кармана вылинявшей фланелевой рубашки, протер линзы носовым платком, подкрутил окуляры так, чтобы очертания лесопилки стали четкими, и начал разглядывать деревянную скамейку рядом с дверью, огромную кучу опилок, громоздившуюся за навесом, под которым стояла циркулярная пила, и часть желоба, по которому бревна спускали с горы, на другом берегу. Издали вода казалась гладкой и спокойной, но там, где, переливаясь через запруду, она водопадом обрушивалась вниз, закручиваясь бурунами, поднимались вихри брызг, которые разносил ветер.
– Часовых не видно.
– Дым из трубы идет, – сказал старик. – И белье на веревке развешано.
– Это то я вижу, а вот часового – нет.
– Может, он прячется в тени, – предположил старик. – Там жарко. Наверное, ушел в тень на том конце, который нам не виден.
– Возможно. А где следующий пост?
– За мостом. В сторожке дорожного смотрителя, это километрах в пяти от верхнего конца ущелья.
– Сколько здесь человек? – Молодой указал на лесопилку.
– Человека четыре солдат и капрал.
– А там, ниже?
– Там больше. Я выясню.
– А у моста?
– Там всегда двое: по одному с каждого конца.
– Нам понадобятся люди, – сказал молодой. – Сколько ты можешь привести?
– Я могу привести столько, сколько тебе нужно, – ответил старик. – Здесь, в горах, теперь людей много.
– Насколько много?
– Больше сотни. Но они разбиты на мелкие отряды. Тебе сколько понадобится?
– Это я тебе скажу, когда мы осмотрим мост.
– Хочешь осмотреть его прямо сейчас?
– Нет. Сейчас мы пойдем туда, где можно спрятать до поры взрывчатку. Я хочу, чтобы она была укрыта очень надежно, но по возможности не далее чем в получасе ходьбы от моста.
– Это нетрудно, – сказал старик. – Оттуда, куда мы идем, дорога к мосту будет идти под уклон. Но чтобы добраться туда, придется еще покарабкаться. Ты голодный?
– Да, – ответил молодой человек. – Но есть будем потом. Как тебя зовут? Я забыл. – Ему показалось дурным знаком то, что он забыл имя старика.
– Ансельмо, – ответил старик. – Меня зовут Ансельмо, я из Барко де Авилы. Давай помогу тебе с мешком.
Молодой человек, высокий и худой, с выбеленными солнцем русыми волосами и обветренным загорелым лицом, в вылинявшей фланелевой рубашке, крестьянских штанах и чувяках на веревочной подошве, наклонился, продел руку под лямку кожаного мешка и взвалил тяжесть на плечо. Потом просунул другую руку под другую лямку и поудобней устроил мешок на спине. Взмокшая от пота рубашка под мешком еще не высохла.
– Ничего, справлюсь, – сказал он. – Куда идти?
– Вверх, – ответил Ансельмо.
Сгибаясь под тяжестью мешков, потея, они карабкались вверх по склону, поросшему сосновым лесом. Молодой человек не различал никакой тропы под ногами, но они уверенно продвигались все выше, огибая склон, потом пересекли небольшой ручей, и старик ровным шагом пошел впереди вдоль его каменистого русла. Подъем становился все круче и трудней, пока они не добрались до того места, где ручей, перевалив через громоздившийся над ними гладкий гранитный уступ, срывался вниз; у подножия уступа старик остановился и подождал молодого.
– Ну, как ты?
– Нормально, – ответил молодой. Он истекал по́том, и мышцы на бедрах подергивались после крутого подъема.
– Подожди здесь. Я пойду вперед и предупрежу их. Не хочешь же ты схлопотать пулю с таким грузом на спине.
– Страшно подумать, даже в шутку, – сказал молодой. – Это далеко?
– Нет, совсем близко. Как тебя зовут?
– Роберто, – ответил молодой. Он снял мешок и осторожно опустил его на землю между двумя валунами у ручья.
– Ну, жди здесь, Роберто, я за тобой вернусь.
– Хорошо, – сказал молодой человек. – Ты собираешься по этой дороге спускаться к мосту?
– Нет. Когда мы отправимся к мосту, это будет другая дорога. Короче и легче.
– Только этот материал нельзя хранить далеко от моста.
– Сам увидишь. Не понравится место – найдем другое.
– Ладно, посмотрим, – сказал молодой.
Усевшись возле мешков, он наблюдал, как старик взбирается на уступ. Казалось, он делает это без труда, и по тому, как он, не глядя, находил опору для рук, можно было догадаться, что путь этот он проделывал уже не раз. Тем не менее, кто бы ни находился там, наверху, эти люди тщательно позаботились о том, чтобы не оставить никаких следов.
Молодой человек, которого звали Роберт Джордан, был страшно голоден и озабочен. Голодным он бывал часто, но тревоги обычно не испытывал, поскольку не придавал никакого значения тому, что с ним случится, и по опыту знал, как легко в этой стране передвигаться в тылу врага. Передвигаться за линией фронта было так же просто, как пересекать ее, если иметь хорошего проводника. Мысли о том, что будет, если тебя поймают, лишь осложняли дело; они, да еще необходимость решать, кому можно доверять. Людям, с которыми работаешь, нужно либо доверять полностью, либо не доверять вовсе, и решение приходилось принимать самому. Сейчас он не беспокоился ни о том, ни о другом. Но было кое что еще.
Этот Ансельмо был хорошим проводником и прекрасно ходил по горам. Роберт Джордан и сам был достаточно вынослив, но, следуя за ним весь день – они вышли еще до рассвета, – убедился, что старик способен уходить его до смерти. Пока Роберт Джордан доверял этому человеку, Ансельмо, во всем, за исключением его суждений. Правда, до сих пор у него не было возможности проверить справедливость этих суждений, да и ответственность за принятие решений все равно лежала на нем самом. Нет, из за Ансельмо он не беспокоился, и взрыв моста был задачей не сложнее, чем многие другие. Он мог взорвать любой мост, и уже взрывал их немало – разных размеров и конструкций. Взрывчатки и оборудования в двух мешках было достаточно, чтобы гарантированно взорвать и этот мост, даже если он окажется вдвое больше, чем говорит Ансельмо, чем самому ему помнится по тем временам, когда он переходил его по пути в Ла Гранху в 1933 году, и чем описывал его Гольц позапрошлым вечером в комнате на верхнем этаже дома в пригороде Эскориала.
– Взорвать мост ничего не стоит, – сказал тогда Гольц, указывая карандашом место на большой карте; свет от лампы падал на его бритую, иссеченную шрамами голову. – Понимаете?
– Да, понимаю.
– Абсолютно ничего. Но просто взорвать его равносильно провалу.
– Да, товарищ генерал.
– Взорвать мост в строго определенный момент, согласованный со временем, на которое назначено наступление, вот что требуется. Разумеется, вы это понимаете. Такова ваша задача, а как это будет сделано, решайте сами.
Гольц посмотрел на карандаш, потом постучал его кончиком по зубам.
Роберт Джордан молчал.
– Да, вы понимаете, что такова ваша задача, и сами решаете, как это будет сделано, – повторил Гольц, глядя на него и кивая. Теперь он постучал карандашом по карте. – Так бы распорядился я. Но это то, чего нам не дано.
– Почему, товарищ генерал?
– Почему? – сердито переспросил Гольц. – Сколько наступлений вы видели? И вы еще спрашиваете? Как можно гарантировать, что мои приказы не будут изменены? Как можно гарантировать, что наступление не отменят? Как можно гарантировать, что его не отложат? Как можно гарантировать, что оно начнется хотя бы не позднее, чем через шесть часов после назначенного срока? Разве хоть одно наступление когда нибудь проходило так, как было запланировано?
– Раз это ваше наступление, оно начнется вовремя, – сказал Роберт Джордан.
– Ни одно наступление не является моим, – возразил Гольц. – Я провожу наступления. Но они не бывают моими. Артиллерия мне не подчиняется, я вынужден просить ее поддержки, а мне никогда не давали того, что я просил, даже когда тому не было никаких препятствий. И это еще полбеды. Есть и другое. Вы знаете, каковы эти люди. Нет необходимости вдаваться в подробности. Всегда может возникнуть что то непредвиденное. Всегда кто то вмешается. Надеюсь, теперь вам понятно.
– Так когда все таки должен быть взорван мост? – спросил Роберт Джордан.
– После того как начнется наступление. Как только оно начнется, но ни в коем случае не раньше. Чтобы подкрепление не могло подойти к противнику по этой дороге. – Он наставил карандаш на Роберта Джордана. – Я должен знать, что по этой дороге мышь не проскочит.
– А на когда назначено наступление?
– Я вам сообщу. Но вы должны воспринимать дату и час только как приблизительное указание. К этому времени вы должны быть готовы. А взорвете мост после того, как наступление действительно начнется. Вам ясно? – Он снова наставил на него карандаш. – Это единственная дорога, по которой к ним может подойти подкрепление. Это единственная дорога, по которой они могут подтянуть танки, артиллерию или даже грузовики к ущелью, где я начну наступать. В этот момент мне нужно будет знать, что моста нет. Но не раньше – чтобы они не успели восстановить его, если наступление перенесут. Нет. Мост должен рухнуть в тот момент, когда наступление начнется, и я должен быть в этом уверен. Там всего два часовых. Человек, который пойдет с вами, только что вернулся оттуда. Говорят, что это очень надежный человек. Увидите сами. У него в горах есть люди. Привлекайте столько людей, сколько вам потребуется: не слишком много, но достаточно. Впрочем, вас учить нет нужды.
– А как я узнаю, что наступление началось?
– Наступать будет целая дивизия. Предварительно начнется бомбардировка с воздуха. Вы ведь глухотой не страдаете, правда?
– Значит, когда самолеты начнут сбрасывать бомбы, можно считать, что наступление началось?
– Так бывает не всегда, – заметил Гольц, качая головой, – но в данном случае можете так считать. Наступать буду я.
– Понятно, – произнес Роберт Джордан. – Не сказать, что мне это очень нравится.
– Мне это тоже не очень нравится. Если хотите отказаться, говорите сейчас. Если сомневаетесь, что справитесь, говорите сейчас.
– Я сделаю, – ответил Роберт Джордан. – И сделаю все как требуется.
– Все, что мне нужно знать, – повторил Гольц, – что через мост никто не пройдет. Что дорога отрезана.
– Ясно.
– Я не люблю обращаться с подобными просьбами и ставить людей в подобное положение, – продолжил Гольц. – Я не могу приказать вам выполнить такое задание, поскольку понимаю, к чему могут вынудить вас поставленные мною условия. И объясняю все так тщательно для того, чтобы убедиться, что вы все поняли и осознали все возможные трудности и всю важность этого дела.
– А как вы сами пройдете на Ла Гранху, если мост будет взорван?
– Мы возьмем с собой все необходимое, чтобы восстановить мост сразу после того, как овладеем ущельем. Операция, как всегда, сложная, но красивая. План разработан в Мадриде. Очередной шедевр Висенте Рохо, неудавшегося профессора. Я наступаю, и наступаю, как всегда, не располагая достаточными силами. Тем не менее операция небезнадежна. Я испытываю в связи с ней бо́льшую уверенность, чем обычно. Она может оказаться успешной при условии, что мост будет взорван вовремя. Тогда мы сумеем взять Сеговию. Вот смотрите, я вам покажу. Видите: мы начнем наступление не со входа в ущелье, оно уже наше, а гораздо дальше… вот здесь…
– Я бы предпочел не знать, – перебил его Роберт Джордан.
– Ладно, – согласился Гольц. – Когда идешь в тыл противника, лучше не обременять себя лишним знанием, правильно?
– Я всегда предпочитаю не знать. Тогда, независимо от того, что случится, выдал – не я.
– Да, лучше не знать, – сказал Гольц, водя карандашом по лбу. – Сколько раз я оказывался в ситуации, когда говорил себе: лучше бы я этого не знал. Но то единственное, что вам следовало понять насчет моста, вы поняли?
– Да. Понял.
– Не сомневаюсь, что поняли, – сказал Гольц. – Не стану произносить напутственных речей. Давайте просто выпьем. После долгих разговоров меня всегда мучает жажда, товарищ Хордан. Ваше имя забавно звучит по испански – товарищ Хордан.
– А как по испански произносится Гольц, товарищ генерал?
– Хоце, – ухмыльнулся Гольц, горловое «х» он произнес с хрипотцой, оно напоминало простудное покашливание. – Хоце, – ворчливо повторил он. – Товарищ хенераль Х хоце. Знал бы, как произносится Гольц по испански, придумал бы себе имечко получше, прежде чем отправиться сюда воевать. Подумать только: ехал командовать дивизией, мог выбрать любое имя, какое захотел бы, – и выбрал Хоце. Хенераль Хоце. Но теперь уже поздно менять. Как вам нравится партизанить? – Это было русское слово, означавшее диверсионную работу в тылу врага.
– Очень нравится, – ответил Роберт Джордан, усмехнувшись. – Все время на свежем воздухе.
– Мне в вашем возрасте тоже очень нравилось, – признался Гольц. – Говорят, вы мастерски взрываете мосты. Очень научно. Но это только слухи. Я сам никогда не видел вас в работе. Может, на самом деле все не так? Вы и впрямь их взрываете? – поддразнил он. – Выпейте. – Он протянул Роберту Джордану стакан испанского бренди. – Так вы их действительно взрываете?
– Иногда.
– С этим мостом никакого «иногда» быть не должно. Ладно, не будем больше об этом. Вы уже и так все поняли. Мы поговорили очень серьезно, так что теперь можем позволить себе и пошутить. Признайтесь ка, много ли у вас девушек по ту сторону фронта?
– Нет, на девушек времени не хватает.
– Вот это вы зря. Чем менее регламентирована служба, тем менее регламентирована жизнь, а у вас служба совсем не регламентированная. Вот только постричься бы вам не мешало.
– Я стригусь по мере необходимости, – сказал Роберт Джордан. Он бы проклял все на свете, если бы ему пришлось побриться наголо «под Гольца». – У меня и кроме девушек забот хватает, – сердито добавил он. – Какую форму мне надеть?
– Никакой, – ответил Гольц. – И с прической у вас все в порядке. Я просто поддразнил вас. Мы с вами очень разные люди. – Он снова наполнил стаканы. – Вы думаете не только о девушках. Я вообще никогда не думаю. С какой стати? Я – Général Soviétique . Я никогда не думаю. И не пытайтесь заставить меня думать.
Его подчиненный, работавший с картой, прикрепленной к чертежной доске, недовольно буркнул ему что то на языке, которого Роберт Джордан не понимал.
– Заткнись, – ответил ему Гольц по английски. – Хочу шутить и шучу. Я всегда такой серьезный, что иногда могу и пошутить. – И, обращаясь к Джордану, добавил: – Ладно, пейте и можете идти. Вы все поняли, да?
– Да, – ответил Роберт Джордан. – Понял.
Они обменялись рукопожатием, он отдал честь и вышел на улицу, где его ждала штабная машина, в которой, дожидаясь его, спал старик; он так и не проснулся, пока они, миновав Гвадарраму, сворачивали на дорогу, ведущую в Навасерраду, и ехали на базу Альпийского клуба, где Роберт Джордан соснул часа три в одном из коттеджей, прежде чем отправиться в путь.
Это была его последняя встреча с Гольцем – человеком со странно белым лицом, которое не брал никакой загар, орлиным взором, крупным носом, тонкими губами и бритой головой, иссеченной морщинами и шрамами. Следующей ночью они уже будут под стенами Эскориала, где в темноте на дороге выстроятся длинные колонны грузовиков, в их кузова будут взбираться пехотинцы со своим тяжелым снаряжением, пулеметные расчеты будут грузить в них свои пулеметы; на длинные платформы по скатам будут поднимать цистерны с горючим – под покровом ночи дивизия начнет движение к ущелью, в котором ей предстоит наступать. Но ему незачем думать об этом. Это не его дело. Это – дело Гольца. У него же своя задача, и думать он должен только о ней, причем он обязан обдумать все очень четко, до мельчайших деталей, чтобы ни о чем не волноваться в ходе выполнения задания. Волнение так же пагубно, как страх. Оно все сильно осложняет.
Сидя у ручья и наблюдая, как прозрачная вода струится между камней, он заметил на другом берегу густые заросли водяного кресса. Перейдя ручей, сорвал пучок салата, промыл корни в ручье и, снова усевшись возле своих мешков, начал жевать чистые холодные зеленые листья и хрустящие перечно горьковатые стебли. Потом, встав на колени и сдвинув висевший на поясе револьвер назад, чтобы не замочить, оперся руками о камни, склонился и начал пить из ручья. От ледяной воды заныли зубы.
Оттолкнувшись руками, он выпрямился, повернул голову и увидел старика, спускавшегося с уступа. С ним был еще один человек, тоже в черной крестьянской рубахе, темно серых грубых штанах и чувяках на веревочной подошве – в здешних местах это было своего рода униформой, за спиной у него висел карабин, голова не покрыта. Оба скакали по камням с ловкостью горных козлов.
Когда они подошли к нему, Роберт Джордан встал.
– Salud, camarada, – поприветствовал он человека с карабином и улыбнулся.
– Salud, – хмуро ответил тот. Роберт Джордан посмотрел на тяжелое, заросшее щетиной лицо мужчины. Оно было почти круглым, как и голова, крепко сидевшая на короткой шее. Глаза маленькие и слишком широко расставленные, небольшие уши плотно прилегали к голове. Это был крупный мужчина, ростом около пяти футов десяти дюймов, с большими руками и ногами. Нос у него был перебит, а губы с одной стороны рассекал шрам, тянувшийся через весь подбородок и просвечивавший даже сквозь щетину.
Старик кивнул в сторону своего спутника и улыбнулся:
– Он тут самый главный начальник. – Осклабившись, он согнул руки в локтях, как бы демонстрируя мускулы, и с полунасмешливым восхищением посмотрел на человека с карабином. – Очень сильный человек.
– Я вижу, – сказал Роберт Джордан и снова улыбнулся. Человек ему не нравился, и улыбка была чисто внешней.
– Чем ты можешь удостоверить свою личность? – спросил человек с карабином.
Роберт Джордан расстегнул булавку на клапане левого нагрудного кармана, достал сложенный листок бумаги и протянул его человеку, который с сомнением посмотрел на документ и повертел его в руках.
Неграмотный, отметил про себя Роберт Джордан.
– Взгляни на печать, – сказал он.
Старик ткнул в печать пальцем, и человек с карабином стал изучать ее, поворачивая так и сяк.
– Это что за печать?
– Ты ее никогда не видел?
– Нет.
– Тут их две, – сказал Роберт Джордан. – Одна – S.I.M. – Службы военной разведки, другая – Генерального штаба.
– Да, вот эту я видел. Но здесь командую только я, – угрюмо предупредил мужчина. – Что в мешках?
– Динамит, – горделиво сообщил старик. – Ночью, в темноте, мы перешли линию фронта и весь день тащили его по горам.
– Динамит мне пригодится, – сказал человек с карабином, возвращая Роберту Джордану документ. – Да. Динамиту я найду применение. Сколько вы мне его принесли?
– Тебе мы ничего не принесли, – спокойно ответил Роберт Джордан. – Этот динамит предназначен для другой цели. Как тебя зовут?
– Тебе зачем?
– Его зовут Пабло, – вставил старик. Человек с карабином мрачно обвел взглядом обоих.
– Ладно. Я слышал о тебе много хорошего, – сказал Роберт Джордан.
– И что же ты обо мне слышал? – спросил Пабло.
– Что ты – прекрасный партизанский командир, предан республике и доказал свою преданность на деле, что ты человек серьезный и храбрый. Генеральный штаб шлет тебе привет.
– И где ты все это слышал? – спросил Пабло. Роберт Джордан отметил, что лесть не произвела на него никакого впечатления.
– Это говорят повсюду, от Буитраго до Эскориала. – Он назвал обширную территорию по ту сторону фронта.
– Я не знаю никого ни в Буитраго, ни в Эскориале, – ответил Пабло.
– По ту сторону гор теперь много людей, которых там раньше не было. Сам то ты откуда?
– Из Авилы. Что ты собираешься делать с этим динамитом?
– Взорву мост.
– Какой?
– Это мое дело.
– Если он находится здесь, то это мое дело. Нельзя взрывать мосты там, где живешь. Жить надо в одном месте, а предпринимать подобные действия в другом. Я свое дело знаю. Тот, кто выжил здесь в течение этого года, знает свое дело.
– А это – мое дело, – сказал Роберт Джордан. – Мы можем обсудить его сообща. Ты поможешь нам с этими мешками?
– Нет, – ответил Пабло и тряхнул головой.
Старик резко повернулся к нему и заговорил быстро и гневно на диалекте, который Роберт Джордан понимал лишь в общих чертах. Это было все равно что читать Кеведо. Ансельмо говорил на старокастильском, и смысл его речи был приблизительно таков: «Ты что – скотина? Да? Животное ты, что ли? Похоже на то. Мозги у тебя есть? Вижу, что нет. Никаких. Мы приходим сюда с делом величайшей важности, а тебе – лишь бы твое жилище не потревожили? Свою лисью нору ты ставишь выше интересов человечества? Выше интересов собственного народа? Так перетак твою мать! Так перетак тебя самого! А ну, бери мешок!»
Пабло опустил глаза.
– Каждый должен делать то, что может, но делать правильно, – сказал он. – Живу я здесь, а действую за Сеговией. Если вы тут поднимете шум, нас сгонят с этих гор. Мы только потому и держимся в этих местах, что ничего здесь не предпринимаем. Правило лисицы.
– Да, – с горечью сказал Ансельмо. – Ты живешь по правилу лисицы, а нам нужен волк.
– Я – волк посерьезней, чем ты, – ответил Пабло, и Роберт Джордан понял, что он возьмет мешок.
– Здоро́во живешь. Хо хо… – Ансельмо посмотрел на него. – Ты – волк посерьезней? А ты забываешь, что мне уже шестьдесят восемь?
Он сплюнул на землю и покачал головой.
– Тебе так много лет? – переменил тему Роберт Джордан, понимая, что в данный момент это самое правильное, чтобы смягчить ситуацию.
– В июле стукнет шестьдесят восемь.
– Если мы доживем до июля, – буркнул Пабло. – Давай возьму твой мешок, – сказал он, обращаясь к Роберту Джордану. – Другой оставь старику. – Теперь он говорил не то чтобы угрюмо, но почти тоскливо. – Он хоть и старый, но сил у него полно.
– Я сам понесу мешок, – возразил Роберт Джордан.
– Нет, – сказал старик. – Отдай ему, он тоже силач.
– Я возьму, – сказал ему Пабло. В его угрюмости сквозила тоска, которая насторожила Роберта Джордана. Ему была знакома эта тоска, и то, что он почувствовал ее в Пабло, его обеспокоило.
– Тогда дай мне карабин, – предложил он и, когда Пабло отдал ему ружье, закинул его на плечо; его спутники пошли вперед, подъем был тяжелым, все трое, подтягиваясь на выступах, карабкались по гранитной скале к ее верхнему краю, перевалив через который оказались на зеленой опушке леса.
Они стали огибать этот маленький лужок; теперь, без тяжелого мешка, под которым спина насквозь промокала от пота, ощущая за плечом лишь приятную жесткость карабина, Роберт Джордан шел легко и заметил, что трава в нескольких местах выщипана, а кое где в земле видны ямки от колышков. По следам в примятой траве можно было также понять, что здесь водили к ручью на водопой лошадей, о присутствии лошадей свидетельствовали и кучки свежего навоза. Значит, здесь они пасут их по ночам, а днем прячут от посторонних глаз в лесу, подумал он. Сколько же лошадей у этого Пабло?
Он вспомнил теперь то, что увидел раньше, но чему не придал значения: штаны у Пабло были до мыльного блеска затерты на коленях и на внутренней поверхности бедер. Интересно, есть у него хоть пара башмаков или он и верхом ездит в альпаргатах , подумал он. Должно быть, у него имеется полная экипировка. Но мне не нравится эта его тоска. Тоска – это плохо. Тоска предвещает либо дезертирство, либо измену. Именно тоска предшествует предательству.
Где то впереди, в лесу, заржала лошадь, а потом сквозь узкие просветы между коричневыми стволами сосен, густые, почти смыкающиеся кроны которых едва едва пропускали солнечный свет, он увидел загон, обнесенный двумя рядами веревки, закрепленной вокруг стволов. Почуяв приближение людей, лошади повернули головы в их сторону; на земле возле дерева с внешней стороны загона были сложены седла, накрытые брезентом.
Подойдя к загону, его спутники, которые несли поклажу, остановились, и Роберт Джордан понял, что должен выразить восхищение лошадьми.
– Да а, – сказал он. – Красавцы. – И, повернувшись к Пабло, добавил: – Значит, у тебя – своя кавалерия?
Лошадей в загоне было пять: три гнедых, рыжая и буланая. Сначала внимательно обведя взглядом всех, Роберт Джордан стал осматривать каждую в отдельности. Пабло и Ансельмо знали им цену, и пока Пабло любовно смотрел на них, гордый и даже не такой теперь тоскливый, старик вел себя так, словно именно он преподнес Джордану этот великий сюрприз.
– Ну, как тебе? – спросил он.
– Всех их я сам отбил, – сказал Пабло, и Роберт Джордан порадовался тому, что в его голосе звучала теперь не тоска, а гордость.
– Вот этот, – ответил Роберт Джордан, указывая на одного из гнедых, крупного жеребца с белой отметиной на лбу и белым носком на передней ноге, – хорош!
Это был действительно красивый конь, словно сошедший с полотна Веласкеса.
– Они все хороши, – сказал Пабло. – Ты разбираешься в лошадях?
– Да.
– Тем лучше. Замечаешь какой нибудь дефект у одной из них?
Роберт Джордан понял: вот она, настоящая проверка документов неграмотным человеком.
Все лошади по прежнему стояли, повернув головы к людям. Роберт Джордан поднырнул под веревку и похлопал буланую по ляжке. Потом, прислонившись к веревочному ограждению, стал наблюдать за лошадьми, кружившими по загону; постояв еще с минуту после того, как они остановились, он наклонился и вылез обратно.
– Рыжая прихрамывает на правую заднюю, – сказал он Пабло, не глядя на него. – Трещина в копыте, но если правильно подковать, дальше расходиться не будет – правда, только если не ездить по очень твердой земле.
– Мы уже взяли ее с этой трещиной, – сказал Пабло.
– У самого лучшего твоего жеребца, того, что с белой отметиной, припухлость над верхней частью голени, мне это не нравится.
– Ерунда, – ответил Пабло. – Ушибся дня три тому назад. Если бы там что то было, уже проявилось бы.
Он сдернул брезент и показал седла: два простых пастушьих, вроде американских ковбойских, одно богато украшенное, обтянутое кожей ручной выделки, с тиснением и тяжелыми закрытыми стременами, и два черных армейских.
– Мы убили двоих из guardia civil , – объяснил он происхождение черных седел.
– Это крупная добыча.
– Они спешились на дороге между Сеговией и Санта Мария дель Реал. Чтобы проверить документы у возницы. Так что нам удалось убить их, не поранив лошадей.
– И много вы убили гражданских гвардейцев?
– Несколько, – ответил Пабло. – Но только у этих двоих удалось взять лошадей невредимыми.
– Это Пабло пустил под откос поезд под Аревало, – вставил Ансельмо. – Его рук дело.
– С нами был иностранец, взрывал он, – сказал Пабло. – Ты его знаешь?
– Как его зовут?
– Не помню. Чудно́е какое то имя.
– А как он выглядел?
– Светловолосый, как ты, но не такой высокий, с огромными руками и перебитым носом.
– Кашкин, – догадался Роберт Джордан. – Скорее всего, Кашкин.
– Да, – согласился Пабло. – Что то вроде того. Очень чудно́е имя. Что с ним сталось?
– Погиб в апреле.
– Еще один, – мрачно сказал Пабло. – Все мы этим кончим.
– Все люди этим кончают, – заметил Ансельмо. – Всегда так было. Что с тобой, парень? Чего это ты скис?
– Они очень сильны, – сказал Пабло. Казалось, он разговаривает сам с собой, уныло глядя на лошадей. – Ты не понимаешь, насколько они сильны. Мне кажется, что день ото дня они становятся все сильнее. Все лучше вооружены. У них все больше боеприпасов. А у меня – только вот эти лошади. Чего мне ждать? Только того, что меня затравят и убьют. Больше ничего.
– Ты сам травишь не хуже, чем травят тебя, – сказал Ансельмо.
– Нет, – ответил Пабло. – Больше – нет. А если нам теперь придется оставить эти горы, куда мы пойдем? Ответь мне. Куда?
– В Испании много гор. Уйдешь отсюда – есть Сьерра де Гредос.
– Нет, с меня хватит, – сказал Пабло. – Устал я от этой травли. Мы здесь уже обжились. А если вы взорвете мост, на нас объявят охоту. Тогда они узнают, что мы здесь, пошлют самолеты и выследят нас. А потом отправят марокканцев по наши души – и придется уходить. Я устал от всего этого. Слышишь? – Он повернулся к Роберту Джордану. – Какое право имеешь ты, иностранец, приходить и говорить мне, что я должен делать?
– Я не говорил тебе, что ты должен делать, – ответил Роберт Джордан.
– Но будешь говорить. Так то вот. В этом все зло.
Он указал на тяжелые мешки, которые они положили на землю, пока разглядывали лошадей. Вид лошадей, судя по всему, и разбередил в нем эти мысли, а то, что Роберт Джордан знал толк в лошадях, развязало ему язык. Теперь они втроем стояли возле веревочного загона; разрозненные солнечные блики играли на шкуре гнедого жеребца. Пабло задержал на нем взгляд, а потом пнул ногой тяжелый мешок.
– Вот оно, зло.
– Я только исполняю свой долг, – сказал Роберт Джордан. – Меня послали сюда те, кто командует в этой войне. Я лишь попросил тебя помочь, ты можешь отказаться, я найду других помощников. Да, в сущности, я еще и не просил тебя ни о чем. Я обязан сделать то, что мне приказано, и могу заверить тебя, что это важно. А то, что я иностранец, – не моя вина. Я бы предпочел быть местным.
– Для меня сейчас самое важное – чтобы здесь у нас все не разворошили, – ответил Пабло. – Это мой долг – перед теми, кто вместе со мной, и перед самим собой.
– Перед самим собой. Конечно, – сказал Ансельмо. – Ты давно уже думаешь только о себе. О себе и о своих лошадях. Пока у тебя не было лошадей, ты был с нами. А теперь ты превратился просто в еще одного капиталиста.
– Это несправедливо, – возразил Пабло. – Я постоянно рискую своими лошадьми ради дела.
– Мало рискуешь, – презрительно сказал Ансельмо. – По мне, так очень мало. Украсть – это ты горазд. Хорошо поесть – тоже. Убить – всегда пожалуйста. А вот воевать – нет.
– Твой язык тебя до добра не доведет, старик.
– Да, я – старик, но старик, который никого не боится. И еще я старик, у которого нет лошадей.
– Ты – старик, который может долго не протянуть.
– Я – старик, который будет жить до самой своей смерти. И который не боится лисиц.
Пабло ничего не ответил, только поднял с земли мешок.
– И волков тоже, – добавил Ансельмо, поднимая свой. – Если, конечно, ты – волк.
– Закрой рот, – огрызнулся Пабло. – Слишком много говоришь.
– И всегда делаю то, что говорю, – сказал Ансельмо, сгибаясь под тяжестью мешка. – А сейчас я хочу есть. И пить. Ну, давай, партизанский командир с печальным лицом, веди нас туда, где можно поесть.
Нехорошо все начинается, подумал Роберт Джордан. Но Ансельмо – мужик. Эти люди если уж хороши, то хороши по настоящему. Если они хороши, нет им равных, но если уж они пошли по неверной дорожке, хуже их не бывает. Должно быть, Ансельмо знал, что делал, приведя меня сюда, думал он. Но мне это не нравится. Все это.
Единственным хорошим знаком было то, что Пабло нес мешок и что он отдал ему свой карабин. «Может, у него просто такой характер? – подумал Роберт Джордан. – Может, он угрюм по природе?»
Нет, мысленно возразил он себе, не пытайся себя обмануть. Ты не знаешь, каким он был раньше, но видишь, что сейчас он стремительно катится по дурной дороге и не скрывает этого. Начнет скрывать – значит, принял решение. Помни об этом, сказал он себе. Первое проявление дружелюбия с его стороны будет означать, что решение принято. А лошади очень хороши, подумал он, красивые лошади. Интересно, что бы могло изменить меня так же, как эти лошади изменили Пабло? Старик прав. С лошадьми он почувствовал себя богатым, а став богатым, хочет наслаждаться жизнью. Думаю, скоро он начнет мучиться от того, что не может вступить в Жокейский клуб. Pauvre Пабло. Il a manqué son Jockey .
Эта мысль взбодрила его. Он усмехнулся, глядя на две согнутые под тяжестью мешков спины, маячившие впереди между деревьями. Весь день он оставался исключительно серьезным и теперь, мысленно пошутив, почувствовал себя гораздо лучше. Ты становишься таким же, как все они, сказал он себе, таким же мрачным. Неудивительно, что он был серьезен и хмур во время встречи с Гольцем. Полученное задание огорошило его. Чуть чуть огорошило, подумал он. Да нет, изрядно огорошило. Гольц был весел и хотел развеселить его перед расставанием, но ничего не вышло.
Если подумать, все самые хорошие были веселыми. Быть веселым гораздо лучше, к тому же это вроде бы как знак чего то. Как будто, пока ты жив, ты бессмертен. Трудно разобраться. Впрочем, не так уж много их осталось, веселых. В сущности, чертовски мало. И если ты, мой мальчик, будешь продолжать изводить себя размышлениями, тебя тоже скоро не будет. Выключи ка ты голову, дружок, старый мой товарищ. Теперь твое дело – взрывать мосты. А не думать. Черт, как же я проголодался. Надеюсь, у Пабло хорошо кормят.
Глава вторая
Пройдя сквозь густой лес, они вышли к небольшой чашеобразной долине, и впереди он увидел место, где, должно быть, располагался лагерь, – под огибающей полукругом дальний край долины скалой, которая виднелась сквозь деревья.
Да, это был лагерь, причем отлично расположенный. Его нельзя было обнаружить, пока не подойдешь близко; Роберт Джордан отметил, что и с воздуха его разглядеть невозможно. Сверху ничего не будет видно. Замаскирован не хуже медвежьей берлоги. Надеюсь, охраняется получше. По мере того как они подходили ближе, он внимательно разглядывал лагерь.
В теле скалы имелась большая пещера, рядом со входом в нее, привалившись к камню спиной и вытянув ноги, сидел человек, его карабин стоял рядом, прислоненный к скале. Человек ножом обстругивал палку; когда они приблизились, он посмотрел на них, потом вернулся к своему занятию.
– Hola , – сказал сидевший. – Кто к нам пожаловал?
– Старик и минёр, – ответил Пабло, ставя мешок у зева пещеры. Ансельмо тоже опустил мешок на землю, а Роберт Джордан снял с плеча карабин и прислонил к скале.
– Не ставь так близко к пещере, – сказал строгавший палку мужчина, у которого были голубые глаза на смуглом привлекательном цыганском лице цвета прокопченной кожи, имевшем ленивое выражение. – Там огонь горит.
– Встань и переставь сам, – сказал Пабло. – Вон туда, к дереву.
Цыган не двинулся с места, лишь ругнулся и лениво добавил:
– Да оставляй где хочешь. Взлетишь на воздух – сразу от всех болезней избавишься.
– Что мастеришь? – спросил Роберт Джордан, усаживаясь рядом с цыганом. Тот показал ему: это был капкан, формой напоминавший цифру четыре; палка, которую он обстругивал, должна была стать его перекладиной.
– На лис, – сказал он. – Бревно падает сверху и перебивает хребет – лисе конец. – Он ухмыльнулся, взглянув на Джордана. – Вот так, видишь? – Цыган жестами показал, как захлопывается капкан и обрушивается бревно, потом покачал головой, просунул ладонь внутрь, как бы доставая добычу, и, раскинув руки, изобразил лису с перебитой спиной. – Просто и надежно, – объяснил он.
– Да кроликов он ловит, – сказал Ансельмо. – Он же цыган. Поймает кролика – скажет, что поймал лисицу. А если бы поймал лисицу, сказал бы, что поймал слона.
– А если бы я поймал слона? – спросил цыган, снова обнажив в улыбке белоснежные зубы, и подмигнул Роберту Джордану.
– Тогда сказал бы, что поймал танк, – ответил Ансельмо.
– Поймаю и танк, – пообещал цыган. – Обязательно поймаю. И можешь называть его, как тебе нравится.
– Цыгане много болтают и мало убивают, – поддразнил его Ансельмо.
Цыган опять подмигнул Роберту Джордану и продолжил строгать. Пабло ушел в пещеру. Роберт Джордан надеялся, что за едой. Он сидел на земле рядом с цыганом, и пробивавшиеся сквозь верхушки деревьев солнечные лучи приятно грели его вытянутые ноги. Он почуял запах еды – оливкового масла, лука и жарящегося мяса, – донесшийся из пещеры, и от голода у него засосало в животе.
– Можно и на танк поохотиться, – сказал он цыгану. – Это не так уж трудно.
– Вот с этим? – Цыган указал на мешки.
– Да, – ответил Роберт Джордан. – Я тебя научу. Устроишь ловушку. Это не сложно.
– Вместе с тобой?
– Конечно, – сказал Роберт Джордан. – Почему бы нет?
– Эй, – крикнул цыган Ансельмо. – Перенеси ка эти мешки в надежное место. Вещь ценная.
Ансельмо что то сердито проворчал и сказал, обращаясь к Роберту Джордану:
– Пойду за вином.
Роберт Джордан встал, отволок мешки от входа в пещеру и прислонил к дереву с противоположных сторон. Он знал, что в них, и старался, чтобы они никогда не соприкасались.
– Принеси и мне кружку, – крикнул цыган вслед Ансельмо.
– У вас есть вино? – спросил Роберт Джордан, снова усаживаясь рядом с цыганом.
– Вино? А как же! Целый бурдюк. Ну, по крайней мере полбурдюка.
– А поесть?
– Что душе угодно, парень, – ответил цыган. – Мы питаемся, как генералы.
– А что делают цыгане на войне? – поинтересовался Роберт Джордан.
– Остаются цыганами.
– Неплохая работенка.
– Самая лучшая, – сказал цыган. – Как тебя звать?
– Роберто. А тебя?
– Рафаэль. А насчет танка это ты серьезно?
– Конечно. А что такого?
Ансельмо вышел из пещеры с глубокой каменной миской, доверху наполненной красным вином, на пальцах у него висели три кружки.
– Ты только глянь, – сказал он, – у них и кружки есть, и много чего еще.
Следом за ним появился Пабло.
– Еда скоро будет, – сказал он. – У тебя курево есть?
Роберт Джордан пошел к мешкам, развязал один из них, нащупал внутренний карман и достал из него плоскую коробку русских папирос – из тех, что получил в штабе Гольца. Разрезав ногтем большого пальца края коробки с трех сторон, он откинул крышку и протянул коробку Пабло, который зачерпнул сразу полдюжины папирос. Отделив одну своей огромной лапой, он поднял ее и стал рассматривать на свет. Это были длинные тонкие папиросы с пустым мундштуком из плотной бумаги.
– Много воздуха, мало табака, – сказал он. – Я их знаю. У того, с чудны́м именем, тоже были такие.
– У Кашкина, – напомнил Роберт Джордан, предлагая папиросы Ансельмо и цыгану. Те взяли по одной.
– Берите больше, – сказал он, и они взяли еще по одной. Он сам дал каждому еще по четыре, и они, зажав их в кулаке, одновременно вскинули руки в знак благодарности, словно бы салютуя папиросами, как шпагами.
– Да уж, – сказал Пабло. – Чудно́е было имя.
– Ну, давайте выпьем. – Ансельмо зачерпнул из миски и протянул полную кружку Роберту Джордану, потом наполнил кружки себе и цыгану.
– А мне что, не полагается? – спросил Пабло. Все сидели теперь у входа в пещеру.
Ансельмо отдал ему свою кружку и пошел в пещеру за еще одной. Вернувшись, он зачерпнул ею из миски доверху, и они чокнулись.
Вино оказалось хорошим, немного отдавало смолой от бурдюка, но на вкус превосходным, легким и освежающим. Роберт Джордан пил медленно, ощущая, как по усталому телу разливается тепло.
– Еда скоро будет готова, – сказал Пабло. – А этот иностранец с чудны́м именем, как он умер?
– Покончил с собой, чтобы его не схватили.
– Как это случилось?
– Он был ранен и не хотел попасть в плен.
– А подробности?
– Я их не знаю, – солгал Роберт Джордан. Подробности были ему хорошо известны, но он считал, что это неподходящая сейчас тема для разговора.
– Он заставил нас пообещать, что мы пристрелим его, если его ранят во время задания и он не сможет идти, – сказал Пабло. – Очень чудно́ он говорил. – Должно быть, ему уже тогда это не давало покоя, подумал Роберт Джордан. Бедняга Кашкин. – Он не признавал самоубийства, сам мне это сказал. И очень боялся пыток.
– Это он тоже сам тебе сказал? – спросил Роберт Джордан.
– Да, – подтвердил цыган. – Он всем нам это говорил.
– Ты тоже участвовал в подрыве поезда?
– Да. Мы все там были.
– Очень чудно́ он говорил, – повторил Пабло. – Но был очень храбрым.
Бедный старина Кашкин, снова подумал Роберт Джордан. Наверное, он принес здесь больше вреда, чем пользы. Жаль, я не знал, что он так давно страдает этими страхами. Надо было отстранить его тогда. Нельзя идти на задание с людьми, у которых подобные мысли в голове. Такие разговоры недопустимы. Даже если эти люди выполняют задание, они приносят больше вреда, чем пользы, своими разговорами.
– Он был немного странным, – сказал Роберт Джордан. – Думаю, даже чуточку чокнутым.
– Но взрывы устраивал здорово, – сказал цыган. – И был очень храбрым.
– Но чокнутым, – повторил Роберт Джордан. – В такой работе, как наша, нужно иметь ясную голову и быть исключительно хладнокровным. Такие разговоры только мешают.
– А сам ты как? – спросил Пабло. – Если тебя ранят там, на мосту, ты не побоишься остаться один?
– Слушай, – ответил Роберт Джордан, наклоняясь и зачерпывая кружкой еще вина. – Слушай меня внимательно. Если когда нибудь у меня появится необходимость кого либо о чем либо попросить, я сделаю это в тот момент, когда эта необходимость возникнет.
– Точно, – одобрил цыган. – Так и должен говорить правильный парень. А, вот и еда.
– Ты же уже ел, – напомнил Пабло.
– И могу съесть еще вдвое больше, – ответил цыган. – А ты посмотри, кто несет еду.
Пригнувшись, чтобы не удариться головой, из пещеры с огромной чугунной сковородой вышла девушка, и, увидев ее лицо, обращенное к нему вполоборота, Роберт Джордан сразу заметил в нем бросавшуюся в глаза странность.
Девушка улыбнулась и сказала:
– Hola, товарищ.
Стараясь не смотреть в упор, но и не отводя взгляда, Роберт Джордан ответил:
– Salud.
Она поставила сковороду перед ним, и он отметил, что у нее красивые загорелые руки. Теперь она смотрела прямо на него и улыбалась. Зубы на загорелом лице сверкали белизной, карие глаза и смуглая кожа одинаково отливали золотом. У нее были высокие скулы, веселый взгляд и ровные пухлые губы. Золотисто каштановые волосы цветом напоминали выжженное солнцем поле и были острижены так коротко, что покрывали голову наподобие бобрового меха. Продолжая улыбаться и не отводя взгляда от Роберта Джордана, она провела по голове загорелой рукой, пытаясь пригладить волосы, но те снова сразу же встали торчком. Красивое лицо, подумал Роберт Джордан. Была бы и вовсе красавицей, если бы не обкорнала волосы.
– Вот так я их и причесываю, – сказала она Роберту Джордану и рассмеялась. – Ну, давай, ешь. Нечего таращиться на меня. Это меня так в Вальядолиде постригли. Теперь то уж отросли немного.
Она села напротив и снова посмотрела на него, он ответил ей таким же прямым взглядом, и она, обхватив колени руками, рассмеялась. Из под брючных обшлагов выглядывали продолговатые чистые ступни, руки покоились на коленях, под серой блузкой угадывалась маленькая высокая грудь. При каждом взгляде на нее у Роберта Джордана перехватывало горло.
– Тарелок нет, – сказал Ансельмо. – И ножи доставайте свои.
Четыре вилки девушка еще раньше прислонила к краям сковороды зубцами вниз.
Все ели из одной сковороды, молча, по испанскому обычаю. Это был кролик, зажаренный с луком и зелеными перцами, под соусом из красного вина с турецким горохом. Хорошо прожаренное мясо легко отделялось от костей, и соус был очень вкусным. Под мясо Роберт Джордан выпил еще кружку вина. Девушка неотрывно наблюдала за ним. Все остальные были заняты едой. Роберт Джордан хлебом подобрал остатки соуса со своей части сковороды, сложил на край кости, промокнул кусочком хлеба соус, остававшийся под ними, тем же хлебом вытер вилку, нож, съел хлеб и убрал нож, после чего наклонился и набрал полную кружку вина. Девушка продолжала наблюдать за ним.
Опорожнив полкружки, но все еще чувствуя ком в горле, Роберт Джордан обратился к ней.
– Как тебя зовут? – спросил он. Услышав хрипотцу в его голосе, Пабло бросил на него быстрый взгляд, потом встал и отошел в сторону.
– Мария. А тебя?
– Роберто. Ты давно в горах?
– Три месяца.
– Три месяца?
Она снова, на этот раз смущенно, пригладила свои густые короткие волосы, по которым, словно по полю пшеницы на склоне холма на ветру, пробежала мелкая зыбь.
– В тюрьме в Вальядолиде нас регулярно брили. Только вот это и выросло за три месяца. Я была в том поезде. Нас везли на юг. После того как поезд был взорван, многих заключенных поймали, а меня нет. Я ушла с этими вот.
– Это я нашел ее в скалах, где она пряталась, – сказал цыган. – Когда мы уже отходили. Господи, видел бы ты, какое это было пугало. Мы забрали ее с собой, но по дороге несколько раз хотели бросить.
– А еще один, тот, что был с ними, блондин? – спросила Мария. – Иностранец. Где он теперь?
– Умер, – ответил Роберт Джордан. – В апреле.
– В апреле? Но поезд же и взорвали в апреле.
– Да. Он умер через десять дней после этого.
– Бедный, – сказала она. – Он был очень храбрым. А ты занимаешься тем же самым?
– Да.
– Ты уже взрывал поезда?
– Да. Три.
– Здесь?
– В Эстремадуре, – ответил он. – До сих пор я был в Эстремадуре. Там для нас работы хватает. В Эстремадуре действует много таких, как я.
– А почему ты теперь здесь, в этих горах?
– Меня прислали на замену тому блондину. К тому же я знаю эти места еще по довоенным временам.
– Хорошо знаешь?
– Не то чтобы очень. Но я быстро осваиваюсь. Кроме того, у меня есть карта и отличный проводник.
– Старик, – кивнула она. – Да, старик очень хороший.
– Спасибо, – поблагодарил ее Ансельмо, и Роберт Джордан только теперь осознал, что они с девушкой не одни, осознал он также и то, что ему трудно смотреть на нее, потому что от этого у него сильно меняется голос. Это было нарушением второго из двух правил, которые следует соблюдать, если хочешь поладить с людьми, говорящими по испански: угощать мужчин табаком и не проявлять внимания к их женщинам, но он вдруг понял, что ему это все равно. Существовало столько всего, что ему было все равно, так почему заботиться именно об этом?
– У тебя очень красивое лицо, – сказал он Марии. – Хотел бы я посмотреть на тебя до того, как тебе остригли волосы.
– Они отрастут, – ответила она. – Через полгода снова станут длинными.
– Видел бы ты ее тогда, после поезда. Она была такой уродиной, что тебе тошно бы стало.
– Ты чья женщина? – спросил Роберт Джордан, стараясь держать себя в руках. – Пабло?
Она взглянула на него и расхохоталась, а потом хлопнула по коленке.
– Пабло? Ты видел Пабло?
– Тогда Рафаэля? Рафаэля я видел.
– И не Рафаэля.
– Она ничья, – сказал цыган. – Она вообще странная. Ничья. Но готовит хорошо.
– Так ты действительно ничья? – спросил Роберт Джордан.
– Ничья. Совершенно ничья. Ни в шутку, ни всерьез. И не твоя тоже.
– Нет? – переспросил Роберт Джордан, чувствуя, как комок снова подкатывает к горлу. – Это хорошо. Потому что у меня нет времени на женщин. Это правда.
– Даже пятнадцати минут? – поддразнил его цыган. – Всего четверти часа?
Роберт Джордан не ответил. Он смотрел на девушку, Марию, и боялся заговорить, чтобы не выдать себя.
Мария посмотрела на него, рассмеялась и вдруг покраснела, но глаз не отвела.
– Ты краснеешь, – сказал Роберт Джордан. – Ты часто краснеешь?
– Никогда.
– Но сейчас же покраснела.
– Тогда я лучше пойду в пещеру.
– Останься, Мария.
– Нет, – сказала она без улыбки. – Теперь я пойду в пещеру.
Она взяла пустую сковороду и собрала вилки, двигаясь неуклюже, как жеребенок, но в то же время с особой грацией молодого животного.
– Кружки еще нужны? – спросила она.
Роберт Джордан продолжал смотреть на нее, и она снова покраснела.
– Не заставляй меня краснеть, – сказала она. – Мне это не нравится.
– Оставь кружки, – сказал цыган. – На вот. – Он зачерпнул из каменной миски полную кружку вина и протянул Роберту Джордану, который смотрел, как девушка, втянув голову в плечи, идет к пещере с тяжелой сковородой в руках.
– Спасибо, – сказал Роберт Джордан. Теперь, когда она ушла, его голос снова звучал обычно. – Это последняя. Уже хватит.
– Надо прикончить миску, – ответил цыган. – Там еще полбурдюка осталось. Мы одну лошадь под завязку вином навьючили.
– Это была последняя вылазка Пабло, – добавил Ансельмо. – С тех пор он больше ничего не сделал.
– Сколько вас всего? – спросил Роберт Джордан.
– Семеро и еще две женщины.
– Две?
– Да, еще mujer Пабло.
– И где она?
– В пещере. Девчонка то стряпает так себе. Я ее похвалил, только чтобы сделать приятное. Но вообще то она в основном помогает mujer Пабло.
– Ну и какая она, эта mujer Пабло?
– Дикая, – ухмыльнулся цыган. – Настоящая дикарка. Если тебе Пабло кажется уродом, посмотри на его жену. Но храбрая. В сто раз храбрее Пабло. Только очень страшная.
– Пабло поначалу тоже был храбрым, – сказал Ансельмо. – Тогда с ним шутки были плохи.
– Он убил больше народу, чем холера, – подхватил цыган. – В начале войны Пабло угробил людей больше, чем тиф.
– Но он уже давно стал muy flojo , – продолжил Ансельмо. – Слабохарактерный. И очень боится смерти.
– Наверное, из за того, что сам столько народу сгубил вначале, – философски заметил цыган. – Больше, чем бубонная чума.
– И еще из за богатства, – добавил Ансельмо. – К тому же он слишком много пьет. Ему теперь хочется одного – уйти на покой этаким матадором, matador de toros. Но уйти он не может.
– Если он уйдет на ту сторону, у него отберут лошадей и отправят в армию, – пояснил цыган. – По мне, так в армии служить ничуть не лучше, я не рвусь.
– Потому там и нет ни одного цыгана, – сказал Ансельмо.
– А что им там делать? – спросил цыган. – Кому охота служить в армии? Мы что, делаем революцию, чтобы служить в армии? Драться – это я всегда готов, а в армии служить – нет уж, спасибо.
– А где сейчас остальные? – спросил Роберт Джордан. После вина он чувствовал себя довольным, сонным и лежал, навзничь растянувшись на мягкой хвойной подстилке и сквозь верхушки деревьев наблюдая, как над горами в высоком испанском небе плывут маленькие облака.
– Двое спят в пещере, – ответил цыган. – Двое стоят на карауле там, вверху; у нас там пулемет. Один – на нижнем посту. Спят все, наверное.
Роберт Джордан перекатился на бок.
– Что за пулемет?
– Да какое то необычное у него название, – ответил цыган. – Вылетело сейчас из головы. Автоматический.
Должно быть, ручной пулемет, подумал Роберт Джордан.
– Сколько он весит? – спросил он.
– Один человек унесет, но тяжело будет. У него три складные ножки. Мы его взяли во время последней серьезной вылазки. Той, что была перед вином.
– А патронов к нему у вас сколько?
– Считать не пересчитать, – ответил цыган. – Целый ящик. Неподъемный.
Похоже, с полтысячи, подумал Роберт Джордан.
– А заряжается он как – дисками или лентами?
– Жестянками такими, которые насаживаются сверху.
Черт, ручной пулемет Льюиса, догадался Роберт Джордан.
– Ты что нибудь понимаешь в пулеметах? – спросил он старика.
– Nada, – ответил тот. – Ничего.
– А ты? – обратился он к цыгану.
– Они строчат с огромной скоростью и раскаляются так, что руки сжечь можно, – с гордостью поведал цыган.
– Ну, это каждый дурак знает, – презрительно отозвался Ансельмо.
– Может, и так, – сказал цыган, – но он спросил, что я знаю про máquina, я ответил. – И добавил: – А еще, в отличие от обычного ружья, он стреляет сам, пока держишь палец на спуске.
– Если его не заест, не кончатся патроны или ствол не расплавится, – сказал Роберт Джордан по английски.
– Что ты сказал? – переспросил Ансельмо.
– Да так, ничего, – ответил Роберт Джордан. – Просто с будущим парой слов по английски перекинулся.
– Чудеса да и только, – сказал цыган, – разговаривать с будущим на Ingles. Может, ты еще и по руке гадать умеешь?
– Нет, – ответил Роберт Джордан и зачерпнул еще кружку вина. – А вот если ты умеешь, я бы не прочь, чтобы ты погадал мне по руке и сказал, что со мной будет в ближайшие три дня.
– Mujer Пабло гадает по руке, – сказал цыган. – Но она такая злющая и такая дикая, что не знаю, согласится ли.
Роберт Джордан сел и отпил вина.
– Ну, пора, видно, познакомиться с этой mujer, – сказал он. – Если она такая страшная, как ты говоришь, лучше сразу с этим покончить.
– Я к ней не пойду, – заявил Рафаэль. – Она меня терпеть не может.
– Это почему?
– Считает бездельником.
– Какая несправедливость, – поддел его Ансельмо.
– И вообще не любит цыган.
– Да не может быть! – опять съязвил Ансельмо.
– В ней самой есть цыганская кровь, – сказал Рафаэль. – Так что она знает, о чем говорит. – Он ухмыльнулся. – Но язык у нее – настоящее жало, скажет чего – как хлыстом стеганет. С любого шкуру спустит. И на ремни порвет. Страшная ведьма.
– Как же она ладит с девушкой, с Марией? – спросил Роберт Джордан.
– Неплохо. Та ей нравится. Но не дай бог кому нибудь всерьез приблизиться к ней… – Он покачал головой и цокнул языком.
– Она очень хорошо относится к девушке, – сказал Ансельмо. – Заботится о ней.
– Когда мы подобрали девчонку после взрыва поезда, она была не в себе, – сказал Рафаэль. – Не разговаривала и все время плакала, а если кто нибудь до нее дотрагивался, дрожала, как бездомный щенок под дождем. Только постепенно стала приходить в себя. А потом совсем оклемалась. Теперь с ней все в порядке. Ты же видел, когда она с тобой разговаривала, что с ней все хорошо. Мы тогда, после взрыва, хотели было бросить ее. Сам понимаешь – кому охота задерживаться ради такого жалкого чучела, от которого никакого проку? Но старуха привязала ее веревкой и, когда девчонка совсем уже не могла идти, стегала ее концом этой веревки, чтоб шла дальше. А когда та и в самом деле упала замертво, взвалила себе на плечо и понесла. Потом и у старухи кончились силы, тогда я понес. Лезть то приходилось высоко на гору, в страшную жару, да еще через дрок колючий продираться. Когда и я уже не мог, Пабло подхватывал ее. Но слышал бы ты, как костерила нас старуха, чтобы заставить нести девчонку! – При воспоминании об этом он покачал головой. – Правда, девчонка легонькая, хоть ноги у нее и длинные. Кости, они ж не тяжелые, так что весу в ней было немного. Но когда тащишь в гору, да еще отстреливаться приходится, а потом снова взваливать ее на себя, мало не кажется; а старуха несет карабин и хлещет Пабло веревкой; как только мы останавливаемся и он сваливает девчонку на землю, жена – ружье ему в руки, потом опять заставляет ее поднять, а сама ружье перезаряжает и честит на чем свет стоит, патроны из подсумка достает, в магазин их сует и кроет мужа последними словами. Хорошо, что темнеть уже стало, а скоро и ночь наступила. Но нам крупно повезло, что у них не было кавалерии.
– Нелегко, видать, пришлось с этим поездом, – сказал Ансельмо. – Меня с ними не было, я ходил за линию фронта, – объяснил он Роберту Джордану. – Там были отряды Пабло, Эль Сордо – его ты сегодня вечером увидишь – и еще два, тоже со здешних гор.
– В придачу к тому светловолосому с чудны́м именем, – добавил цыган.
– Кашкин.
– Ну да. Никогда, наверное, не запомню. Двое были с пулеметом. Их прислали из армии. Они потом не смогли унести пулемет и бросили его. Хотя весил он не больше, чем эта девушка. Старухи на них не было, уж она то заставила бы их его забрать. – Он покачал головой, вспоминая, потом продолжил: – В жизни не видел ничего похожего на то, как взрывают поезд. Он приближался постепенно, мы его увидели издали. Тут со мной такое сделалось, что и не рассказать. Сначала мы заметили пар из трубы, потом услышали свисток, потом – чу чу чу чу чу, оно становилось все громче и громче, а потом, когда раздался взрыв, передние колеса паровоза оторвались от рельсов, вся земля как будто вздыбилась в черном облаке, и паровоз с диким ревом взлетел вместе с ней, и шпалы стали летать в воздухе – как во сне. А потом паровоз рухнул обратно на землю, как огромный раненый зверь. Только на нас перестали падать комья земли – тут другой взрыв: это струя белого пара со страшной силой вырвалась из паровоза, а за ней и пулемет заговорил: «Та та та та та!» – возбужденно продолжал цыган. Сжав кулаки и оттопырив большие пальцы, он водил ими из стороны в сторону, изображая стрельбу из пулемета. – Никогда в жизни ничего подобного не видел: солдаты из поезда врассыпную, пулемет по ним строчит, люди падают, падают. Вот тогда то я сдуру и схватился за ствол пулемета, чуть руку себе не спалил, а старуха – хрясь мне по морде и орет: «Стреляй, придурок! Стреляй, или я тебе все мозги выпущу!» Тогда я начал стрелять, но ружье плясало у меня в руках, а солдаты все бежали вверх по дальнему склону. Потом уже, когда мы спустились к поезду, чтобы посмотреть, чем там можно разжиться, какой то офицер под дулом пистолета заставил часть солдат вернуться. Он размахивал пистолетом, орал на них, а мы все в него палили, но никто не попал. Потом солдаты залегли и открыли огонь; офицер со своим пистолетом бегает позади них взад вперед, хочет поднять в атаку, но мы все равно никак не можем попасть в него, а из пулемета по нему стрелять невозможно – поезд мешает. Тогда офицер пристрелил двух своих, но остальные все равно не поднимались, уж он их крыл почем зря, и наконец они, по два три человека, начали подниматься и побежали на нас. Потом снова залегли и продолжали стрелять. А потом мы стали отходить, а пулемет нас прикрывал, стреляя над головами. Как раз тогда я и нашел девчонку: она сбежала с поезда и спряталась в скалах, ну мы ее и прихватили с собой. А те солдаты до самой ночи за нами охотились.
– Да, досталось вам, – сказал Ансельмо. – Потрепали вам нервы.
– Это было единственное, что мы сделали хорошего, – произнес низкий голос. – А чем ты теперь занимаешься, грязный ленивый забулдыга, мерзкое отродье непотребной цыганской шлюхи? Чем ты занят?
Роберт Джордан увидел женщину лет пятидесяти, ростом не ниже Пабло, чуть ли не одинаковую что вширь, что в рост, в черной домотканой юбке и кофте, с мощными ногами в толстых шерстяных носках и черных чувяках на веревочной подошве, с коричневым лицом – идеальная модель для гранитного монумента. У нее были большие, но отнюдь не уродливые руки; густые курчавые черные волосы стянуты в узел на затылке.
– Ну, отвечай, – сказала она, обращаясь к цыгану и игнорируя остальных.
– Разговариваю с этими товарищами. Вот этот – подрывник. Его к нам прислали.
– Это мне известно, – сказала жена Пабло. – А ну, проваливай отсюда и смени Андреса на верхнем посту.
– Me voy, иду, – сказал цыган и повернулся к Роберту Джордану: – Увидимся за ужином.
– И не думай, – сказала ему вслед женщина. – Ты, по моим подсчетам, уже три раза сегодня ел. Иди и пришли ко мне Андреса.
– Hola, – приветствовала она Роберта Джордана, протягивая руку и улыбаясь. – Как поживаешь? Как дела у Республики?
– Все хорошо и у меня, и у Республики, – сказал он, отвечая на ее крепкое рукопожатие.
– Рада слышать, – сказала она, с улыбкой глядя на него, и он заметил, что у нее красивые серые глаза. – Ты приехал, чтобы взорвать еще один поезд?
– Нет, – ответил Роберт Джордан, сразу же почувствовав к ней доверие. – Мост.
– No es nada, мост – ерунда, – сказала она. – Когда будем взрывать еще один поезд? У нас ведь теперь лошади есть.
– Позже. Мост – это сейчас очень важно.
– Девушка сказала мне, что твой товарищ, который был с нами на подрыве поезда, умер.
– Да.
– Как жалко. Никогда не видела такого взрыва. Он был мастером своего дела и очень мне нравился. Так, говоришь, нельзя пока взорвать еще один поезд? Сейчас в горах много людей. Слишком много. Еды стало не хватать. Надо бы уходить отсюда. И лошади есть.
– Мы должны взорвать мост.
– А где он?
– Совсем близко.
– Ну, тем лучше, – сказала жена Пабло. – Давайте взорвем тут все мосты и уйдем. Меня уже тошнит от этого места. Слишком много народу тут скопилось. Ничего хорошего из этого не выйдет. Запахло гнилью, а это опасно.
Она заметила Пабло за деревьями.
– Borracho! – крикнула она ему. – Пьяница поганый! – И, повернувшись к Роберту Джордану, весело добавила: – Наверняка прихватил с собой кожаную флягу, чтобы втихаря выпить в лесу. Он все время пьет. Эта жизнь его сгубила. Молодой человек, я очень рада, что ты пришел. – Она похлопала его по спине. – А ты сильнее, чем кажешься на вид, – сказала, проведя ладонью по его руке и нащупав крепкие бицепсы под фланелевым рукавом. – Это хорошо. Я очень рада, что ты пришел.
– Я тоже.
– Мы поладим, – сказала она. – Выпей вина.
– Да мы уже выпили, – ответил Роберт Джордан. – А ты не выпьешь?
– Я до ужина не пью, – ответила она. – У меня от этого изжога бывает. – Она снова увидела Пабло и крикнула: – Borracho! Пьяница! – Потом опять повернулась к Роберту Джордану: – Он был очень хорошим человеком. А теперь весь вышел. Еще что хочу тебе сказать: будь подобрее и поаккуратней с девушкой. С Марией. Ей много пришлось пережить. Понимаешь?
– Да. А почему ты меня предупреждаешь?
– А я видела, какой она вернулась после разговора с тобой. И видела, как она наблюдала за тобой, прежде чем выйти из пещеры.
– Я немного с ней пошутил.
– Она была очень плоха, – сказала жена Пабло. – Теперь лучше, но надо увезти ее отсюда.
– Наверняка, когда все здесь закончится, Ансельмо сможет ее переправить на ту сторону.
– Вы с Ансельмо вместе можете взять ее с собой, когда дело будет сделано.
Роберт Джордан почувствовал, как у него снова стиснуло горло, и чуть осипшим голосом ответил:
– Можно и так.
Жена Пабло взглянула на него и покачала головой:
– Ай ай. Неужели все мужчины одинаковы?
– Я ничего такого не сказал. Просто она красивая, ты же знаешь.
– Нет, она не красивая. Но станет красивой, ты это хотел сказать. Мужчины! Позор нам, женщинам, что мы вас производим на свет. Нет, серьезно: неужели у Республики нет домов, где бы заботились о таких, как она?
– Есть, – ответил Роберт Джордан. – На побережье под Валенсией. И в других местах. Там с ней будут хорошо обращаться, и она сможет работать с детьми. С детьми, эвакуированными из деревень. Что делать, ее научат.
– Вот это то, что нужно, – обрадовалась жена Пабло. – А то Пабло уже сохнет по ней. И это его тоже губит. Как увидит ее – сам не свой делается. Лучше бы уж она поскорей отсюда ушла.
– Мы сможем забрать ее, как только сделаем дело.
– А пока ты будешь осторожен, да? Я ведь могу тебе доверять? Вот говорю с тобой, и мне кажется, что я тебя давно уже знаю.
– Так бывает, когда люди хорошо понимают друг друга, – сказал Роберт Джордан.
– Присядь. Я не прошу у тебя никаких обещаний, потому что чему быть, того не миновать. Но если ты не заберешь ее отсюда, тогда дай мне слово.
– Почему именно в этом случае?
– Потому что я не хочу, чтобы она здесь с ума сходила, когда ты уйдешь. Я уже видела ее в таком состоянии и больше не хочу, у меня и других забот хватает.
– Покончим с мостом – заберем, – сказал Роберт Джордан. – Если только останемся живы, обязательно заберем.
– Мне не нравится, как ты говоришь. Такие речи удачи не приносят.
– Я говорю так только для того, чтобы мое обещание не оказалось пустым, – сказал Роберт Джордан. – А вообще я не из тех, кто всегда ждет худшего.
– Дай ка мне свою руку, – сказала женщина.
Роберт Джордан протянул ей ладонь, она взяла ее своими крупными руками, потерла большим пальцем, внимательно вгляделась в нее, потом отпустила и встала. Он тоже встал, и она посмотрела на него без улыбки.
– Что ты там увидела? – спросил он. – Не бойся меня напугать, я все равно в это не верю.
– Ничего, – ответила она. – Ничего я там не увидела.
– Нет, что то увидела. Мне просто любопытно. Я в такие вещи все равно не верю.
– А во что ты веришь?
– Много во что, но не в это.
– Так во что же?
– В свою работу, например.
– Да, это я увидела.
– Скажи мне, что еще ты увидела?
– Больше ничего, – с горечью ответила она. – Ты сказал, что взорвать мост будет очень трудно?
– Нет. Я сказал, что это очень важно.
– Но может оказаться и трудно?
– Да. А теперь я собираюсь пойти посмотреть на него. Сколько у вас тут людей?
– Сто́ящих – пятеро. От цыгана никакого проку, хоть человек он неплохой. Сердце у него доброе. На Пабло больше нельзя положиться.
– А сколько сто́ящих у Глухого?
– Человек восемь. Узнаем сегодня вечером. Он придет сюда. Глухой – человек очень толковый. И у него тоже есть динамит. Правда, немного. Поговоришь с ним сам.
– Ты за ним посылала?
– Нет, он каждый вечер приходит. Мы же соседи. Он – друг, не только товарищ.
– И что ты о нем думаешь?
– Он очень хороший человек. И очень толковый. В деле с поездом показал себя с самой лучшей стороны.
– А как насчет других отрядов?
– Если вовремя предупредить, в них можно набрать с полсотни относительно надежных бойцов.
– Насколько надежных?
– В зависимости от того, насколько опасной будет ситуация.
– А сколько имеется патронов на каждую винтовку?
– Может, десятка по два. Смотря сколько они прихватят на дело. Если, конечно, вообще придут. Ты ж понимаешь, что от взрыва моста – ни денег, ни добычи, а опасность, хоть ты и не говоришь о ней, очень велика, и после, должно быть, многим придется уйти с этих гор. Так что многие будут против подрыва моста.
– Ясно.
– Поэтому лучше без надобности об этом не распространяться.
– Согласен.
– Ну, в таком случае вечером, после того как ты осмотришь мост, поговорим об этом с Глухим.
– Я пойду с Ансельмо.
– Тогда разбуди его. Карабин нужен?
– Спасибо. Было бы неплохо, но я им все равно не воспользуюсь. Я иду осматривать, а не поднимать шум. Спасибо за то, что ты мне рассказала. Мне очень понравился твой разговор.
– Я стараюсь говорить начистоту.
– Тогда скажи, что ты увидела на моей руке.
– Нет. – Она решительно тряхнула головой. – Я ничего не увидела. Иди на мост. А я пригляжу за твоим снаряжением.
– Прикрой его, и чтобы никто к нему не прикасался. Пусть лучше остается здесь, а не в пещере.
– Оно будет прикрыто, и никто до него не дотронется, – заверила жена Пабло. – Иди на свой мост.
– Ансельмо, – позвал Роберт Джордан, трогая за плечо старика, который спал, подложив руки под голову.
Тот открыл глаза и сказал:
– Да. Конечно. Идем.
Глава третья
Держась в тени, осторожно, от дерева к дереву, они прошли последние двести ярдов крутого склона и сквозь ближние сосны всего ярдах в пятидесяти от себя увидели мост. Под послеполуденным солнцем, которое все еще висело над коричневым склоном горы, мост на фоне голого ущелья казался почти черным. Это был одноарочный стальной мост, на обоих концах которого стояли сторожевые будки. Мост был достаточно широким, чтобы машины по нему могли идти в два ряда; в своей застывшей металлической грации он перекрывал глубокую горловину, на дне которой, далеко внизу, белыми бурунами вихрился между валунами ручей, стремясь к главной речке ущелья.
Сначала солнце било Роберту Джордану в глаза, поэтому он видел лишь контуры моста. Когда же оно стало меркнуть, а потом совсем ушло за бурую округлую вершину, он сквозь деревья увидел, что склон горы покрыт нежной молодой зеленью, а у са́мого гребня кое где еще лежат островки нерастаявшего снега.
Он снова перевел взгляд на мост, чтобы за оставшееся недолгое светлое время получше разглядеть его конструкцию. Судя по всему, разрушить его будет нетрудно. Продолжая изучать мост, он достал из нагрудного кармана блокнот и быстро набросал чертеж. Силу заряда вычислять не стал – это он сделает позже. Теперь он лишь отмечал места, где следовало заложить взрывчатку, чтобы, лишив опоры, обрушить арку моста в ущелье. Сделать это можно было либо не торопясь, строго сообразуясь с правилами взрывотехники, расположив и соединив между собой полдюжины шашек так, чтобы все они взорвались одновременно, либо просто, без заморочек, с помощью всего двух, но мощных закладок. Но тогда закладки должны быть действительно мощными, расположенными на противоположных концах моста, и взорваться они должны синхронно. Он наносил штрихи быстро и легко, радуясь тому, что наконец то имеет дело с проблемой, решение которой зависит только от него, и что наконец то можно приступить к выполнению определенной задачи. Закрыв блокнот, он сунул карандаш в кожаный держатель на его корешке, сам блокнот – в карман и застегнул карман на пуговку.
Пока он чертил, Ансельмо наблюдал за дорогой, мостом и сторожевыми будками. Он считал, что они подошли к мосту на небезопасное расстояние, и испытал облегчение, когда Роберт Джордан закончил набрасывать чертеж.
Застегнув клапан кармана, Роберт Джордан лег на землю, укрывшись за стволом сосны, и продолжил наблюдение. Ансельмо тронул его за плечо и указал пальцем в сторону моста.
В ближней к ним сторожевой будке сидел часовой, зажав между коленями винтовку с примкнутым штыком. Он курил сигарету, на голове у него была вязаная шапка и поверх нее – капюшон плащ палатки. Рассмотреть лицо с такого расстояния не представлялось возможным. Роберт Джордан поднес к глазам бинокль и, хоть солнце уже село, предусмотрительно прикрыл окуляры ладонью, чтобы избежать бликов; придвинувшийся парапет моста вырисовался четко, казалось, протяни руку – и можно потрогать, часовой тоже стал виден крупно: впалые щеки, пепел на кончике папиросы, тусклый блеск штыка. У него было крестьянское лицо: ввалившиеся щеки под высокими скулами, щетина на подбородке, глаза, затененные густыми кустистыми бровями, большие руки, сжимающие винтовку, тяжелые грубые башмаки, выглядывающие из под плащ палатки. На стене в будке висела затертая до черноты кожаная фляга с вином, рядом на полу валялось несколько газет, телефона видно не было. Он наверняка должен был быть в той будке, которая отсюда не просматривалась, хотя, насколько мог разглядеть Роберт Джордан, от ближней к ней не тянулось никаких проводов. Телефонные столбы стояли вдоль дороги, и провода висели над мостом. Перед будкой на двух камнях стояла угольная жаровня, сооруженная из старой бензиновой канистры с отпиленным верхом и просверленными в дне дырками, но костра часовой не разводил. В золе под жаровней валялось несколько закопченных пустых жестянок.
Роберт Джордан протянул бинокль Ансельмо, лежавшему позади него. Старик усмехнулся, покачал головой и постучал согнутым указательным пальцем возле глаза.
– Ya lo veo, я и так его вижу, – тихо выдохнул он по испански одними губами. Роберт Джордан улыбнулся, а старик, указав пальцем на часового, ребром другой ладони провел по горлу. Роберт Джордан кивнул, но уже без улыбки.
Дальняя будка была обращена в сторону уходящей дороги и стояла к ним задней стенкой, так что они не могли видеть, что в ней происходит. Дорога, широкая, ровная, заасфальтированная, после моста сворачивала влево, потом вправо и исчезала из виду. Там старая дорога была расширена, для чего пришлось срезать часть твердой скалы на дальнем склоне ущелья. Ее повисший над обрывом левый, то есть западный, если смотреть со стороны моста и ущелья, край был огорожен и защищен ровно вытесанными каменными блоками. Здесь горловина, по дну которой бежал ручей и через которую был перекинут мост, превращалась в очень глубокий каньон, где ручей впадал в главную речку ущелья.
– И где следующий пост? – спросил Роберт Джордан.
– В полукилометре ниже, за тем поворотом, – ответил Ансельмо. – В сторожке дорожного смотрителя, в глубине скалы.
– И сколько там народу? – поинтересовался Роберт Джордан.
Он снова разглядывал часового в бинокль. Тот загасил папиросу о дощатую стену будки, достал из кармана кожаный кисет, надорвал бумагу на окурке и вытряхнул из нее остатки табака в кисет. Потом встал, прислонил винтовку к стене, потянулся, взвалил винтовку на плечо и пошел на мост. Ансельмо припал к земле, Роберт Джордан убрал бинокль в карман и спрятал голову за ствол сосны.
– Там семь человек во главе с капралом, – прошептал Ансельмо в ухо Роберту Джордану. – Так мне сказал цыган.
– Подождем, когда он отойдет подальше, и уходим, – сказал Роберт Джордан. – Пока он еще слишком близко.
– Ты увидел все, что тебе нужно?
– Да. Все, что мне нужно.
Теперь, после захода солнца, стало быстро холодать, и по мере того как меркли его последние отблески, доходившие из за гор, темнело.
– Ну и как тебе? – тихо спросил Ансельмо, провожая взглядом часового, направлявшегося к дальней будке, штык на его винтовке посверкивал в отражении солнечных лучей, и фигура в плащ палатке казалась бесформенной.
– Очень хорошо, – ответил Роберт Джордан. – Очень очень хорошо.
– Я рад, – сказал Ансельмо. – Ну что, пошли? Теперь он нас уже никак не увидит.
Часовой стоял к ним спиной у дальнего конца моста. Со дна горловины доносился шум перекатывающейся через камни воды. А потом вдруг сквозь этот шум стал пробиваться другой – ровный приглушенный гул; они увидели, как часовой поднял голову так, что вязаная шапка сползла на затылок, и, тоже посмотрев вверх, заметили высоко в вечернем небе три моноплана, летевших клином и казавшихся крохотными серебристыми точками на той высоте, которую все еще освещало солнце; сопровождаемые размеренным рокотом двигателей, они с неправдоподобной скоростью пересекали небо.
– Наши? – спросил Ансельмо.
– Похоже, да, – ответил Роберт Джордан, хоть и понимал, что на такой высоте определить это наверняка невозможно. Это мог быть вечерний патруль с любой стороны. Но, глядя на летящие над головой истребители, всегда хочется сказать, что они наши, потому что это действует на людей успокаивающе. Другое дело бомбардировщики.
Видимо, и Ансельмо чувствовал то же самое, потому что сказал:
– Да, это наши. Я их знаю – это «мухи» .
– Да, – подтвердил Роберт Джордан, – мне тоже кажется, что это «мухи».
– «Мухи», точно, – обрадовался Ансельмо.
Роберт Джордан мог бы навести бинокль и без труда выяснить, что это за самолеты, но предпочел не выяснять. В данный момент это не имело для него никакого значения, а если старику было спокойней считать, что самолеты наши, он не хотел его разочаровывать. Хотя теперь, когда машины удалялись в сторону Сеговии, они уже не походили на зеленую с красными оконечностями низко посаженных крыльев русскую модификацию «Боинга Р 32», которую здесь называли «мухами». Раскраска видна не была, но силуэт отличался. Нет. Это фашистские разведчики возвращались домой.
Часовой по прежнему стоял у дальней будки спиной к ним.
– Пошли, – сказал Роберт Джордан и стал взбираться в гору, двигаясь осторожно и прячась за деревьями, пока не достиг места, откуда их уже нельзя было видеть с моста. Тут он остановился и подождал старика, шагавшего в сотне ярдов позади него. Выйдя вперед, тот повел его за собой, уверенно карабкаясь в темноте по крутому склону ущелья.
– У нас очень сильная авиация, – радостно сказал старик.
– Да.
– И мы победим.
– Должны победить.
– Да. А после того как мы победим, приезжай к нам поохотиться.
– На кого?
– На кабана, на медведя, на волка, на горного козла…
– Ты любишь охотиться?
– А как же, друг. Больше всего на свете. У нас в деревне все – охотники. А ты что, не любишь?
– Нет, – ответил Роберт Джордан. – Мне не нравится убивать животных.
– А мне, наоборот, не нравится убивать людей, – сказал старик.
– Никому не нравится, если у него с головой все в порядке, – сказал Роберт Джордан. – Но когда необходимо, я не возражаю. Когда ради общей цели.
– Ну, это другое дело, – сказал Ансельмо. – У меня в доме – когда у меня еще был дом, теперь то его нет – висели клыки кабана, которого я застрелил в лесу у подножия гор. А еще у меня были волчьи шкуры. Волков я убил зимой, гнался за ними по снегу. Один был здоровенный, я его застрелил как то под вечер в ноябре на краю деревни, когда возвращался домой. У меня на полу лежало четыре волчьих шкуры, вытоптанные уже, но все равно – волчьи шкуры. А еще висели козлиные рога, того козла я убил высоко в Сьерре. И еще у меня было чучело орла, его мне сделал один чучельник в Авиле: крылья вразмах, глаза желтые, прямо как у настоящего живого орла. Очень красивая была вещь. И мне приятно было на все это смотреть.
– Ну да, – сказал Роберт Джордан.
– А на двери церкви в моей деревне была прибита лапа медведя, которого я завалил весной: я его увидел на склоне в снегу, он этой самой лапой бревно ворочал.
– Когда это было?
– Шесть лет назад. И каждый раз, когда я видел эту прибитую к двери лапу, она мне казалась человеческой рукой, только с длинными когтями, и мне было очень приятно.
– Гордился?
– Да, гордился, когда вспоминал, как встретился с медведем тогда, ранней весной на склоне. А вот когда человека, такого же, как ты сам, убиваешь, ничего хорошего в памяти не остается.
– Ну да, его лапу к церковной двери не прибьешь, – заметил Роберт Джордан.
– Не прибьешь. Такую дикость и представить себе невозможно. Хоть человеческая рука и похожа на медвежью лапу.
– Да и грудь человека напоминает грудь медведя, – сказал Роберт Джордан. – Если шкуру содрать, видно, что у них много одинаковых мышц.
– Да, – согласился Ансельмо. – Цыгане верят, что медведь человеку брат.
– Американские индейцы тоже. Поэтому, когда они убивают медведя, они винятся и просят у него прощения. А потом оставляют его голову на дереве и, прежде чем уйти, опять просят у него прощения.
– Цыгане считают медведя братом человека потому, что у него под шкурой такое же туловище, потому, что он пьет пиво, любит музыку и умеет танцевать.
– И индейцы так же считают.
– Значит, индейцы – все равно что цыгане?
– Нет. Но насчет медведя они думают одинаково.
– Ну, ясно. Еще цыгане верят, что медведь – брат, потому что он ворует ради удовольствия.
– А в тебе есть цыганская кровь?
– Нет. Но я много их перевидал на своем веку, особенно после начала войны. Тут в горах их полно. У них не считается грехом убить того, кто не их племени. Они этого не признают, но это правда.
– Как у марокканцев.
– Ага. Но у цыган, хоть они и говорят, что это не так, есть много своих законов. Война многих цыган опять сделала плохими, такими, какими они были в старые времена.
– Они не понимают, из за чего идет война, не знают, за что мы воюем.
– Это да, – согласился Ансельмо. – Они знают только, что сейчас – война и что можно убивать, как в старые времена, безнаказанно.
– А ты убивал? – спросил Роберт Джордан, чувствуя, что объединяющая их темнота и день, проведенный вместе, позволяют задать такой глубоко личный вопрос.
– Да. Несколько раз. Но радости мне это не принесло. По мне, людей убивать – грех. Даже фашистов, которых мы должны убивать. Я считаю, что есть большая разница между медведем и человеком, и не верю в цыганские байки про родство людей со зверями. Нет. Я против того, чтобы убивать людей вообще.
– Тем не менее ты убивал.
– Да. И буду убивать. Но если выживу, постараюсь жить, никому не причиняя зла, чтобы заслужить прощение.
– Чье?
– Кто знает? Раз у нас тут теперь нет ни Бога, ни Его Сына, ни Духа Святого, кто прощает? Я не знаю.
– У вас больше нет Бога?
– Нет. Эх, друг. Конечно, нет. Если бы Он был, Он бы никогда не допустил то, что мне довелось видеть своими глазами. Пусть уж Бог будет у них.
– Они утверждают, что Он с ними.
– Ясное дело. Мне Его не хватает, потому что меня растили в вере. Но сейчас каждый должен отвечать за себя сам.
– Значит, ты сам и должен будешь простить себя за то, что убивал.
– Наверное, – сказал Ансельмо. – Раз ты так просто это сказал, значит, так оно и должно быть. Только, есть Бог или нет Его, все равно убивать грешно. По мне, забрать жизнь у другого – поганое дело. Я, конечно, не отступлюсь, когда понадобится, но я – не Пабло, я другой породы.
– Чтобы победить в войне, приходится убивать врагов. Так всегда было.
– Это ясно. На войне мы должны убивать. Но у меня на этот счет есть свои мысли, – сказал Ансельмо.
Теперь они шли рядом в темноте, и он говорил тихо, время от времени оглядываясь.
– Я бы не стал убивать даже епископа. Даже какого нибудь хозяина кровопийцу. Я бы заставил их до конца жизни гнуть спину каждый день так, как мы ее гнули на их полях или в горах на лесоповале. Чтобы они поняли, для чего человек рождается на свет. Чтобы они спали там, где спим мы. Ели то, что едим мы. Но главное – чтобы они трудились. Вот это была бы им наука.
– А они выживут и снова подомнут тебя под себя.
– Смерть их все равно ничему не научит, – сказал Ансельмо. – Их невозможно уничтожить, потому что из их семени выйдет еще больше таких же, как они, и ненавидеть они будут еще сильнее. Тюрьма тоже ничего не дает. Тюрьма рождает только ненависть. Это должны знать все наши враги.
– И все таки ты убивал.
– Да, – согласился Ансельмо. – Много раз, и буду убивать еще. Но против своей воли, и всегда буду считать это грехом.
– А часовой? Ты же предлагал его убить.
– Это была шутка. Да, я убил бы часового. Не раздумывая и с легким сердцем, потому что знал бы, что это нужно для нашего дела. Но мне бы это не понравилось.
– Ну, тогда оставим убийство тем, кому оно нравится, – сказал Роберт Джордан. – Восемь и пять – всего тринадцать. Для тех, кому нравится.
– Таких много, – в темноте произнес Ансельмо. – У нас – тоже. Больше, чем годных для боя.
– А ты участвовал в боях?
– Нет, – ответил старик. – В начале войны мы воевали в Сеговии, но нас разбили и пришлось бежать. Я убежал вместе с другими. Мы толком не понимали ни что нужно делать, ни как. А кроме того, у меня был только дробовик с крупной дробью, а у гражданской гвардии – «маузеры». Я не мог попасть в них картечью со ста ярдов, а они, если хотели, могли перестрелять нас с трехсот, как кроликов. И они стреляли, много и хорошо, мы перед ними были – что овцы. – Он помолчал, потом спросил: – Думаешь, на мосту будет бой?
– Не исключено.
– Я до сих пор в бою только деру давал, – сказал Ансельмо. – Не знаю, как поведу себя теперь. Я ведь уже старик. Потому и спросил.
– Я буду рядом с тобой, – пообещал ему Роберт Джордан.
– А ты много раз был в бою?
– Несколько.
– И как ты думаешь, что будет здесь, возле моста?
– Я прежде всего думаю о самом мосте. Мое дело – он. Разрушить этот мост нетрудно. Потом мы продумаем задачи и для остальных. И подготовку. Все будет расписано.
– Мало кто из этих людей умеет читать, – заметил Ансельмо.
– Мы все напишем, но тем, кто не умеет читать, разъясним на словах.
– Я сделаю все, что мне поручат, – сказал Ансельмо, – но не хочу, чтоб вышло опять как в Сеговии. Если будет бой или даже просто перестрелка, я бы хотел точно знать, что мне делать в каждом отдельном случае, чтобы не побежать. Помню, в Сеговии меня так и подмывало пуститься наутек.
– Мы все время будем вместе, – пообещал Роберт Джордан. – И я буду говорить тебе, что делать.
– Ну, тогда порядок, – сказал Ансельмо. – Приказы выполнять я умею.
– Нашей задачей будет мост и бой, если он случится. – Произнесенные в темноте, эти слова самому ему показались немного пафосными, но по испански это звучало нормально.
– Это будет очень интересно, – сказал Ансельмо, и, услышав, как просто и искренне, безо всякого позерства – и без нарочитой английской сдержанности, и без свойственной романцам бравады – он это произнес, Роберт Джордан подумал о том, как ему повезло с помощником. Осмотрев мост и увидев, сколь несложной была бы задача захватить часовых врасплох и взорвать мост обычным способом, он с досадой вспомнил о приказе Гольца и о том, чем он вызван. Ему не нравился этот приказ, потому что он представлял себе, чем это может обернуться для него и для старика. Для тех, кому предназначено его выполнить, это был явно небезопасный приказ.
Нет, так думать нельзя, одернул он себя, нет людей, застрахованных от неприятных неожиданностей, и ты – не исключение. Ни ты, ни этот старик не имеете никакого значения. Вы – только инструменты, превыше всего – долг. Есть приказ, не тебе его обсуждать, есть мост, и взрыв этого моста может стать поворотным пунктом для будущего всего человечества. И, уж конечно, событием, которое, возможно, изменит ход этой войны. У тебя только одна задача, и ты обязан ее выполнить. Черта с два, тут же возразил он себе. Если бы только одна, все было бы очень просто. Ладно, кончай паниковать, пустозвон, приказал он себе. Подумай о чем нибудь другом.
И он предался размышлениям о девушке, Марии, о ее коже, волосах и глазах, одинаково золотистых, светло коричневых; волосы были чуть темнее остального, но они будут казаться более светлыми, когда кожа – гладкая, бледно золотистая снаружи и словно бы более темная под поверхностью – загорит сильнее. Однако останется такой же гладкой. Должно быть, у нее все тело такое гладкое. А движения угловатые, как будто есть что то в ней или происходит с ней такое, что ее смущает, и ей кажется, что всем это видно, хотя это не так и существует только в ее воображении. Он вспомнил, как она краснела, когда он смотрел на нее, как сидела, обхватив колени руками, как распахнулся ворот у нее на шее, как топорщилась блузка над упругими чашечками ее груди; при мысли о ней у него перехватило горло и стало трудно переставлять ноги; они с Ансельмо шли молча, пока старик не сказал:
– Ну, теперь осталось пройти через вон те скалы – и мы в лагере.
Когда они стали спускаться через расселину, в темноте раздался мужской голос: «Стой! Кто идет?» Они услышали звук передергиваемого на винтовке затвора.
– Товарищи, – ответил Ансельмо.
– Какие еще товарищи?
– Товарищи Пабло, – пояснил старик. – Ты что, нас не знаешь?
– Знаю, – ответил голос, – но у меня – приказ. Пароль знаете?
– Нет. Мы идем снизу.
– Я знаю, – сказал голос из темноты. – Вы ходили к мосту. Я все знаю. Но приказ не я отдавал. Вы должны сказать ответ на пароль.
– А первая половина пароля какая? – спросил Роберт Джордан.
– Я ее забыл. – Из темноты донесся смех. – Ладно, мать вашу, идите уже к костру и своему долбаному динамиту.
– И это называется партизанской дисциплиной, – вздохнул Ансельмо. – Ружье то поставь на предохранитель.
– Уже поставил, – ответил из темноты мужчина. – Я перевел его вниз большим и указательным пальцами.
– Вот будет у тебя когда нибудь «маузер», попробуй на нем такое сделать, у «маузера» на затворе нет насечки, он сразу выстрелит.
– А это и есть «маузер», – сказал часовой. – Но у меня в пальцах сила – ты и представить себе не можешь какая. Я всегда так предохранитель спускаю.
– А куда сейчас дуло смотрит? – в темноте спросил Ансельмо.
– На тебя, – ответил часовой, – и пока я предохранитель спускал, тоже на тебя смотрело. Ты, слушай, когда до лагеря доберешься, скажи там, чтоб меня кто нибудь сменил, потому что я жрать хочу как зверь, мать их, и пароль забыл.
– Как тебя зовут? – спросил Роберт Джордан.
– Агустин, – ответил часовой. – Меня зовут Агустин, и я тут скоро от тоски подохну.
– Мы передадим твою просьбу, – пообещал Роберт Джордан и подумал, что ни на одном другом языке, кроме испанского, крестьянин никогда бы не употребил такое слово, как тоска – aburmiento. А вот для испанца, к какому бы классу он ни принадлежал, оно – самое что ни на есть обычное.
– Послушай, – сказал Агустин, подходя ближе и кладя руку Роберту Джордану на плечо. Потом чиркнул кремнем по огниву, поджег трут, раздул огонек и, подняв его повыше, осветил лицо молодого человека. – Ты похож на того, другого, – сказал он, – но немного другой. Слушай… – он опустил трут и оперся о ружье, – …ты мне вот что скажи: это правда насчет моста?
– А что насчет моста?
– Что мы взорвем этот долбаный мост к чертовой матери, а потом сами должны будем с этих гор к чертовой матери катиться?
– Этого я не знаю.
– Ах, ты не знаешь! – огрызнулся Агустин. – Ну, ты даешь! А чей же тогда динамит?
– Мой.
– И ты не знаешь, для чего он? Не пудри мне мозги!
– Я знаю, для чего он, и ты в свое время узнаешь, – ответил Роберт Джордан. – А сейчас мы идем в лагерь.
– Да иди ты знаешь куда, – сказал Агустин. – Мать твою! Хочешь, я скажу тебе кое что?
– Скажи, – ответил Роберт Джордан, – только если сумеешь без «мать твою». – Этот человек, Агустин, так пересыпал свою речь непристойными словами, присоединяя их к каждому существительному в качестве прилагательных и облекая в форму глаголов, что Роберту Джордану стало интересно, сможет ли он составить фразу без них.
Агустин рассмеялся в темноте, услышав ругательство из уст молодого человека, и ответил:
– Ну, так уж я привык разговаривать. Может, это и плохо, кто знает? Каждый говорит как ему удобно. Послушай. На мост мне плевать. На мост и на многое другое. Кроме того, меня уже с души воротит от этих гор, надо будет – уйдем. Чихал я на эти горы. Но одну вещь я тебе скажу: стереги хорошенько свой динамит.
– Спасибо, – ответил Роберт Джордан. – От тебя?
– Нет, – сказал Агустин. – От тех, кто не горазд ругаться, как я.
– И что дальше?
– Ты же понимаешь по испански, – уже серьезно сказал Агустин. – Присматривай хорошенько за своей гребаной взрывчаткой.
– Спасибо.
– Нет, не надо меня благодарить. Просто следи за своим имуществом.
– С ним что нибудь случилось?
– Нет, а то зачем бы я стал терять время на такие разговоры?
– В любом случае спасибо. А теперь мы идем в лагерь.
– Давайте, – сказал Агустин, – и пусть пришлют кого нибудь, кто знает пароль.
– Мы с тобой увидимся в лагере?
– А то. И очень скоро.
– Пошли, – сказал Роберт Джордан, обращаясь к Ансельмо.
Теперь они шли по краю луга, утопая в сером тумане. После лесного настила из сухой хвои трава под ногами казалась особенно пышной, от обильной росы чувяки на веревочной подошве промокли насквозь. Впереди между деревьями забрезжил свет, и Роберт Джордан догадался, что это вход в пещеру.
– Агустин очень хороший человек, – сказал Ансельмо. – Правда, насмешничает вечно и язык у него как помело, но вообще то он надежный.
– Ты его хорошо знаешь?
– Да. И давно. Я ему верю.
– И тому, что он сказал, тоже?
– Да, парень. Этот Пабло, как ты сам видел, совсем скурвился.
– И что теперь делать?
– Надо, чтобы кто то все время охранял взрывчатку.
– Кто?
– Ты. Я. Старуха и Агустин – раз он сам чует опасность.
– И давно тут все так плохо?
– Нет, – ответил Ансельмо. – Просто все покатилось в тартарары очень быстро. Но нам все равно нужно было сюда прийти. Это земля Пабло и Глухого. Они здесь хозяева, и раз уж в одиночку мы справиться не можем, придется иметь с ними дело.
– А как Глухой?
– Он в порядке, – сказал Ансельмо. – Этот настолько же хорош, насколько плох другой.
– Значит, ты считаешь, что Пабло совсем ненадежный?
– Я весь день про это думал, а после того как мы услышали то, что услышали, окончательно уверился: да, так и есть.
– Может, лучше сказать, что приказ изменили, что велено взорвать другой мост, и уйти, договориться с людьми из других отрядов?
– Нет, – сказал Ансельмо. – Это его земля. Тут шагу ступить нельзя, чтобы он об этом не узнал. Но надо быть очень осторожными.
Глава четвертая
Они подошли ко входу в пещеру, завешенному попоной, из под нижнего края которой пробивался свет. Мешки стояли у подножия дерева, укрытые брезентом. Роберт Джордан в темноте опустился на колени и ощупал намокший, загрубевший брезент. Просунув руку под него, он нашарил внешний карман одного из мешков, достал из него фляжку в кожаной оплетке и сунул ее в карман. Потом отомкнул висячие замочки, скреплявшие концы пропущенных через кольца ремешков, которые стягивали горловины мешков, открыл мешки и на ощупь проверил их содержимое. На дне первого лежали брикеты скрепленных динамитных шашек в холщовых мешочках, завернутые в спальник; Роберт Джордан снова стянул ремешки на горловине мешка и защелкнул замочек. После этого он просунул руки во второй мешок и ощупал острый контур деревянного бокса старого детонатора, коробку из под сигар, в которой лежали капсюли (каждый маленький цилиндрик был обмотан двумя проводами, и все вместе они были упакованы с той же осторожностью и тщательностью, с какими он в детстве упаковывал свою коллекцию птичьих яиц), ложу автомата, отсоединенную от ствола и обернутую кожаной курткой; в одном из внутренних карманов находились два автоматных диска с пятью магазинами к ним, в другом – маленькие мотки медной проволоки и большой моток легкого изолированного провода. В кармане с проволокой он нащупал также плоскогубцы и два деревянных шила – чтобы протыкать отверстия в брикетах взрывчатки, а из третьего внутреннего кармана достал большую коробку русских папирос из запаса, полученного в штабе Гольца, после чего стянул горловину мешка, вставил замочек в кольца, защелкнул его, прикрыл кожаным клапаном и снова обернул оба мешка брезентом. Ансельмо к тому времени уже ушел в пещеру.
Роберт Джордан отправился было вслед за ним, но передумал, вернулся, откинул брезент, взял по мешку в обе руки и, едва отрывая от земли, потащил их ко входу в пещеру. Поставив один мешок на землю, он отвел в сторону край попоны, придержал его головой и, снова подняв мешки за кожаные лямки, вошел с ними в пещеру.
Там было тепло и дымно. У одной стены стоял стол, на нем горела сальная свеча, воткнутая в горлышко бутылки, за столом сидели Пабло, три незнакомых мужчины и цыган Рафаэль. Свечной фитиль отбрасывал тени на стену за их спинами, еще не успевший сесть Ансельмо стоял справа от стола. В углу пещеры над открытым очагом склонилась жена Пабло. Девушка, стоя рядом с ней на коленях, мешала деревянной ложкой в чугунном котле. Вынув ложку из варева, она посмотрела на Роберта Джордана, остановившегося у входа; оттуда, в свете пламени, которое с помощью мехов раздувала в очаге жена Пабло, ему были видны лицо девушки, ее рука и капли, стекавшие с ложки в котел.
– Что это ты принес? – спросил Пабло.
– Свои вещи, – ответил Роберт Джордан и поставил мешки на небольшом расстоянии друг от друга в стороне от стола, где пещера расширялась.
– А чем им плохо было снаружи? – спросил Пабло.
– Кто нибудь может в темноте споткнуться о них, – ответил Роберт Джордан и, подойдя к столу, положил на него коробку папирос.
– Я не хочу, чтобы динамит лежал в пещере, – сказал Пабло.
– Он будет далеко от огня, – ответил Роберт Джордан. – Угощайтесь. – Он прорезал ногтем большого пальца края картонной коробки с большим красочным военным кораблем, изображенным на крышке, и, откинув ее, пододвинул коробку Пабло.
Ансельмо принес ему табуретку с сиденьем из сыромятной кожи, и он подсел к столу. Пабло посмотрел на него так, словно собирался что то сказать, но, видимо, передумал и взял папиросы.
Роберт Джордан подвинул коробку остальным. Он не смотрел на них, но краем глаза заметил, что один мужчина взял папиросы, а двое других – нет, все его внимание было сосредоточено на Пабло.
– Как дела, цыган? – спросил он у Рафаэля.
– Хорошо, – ответил цыган. Роберт Джордан догадался, что они говорили о нем, когда он вошел, потому что даже цыган чувствовал себя неловко.
– Как думаешь, она тебя еще раз покормит? – спросил цыгана Роберт Джордан.
– Да. С чего бы ей меня не покормить? – ответил тот. От шутливо приветливой атмосферы их дневного разговора теперь не осталось и следа.
Жена Пабло молчала, продолжая раздувать угли в очаге.
– Человек по имени Агустин говорит, что умирает от тоски там, наверху, – сказал Роберт Джордан.
– Перебьется, – ответил Пабло. – Пусть еще немного поумирает.
– Вино есть? – спросил Роберт Джордан, не обращаясь ни к кому конкретно, и, подавшись вперед, положил руки на стол.
– Осталось немного, – угрюмо ответил Пабло. Роберт Джордан решил, что пора познакомиться с остальными и понять, на что он может рассчитывать.
– Ну, в таком случае выпьем воды. Эй! – крикнул он девушке. – Принеси ка мне кружку воды.
Девушка посмотрела на жену Пабло, но та не проронила ни звука, словно и не слышала ничего, тогда девушка пошла к котелку с водой, зачерпнула из него полную кружку, принесла и поставила ее на стол перед Робертом Джорданом. Тот улыбнулся ей. Одновременно он втянул живот, слегка развернулся на табуретке влево, чтобы висевший на поясе пистолет оказался поближе, и сунул руку в карман. Пабло наблюдал за ним. Роберт Джордан знал наверняка, что за ним наблюдают и остальные, но его взгляд был устремлен только на Пабло. Когда он вынул руку из кармана, в ней оказалась фляжка в кожаной оплетке, он отвинтил крышку, выпил полкружки воды и очень медленно влил в другую половину жидкость из фляги.
– Для тебя это слишком крепко, а то я бы тебя угостил, – сказал он девушке и снова улыбнулся ей, потом повернулся к Пабло и добавил: – Тут совсем мало осталось, а то бы я и тебе предложил.
– Я не люблю анисовую, – ответил Пабло.
В резком запахе, поплывшем над столом, он уловил знакомый дух.
– Ну и хорошо, – сказал Роберт Джордан. – А то совсем мало осталось.
– Это что за штука такая? – спросил цыган.
– Лекарство, – ответил Роберт Джордан. – Хочешь попробовать?
– Лекарство – от чего?
– От всего, – сказал Роберт Джордан. – Оно все лечит. Если у тебя что нибудь не в порядке, оно и тебе поможет.
– Ну ка дай попробовать, – сказал цыган.
Роберт Джордан пододвинул ему кружку. Соединившись с водой, жидкость приобрела молочно желтый цвет, и он понадеялся, что цыган больше одного глотка не выпьет. У него осталось совсем немного, а кружка этого напитка заменяла ему вечерние газеты, былые вечера, проведенные в кафе, каштаны, которые как раз сейчас должны были быть в цвету, крупных неторопливых лошадей на внешнем кольце бульваров, книжные лавки, киоски и художественные галереи, парк Монсури, стадион «Буффало», «Бют Шомон», «Гэранти траст компани», Ситэ, старинный отель «Фуайо» и возможность почитать и отдохнуть вечером – все то, что он любил и почти забыл теперь и что возвращалось к нему с глотком этой мутноватой, горькой, холодящей язык и согревающей мозг и желудок, меняющей представления о жизни текучей алхимии.
Цыган скорчил гримасу и отодвинул кружку.
– Пахнет анисом, а на вкус – горькое, как желчь, – сказал он. – Лучше уж болеть, чем пить такое лекарство.
– Это полынь, – объяснил ему Роберт Джордан. – В настоящем абсенте, таком, как этот, всегда есть полынь. Считается, что он сушит мозги, но я в это не верю. Просто он изменяет взгляд на окружающее. Нужно вливать воду в него, очень медленно, по капле, а я, наоборот, влил его в воду.
– О чем это ты? – сердито спросил Пабло, чувствуя в словах Роберта Джордана насмешку.
– Объясняю действие лекарства, – ответил тот и усмехнулся. – Я купил его в Мадриде. Это была последняя бутылка, и мне ее хватило на три недели. – Он сделал большой глоток и почувствовал, как приятно немеет смоченный абсентом язык. Взглянув на Пабло, он снова усмехнулся и спросил:
– Как идут дела?
Пабло не ответил, и Роберт Джордан стал внимательно разглядывать троих незнакомых мужчин за столом. У одного из них было крупное плоское лицо, коричневое, как серранская ветчина, со сломанным приплюснутым носом; оттого, что тонкая русская папироса торчала у него изо рта под углом, оно казалось еще более плоским. В его коротко стриженных волосах и щетине на подбородке обильно проступала седина, традиционная черная рубаха была застегнута до самой шеи. Когда Роберт Джордан посмотрел на него, он сидел, уставившись в стол, но взгляд у него был жесткий и немигающий. Двое других явно были братьями. Они очень походили друг на друга: смуглые, невысокие, коренастые, с темными волосами, низкими лбами и черными глазами. У одного лоб над левой бровью пересекал шрам; на взгляд Роберта Джордана оба ответили спокойным твердым взглядом. Одному, судя по всему, было лет двадцать шесть – двадцать восемь, другому – года на два больше.
– На что это ты уставился? – спросил тот, что со шрамом.
– На тебя, – ответил Роберт Джордан.
– Увидел что нибудь диковинное?
– Нет. Хочешь папиросу?
– Ну, давай, – сказал мужчина. До того он к папиросам не притрагивался. – Они такие же, как были у того, другого – ну, который поезд взрывал.
– А ты там тоже был?
– Все мы там были, – спокойно ответил мужчина. – Все, кроме старика.
– Что нам теперь надо, так это еще один поезд, – сказал Пабло.
– Это можно, – отозвался Роберт Джордан. – После моста.
Он заметил, что жена Пабло, повернувшись от очага, теперь слушает разговор. Когда он произнес слово «мост», все затихли.
– После моста, – намеренно повторил он и отпил еще глоток абсента, подумав: какой смысл вилять, все равно придется говорить начистоту.
– Я в это ввязываться не буду, – сказал Пабло, уставившись в стол. – Ни я, ни мои люди.
Роберт Джордан промолчал. Потом, подняв кружку, взглянул на Ансельмо.
– Тогда мы сделаем это сами, старик, – сказал он и улыбнулся.
– Без этого труса, – согласился Ансельмо.
– Что ты сказал? – Пабло поднял взгляд на старика.
– Тебе – ничего, – ответил тот. – Я не с тобой разговаривал.
Роберт Джордан посмотрел поверх стола туда, где у очага стояла жена Пабло. Она пока не произнесла ни слова и даже не подала виду, что слышит разговор, но теперь сказала девушке что то, чего он не разобрал, та поднялась, отошла от очага, проскользнула вдоль стены, приподняла попону, закрывавшую вход в пещеру, и вышла. Ну, кажется, начинается, подумал Роберт Джордан. Да, наверняка. Я не хотел, чтобы все вышло так, но, похоже, именно так оно и будет.
– Мы взорвем мост без твоей помощи, – сказал он Пабло.
– Нет, – возразил Пабло, и Роберт Джордан заметил, как на его лице выступила испарина. – Ты не будешь взрывать здесь никаких мостов.
– Не буду?
– Нет. Никаких мостов, – мрачно повторил Пабло.
– А ты что скажешь? – обратился Роберт Джордан к жене Пабло, чья неподвижная мощная фигура все так же возвышалась у очага. Повернувшись к ним, женщина произнесла:
– Я – за мост.
В отблесках пламени ее смуглое лицо казалось разрумянившимся, сиявшим особым теплом и красивым, каким, в сущности, и было.
– Ты что несешь? – крикнул ей Пабло, и Роберт Джордан увидел в его взгляде боль человека, которого предали, капли пота потекли у него по лбу.
– Я сказала, что я – за мост и против тебя, – спокойно ответила жена Пабло. – Больше ничего.
– Я тоже за мост, – вступил человек с плоским лицом и сломанным носом, давя окурок об стол.
– Мне на мост наплевать, – сказал один из братьев. – Но я – за mujer Пабло.
– И я, – подхватил другой брат.
– И я, – присоединился цыган.
Не сводя глаз с Пабло, Роберт Джордан незаметно все ниже опускал правую руку, готовый, если понадобится – и даже почти надеясь, что понадобится, – действовать (он чувствовал, что, быть может, это было бы самым простым и легким решением, но, зная, как быстро в случае ссоры семья, клан, отряд сплачиваются против чужака, боялся нарушить достигнутое согласие и, тем не менее, понимал: то, что можно сделать одним движением руки, в создавшейся ситуации было бы самым простым, наилучшим и пусть радикальным, но здравым поступком). Продолжая наблюдать за Пабло, он в то же время видел, что его жена, раскрасневшись, как краснеют сильные и здоровые люди, стоит с горделивым видом, словно присягая на верность.
– Я – за Республику, – уверенно произнесла она. – А Республике нужно, чтобы этот мост был взорван. Потом у нас будет время, чтобы заняться и другими делами.
– Эх ты! – с горечью сказал Пабло. – У тебя мозги, как у племенного быка, и сердце шлюхи. Ты думаешь, что будет какое то «потом», если мы взорвем мост? Да ты хоть представляешь, что будет потом на самом деле?
– То, что должно быть, – ответила его жена. – Что должно быть, то и будет.
– И тебе все равно, что нас будут травить, как диких зверей, после этого взрыва, который не принесет нам никакой выгоды? И что мы все вообще можем погибнуть в этой заварухе?
– Да, все равно, – сказала жена Пабло. – И не пытайся запугать меня, трус.
– Трус, – со злостью повторил Пабло. – Ты считаешь человека трусом только потому, что у него есть здравый смысл. Потому, что он знает наперед, чем кончится этот идиотизм. Уметь распознать глупость – это не трусость.
– А распознать трусость – это не глупость, – не сдержавшись, вставил Ансельмо.
– Ты хочешь умереть? – серьезно спросил его Пабло, и Роберт Джордан видел, что вопрос был отнюдь не риторическим.
– Нет.
– Тогда следи за своим языком. Слишком много болтаешь о том, о чем понятия не имеешь. Ты что, не видишь, как это опасно? – Голос Пабло прозвучал почти жалобно. – Похоже, я один среди вас понимаю, насколько это серьезно.
Я тоже понимаю, подумал Роберт Джордан. Эх, старина Пабло, я тоже это понимаю. Кроме тебя – только я. Женщина что то прочла у меня по руке, но и она еще не понимает. Пока не понимает.
– Даром, что ли, я ваш вожак? – спросил Пабло. – Я знаю, что говорю. А вы – нет. Старик несет чушь. Этот старик – вообще всего лишь посыльный и проводник для нездешних. Иностранец пришел сюда, чтобы сделать то, что нужно им, иностранцам. И ради него мы должны всем пожертвовать? А я – за то, что выгодно и безопасно для всех нас, здешних.
– Безопасно? – сказала жена Пабло. – Какая тут может быть безопасность? Здесь теперь столько тех, кто ищет безопасности, что от них то главная опасность и происходит. Сейчас искать безопасности значит потерять все.
Теперь она стояла у стола с половником в руке.
– Нет, безопасность существует, – возразил Пабло. – Просто, когда видишь опасность, надо знать, что делать. Это как с матадором, который знает, что делает, зря не рискует и потому избегает опасности.
– Пока не напорется на рога, – с горечью закончила его фразу женщина. – Сколько раз я слышала такие речи от матадоров перед тем, как бык втыкал в них свой рог. Сколько раз Финито говорил, что все зависит от уменья и что бык никогда не пропорет человека, скорее уж человек сам себя насадит на рог. Все они так похваляются. А потом мы навещаем их в больнице. – Она изобразила визит к раненому. Сначала пророкотала своим низким голосом: «Ну, привет, ветеран, привет!», потом пропищала, имитируя слабый голос раненого матадора: «Buenas, Compadre . Как поживаешь, Пилар?» – «Как это случилось, Финито, chico , как такая пакость могла с тобой приключиться?» – это опять своим, низким раскатистым голосом. И снова слабым, писклявым: «Ерунда, женщина. Не бери в голову, Пилар. Такого не должно было быть. Понимаешь, я убил его, насмерть убил, никто бы не сделал это лучше, чем я. И вот когда я уже, как положено, прикончил его и он шатался на ногах и готов был рухнуть всей своей тушей на землю, я отошел от него, эдак красиво, не без гордости, а он вдруг как кинется на меня сзади и всадил мне рог между ягодицами, да так, что до самой печенки достал». – Она засмеялась и уже не женоподобным тоненьким голосом раненого матадора, а своим собственным добавила: – А ты говоришь про какую то безопасность! Неужели ты думаешь, что я, прожив девять лет с тремя самыми завалящими матадорами на свете, ничего не знаю о страхе и опасности? Не тебе рассказывать мне об этом. А ты? Какие надежды я на тебя возлагала – и чем все обернулось! Всего один год на войне – и ты превратился в лентяя, пьяницу и труса.
– Ты не смеешь так со мной говорить, – сказал Пабло. – Тем более при людях и при иностранце.
– Нет, я буду говорить именно так, – продолжила его жена. – Ты что, ничего не слышал? Ты по прежнему веришь, что все еще командуешь здесь?
– Да, – ответил Пабло. – Я здесь командую.
– Не смеши меня, – сказала женщина. – «Я здесь командую!» Ты слышал, что люди сказали? Здесь никто не командует, кроме меня. Если хочешь, можешь остаться, есть и пить вино – только не чересчур, черт тебя дери, – можешь работать вместе с нами, опять же если хочешь. Но командую здесь я.
– Надо бы мне застрелить и тебя, и иностранца, – злобно сказал Пабло.
– Попробуй, – ответила женщина, – увидишь, что будет.
– Дайте ка мне еще кружку воды, – попросил Роберт Джордан, не отводя взгляда от мужчины с угрюмым, тяжелым лицом и женщины, гордо и уверенно стоявшей перед ним с половником, который она держала решительно, как будто это была палица.
– Мария, – позвала жена Пабло и, когда девушка вошла в пещеру, сказала: – Воды – этому товарищу.
Роберт Джордан сунул руку в карман и, пока доставал из него фляжку, незаметно расстегнул кобуру и сдвинул ее вперед, после чего вылил остатки абсента в пустую кружку, взял полную, которую принесла девушка, и начал постепенно, тонкой струйкой вливать абсент в воду. Девушка наблюдала за ним, стоя рядом.
– Ступай, – сказала ей жена Пабло, указывая половником на выход.
– Там холодно, – ответила девушка, продолжая наблюдать за реакцией, происходившей в кружке, где алкоголь мутными хлопьями клубился в воде, и при этом едва не касаясь Роберта Джордана щекой.
– Может, там и холодно, – сказала жена Пабло, – зато здесь слишком жарко. – И мягко добавила: – Это ненадолго.
Девушка покачала головой и вышла.
Видимо, долго он это терпеть не будет, подумал Роберт Джордан. В одной руке он держал кружку, другая, теперь уже открыто, покоилась на револьвере. Он снял его с предохранителя и пальцами ощущал успокоительную надежность рукоятки с почти стершейся насечкой и прохладную дружелюбную округлость спускового крючка. Пабло больше не смотрел на него, он не сводил глаз с жены, которая продолжала говорить:
– Послушай меня, забулдыга. Ты понял, кто теперь здесь командует?
– Я.
– Нет. Разлепи свои волосатые уши и слушай. Хорошенько слушай. Командую здесь – я.
По лицу Пабло было невозможно понять, о чем он думает. Он еще какое то время пристально смотрел на жену, потом перевел взгляд на сидевшего напротив него Роберта Джордана, долго и задумчиво глядел на него, потом снова устремил взгляд на жену.
– Ладно, командуешь ты, – сказал он. – Если хочешь, пусть и он командует. И катитесь вы оба в преисподнюю. – Он смотрел ей прямо в глаза, и в его взгляде не было ни покорности, ни горечи поражения. – Может, я действительно обленился и слишком много пью. Можешь считать меня трусом, хотя это не так. Но я не дурак. – Он помолчал. – Давай, командуй и радуйся. Но если ты не только командирша, но еще и женщина, то дай нам что нибудь поесть.
– Мария! – позвала жена Пабло. Девушка, отодвинув завесу, просунула голову внутрь. – Иди сюда, ужин подавать будем.
Девушка прошла к очагу, взяла с низенького стола эмалированные миски и расставила их на большом столе.
– Вина хватит на всех, – сказала Роберту Джордану жена Пабло. – Не обращай внимания на то, что говорит этот пьяница. Когда сделаем дело, достанем еще. Допивай свою болтушку и возьми кружку вина.
Роберт Джордан залпом проглотил остатки абсента, почувствовав, как постепенно разливается по телу возбуждающий влажный жар, меняющий химический состав организма, и протянул кружку за вином. Девушка наполнила ее до краев и улыбнулась ему.
– Ну что, посмотрел мост? – спросил его цыган. Остальные, еще ни разу не открывшие рта после смены подданства, склонились вперед, чтобы лучше слышать.
– Да, – ответил Роберт Джордан. – Задача нетрудная. Хотите, покажу?
– Да, давай. Это очень интересно.
Роберт Джордан достал из нагрудного кармана блокнот и показал свои чертежи.
– Глянь ка, – сказал человек с плоским лицом, которого называли Primitivo – Простаком. – Это ж тот самый мост.
Пользуясь кончиком карандаша как указкой, Роберт Джордан объяснил, как будет взорван мост и почему заряды нужно заложить именно в этих местах.
– Как просто, – сказал брат со шрамом, которого звали Андресом. – А как их подорвать?
Роберт Джордан стал объяснять и это; водя карандашом по чертежу, он почувствовал на своем плече руку девушки, которая заглядывала в блокнот из за его спины. Жена Пабло тоже следила за объяснениями. Только Пабло не проявлял никакого интереса, он сидел в стороне, один, с кружкой вина, которую пополнял время от времени, зачерпывая из большой миски – Мария влила в нее вино из бурдюка, висевшего слева от входа в пещеру.
– Ты много раз это делал? – тихо спросила Роберта Джордана девушка.
– Да.
– А мы сможем увидеть, как это делается?
– Конечно. Почему бы нет.
– Ты увидишь, – зловеще произнес Пабло со своего конца стола. – Обязательно увидишь.
– Заткнись, – сказала ему жена и вдруг, вспомнив то, что она днем прочла по руке Роберта Джордана, неоправданно дико разозлилась. – Заткнись, трус! Каркаешь, как ворона! Заткнись, убивец!
– Ладно, – ответил Пабло. – Я заткнусь. Теперь же ты тут командуешь. А ты давай, разглядывай картинки дальше. Только помни, что я – не дурак.
Жена Пабло почувствовала, как гнев сменяется в ней печалью и предчувствием крушения всех ожиданий и надежд. Это чувство было знакомо ей с детства, и всю жизнь ее преследовало то, что его порождает. Сейчас оно обрушилось на нее внезапно, и, стараясь отогнать его от себя, не дать ему ее коснуться – ни ее, ни Республики, – она сказала:
– А теперь давайте есть. Мария, раскладывай еду по мискам.
Страница 2