Хлоя Гонг Эти бурные чувства
Young Adult. Опиумные войны Хлои Гонг –
Издательский текст
http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=66812643&lfrom=166013508«Эти бурные чувства »: Эксмо; М.; 2022
ISBN 978 5 04 162083 7
Аннотация
«Эти бурные чувства» – потрясающее фэнтези, которое переносит знаменитую историю Ромео и Джульетты в Шанхай 20 х годов. Тайны, запретная любовь и искусно прописанная атмосфера Шанхая того времени.
Бестселлер The New York Times.
Лучшая Young Adult книга 2020 года по версии BuzzFeed.
Книга месяца – выбор Amazon.
1926 год. В Шанхае царит беззаконие. Город охвачен многолетней войной между двумя группировками: Алой бандой и Белыми цветами.
Восемнадцатилетняя Джульетта Цай возвращается из Америки, чтобы стать предводительницей Алых. Джульетте противостоит Рома Монтеков, лидер Белых цветов и… ее первая любовь.
Каждая из двух банд считает своим долгом уничтожить противника, но внезапно распространившаяся по городу таинственная болезнь меняет все планы. Теперь злейшие враги Рома и Джульетта должны объединить свои силы и остановить смертельную угрозу, которая нависла над Шанхаем.
Для фанатов «Злой лисицы» Кэт Чо, «Змея и голубки» Шелби Махёрин и «Алой зимы» Аннетт Мари.
«Потрясающее, восхитительное, увлекательное чтение!» – Джун Хёр, автор романа «Молчание костей»
Хлоя Гонг – студентка Университета Пенсильвании, изучающая английский язык, английскую литературу и международные отношения. Во время каникул она либо уезжает в свою родную Новую Зеландию, либо навещает многочисленных родственников, живущих в Шанхае. Хлоя считает, что «Ромео и Джульетта» – одна из лучших пьес Шекспира. «Эти бурные чувства» – ее дебютная книга, моментально ставшая бестселлером The New York Times.
Хлоя Гонг
Эти бурные чувстваТебе, дорогой читатель
У бурных чувств неистовый конец,
Он совпадает с мнимой их победой.
Разрывом слиты порох и огонь.
Уильям Шекспир. «Ромео и Джульетта»
Chloe Gong
THESE VIOLENT DELIGHTS
Text © 2020 by Chloe Gong
Jacket illustration © 2020 by Billelis
Jacket design by Sarah Creech © 2020 by Simon & Schuster, Inc.
© Е. Татищева, перевод на русский язык, 2021
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022
Пролог
В сверкающем огнями Шанхае просыпается чудовище.
Его глаза открываются во чреве реки Хуанпу, челюсти размыкаются, чтобы ощутить вкус зловонной крови, стекающей в речные воды. По современным улицам древнего города ползут красные линии, образуя на булыжной мостовой сетки, похожие на переплетение сосудов, и по этим жилам жизненная сила большого города капля за каплей утекает в пасть страшного существа.
Ночь становится все темнее, и чудовище поднимается на поверхность, наконец показываясь из волн с грацией давно забытого божества. Когда оно поднимает голову, на небосводе видна лишь низко висящая полная луна.
Оно делает вдох. Оно подбирается ближе.
Его первый выдох превращается в порыв холодного ветра, со свистом проносящийся по улицам и хватающий за лодыжки тех незадачливых прохожих, которым случилось брести домой в этот глухой час. Город пульсирует в ритме распутства. Он средоточие грязи и греха, он зацелован пороками, кажется, небо вот вот обрушится и погребет под собой всех тех, кто живет здесь, чтобы покарать их за разгульную жизнь.
Но кара не приходит – пока. Нынешнее десятилетие отличается свободой нравов и слабой моралью. В то время как на Западе продолжается нескончаемая вечеринка, а остальная часть Поднебесной раздроблена, поделена между стареющими военачальниками и оставшимися чиновниками империи, Шанхай живет в своем собственном мирке: Париж Востока, Нью Йорк Запада.
Несмотря на отраву, текущую из каждого здешнего переулка, кончающегося тупиком, этот город такой живой. И чудовище тоже будто рождается заново.
Не ведая об этом, жители этого противоречивого города продолжают жить дальше. Двое мужчин вываливаются из открытых дверей своего любимого борделя, громко смеясь. Шумная атмосфера разнузданности публичного дома, из которого они вышли, внезапно сменяется тишиной этого позднего часа, и их уши с трудом приспосабливаются к ней.
Один мужчина низкорослый и толстый, кажется, стоит ему лечь на землю, и он покатится по тротуару, как мячик; второй же высок, нескладен и угловат. Обнимая друг друга за плечи, они, спотыкаясь, бредут в сторону реки, впадающей в море, туда, куда каждый день прибывают торговые суда с товарами.
Эти двое знакомы со здешними причалами, ведь когда они не болтаются по джаз клубам и не распивают вино, только привезенное из какой нибудь заморской страны, они работают на Алую банду: исполняют поручения, охраняют коммерсантов, перевозят товар. Они знают эту улицу как свои пять пальцев, хотя сейчас здесь не слышно обычных для здешних мест криков и разговоров на десятках языков одновременно.
В этот ночной час тут слышны только приглушенная музыка из местных баров да хлопки танцующих на ветру вывесок магазинов. Кроме того, невдалеке пятеро из Белых цветов увлеченно беседуют на русском. Двое Алых сами виноваты, что раньше не услышали их громкого разговора, но их мозги затуманены алкоголем, а чувства приятно притуплены. К тому времени, когда двое мужчин замечают своих врагов из Белых цветов, стоящих на одном из причалов – с бутылкой, которую они передают из рук в руки, оглушительно смеющихся, толкающихся, – ни те ни другие уже не могут ретироваться, не потеряв лицо. Белые цветы выпрямляются и склоняют головы навстречу ветру.
– Нам надо продолжать идти, – шепчет своему спутнику низенький Алый. – Ты же знаешь, что сказал господин Цай насчет еще одной разборки с Белыми цветами.
В ответ нескладный втягивает и прикусывает обе щеки, отчего становится похож на самодовольного пьяного упыря.
– Он сказал, что нам не следует ничего начинать, но никогда не говорил, что мы не можем ответить.
Двое Алых говорят на диалекте своего города, но звуки кажутся спрессованными и будто накладываются один на другой. Даже когда они повышают голос, зная, что находятся на своей территории, в их разговоре звучит легкая неуверенность, ведь теперь Белый цветок, не знающий местного языка, это редкость – иногда их выговор не отличишь от выговора уроженца Шанхая. Предположение оказывается верным – один из Белых цветов с ухмылкой рычит:
– Вы что, желаете затеять разборку?
Более высокий Алый издает низкий утробный звук и плюет в сторону Белых цветов. Плевок приземляется возле башмака того, что стоит ближе.
В мгновение ока все выхватывают пистолеты, рука бойцов тверда, они готовы нажать на спусковой крючок и стрелять, стрелять без разбору. Подобные сцены здесь никого не удивляют; в шальном Шанхае такие стычки привычнее, чем дым опиума, поднимающийся из курительной трубки.
– Эй! Эй!
Напряженную тишину разрывает звук свистка. Подбежавший полицейский явно раздражен картиной, представшей его глазам. За последнюю неделю он видел такие сцены уже три раза. Он рассовывал членов враждующих банд по тюремным камерам и вызывал труповозку, когда они начиняли друг друга пулями. Устав после трудового дня, он желает только одного – вернуться домой, попарить ноги и съесть остывший ужин, который его жена оставила на столе. У него руки чешутся отходить этих забияк дубинкой, вбить в их головы хоть каплю здравого смысла, напомнить им, что между ними нет личных обид. На разборки их толкает только их безоглядная и бессмысленная преданность клану Цаев и клану Монтековых, которая их убьет.
– Не желаете ли разойтись по домам? – спрашивает полицейский. – Или же вы предпочитаете пойти со мной и…
Внезапно он умолкает.
Из реки поднимается рык.
От этого звука исходит угроза, реальность которой невозможно отрицать. Это ничуть не похоже на ту паранойю, которую начинаешь испытывать, если вдруг очутился на безлюдном перекрестке и тебе кажется, будто за тобой кто то идет; не похоже это и на панику, вызванную скрипом половицы в пустом доме. Эта угроза осязаема – от нее сам воздух будто напитывается влагой, и на грудь ложится груз. Она очевидна, как пистолет, нацеленный тебе в лицо, но вместе с тем за ней следует момент бездействия, момент замешательства. Дрогнув первым, низенький и толстый Алый быстро переводит взгляд на край тротуара, пригибает голову и щурится, вглядываясь в темную воду, которую колышет небольшая зыбь.
Его спутник истошно вопит и сбивает его с ног сильным ударом локтя, который, благодаря его низкому росту, приходится ему прямо в висок, когда из воды вдруг вырывается нечто.
Маленькие черные мушки.
Коротышка падает, с силой ударяется о землю, и мир обрушивается на него в виде мелких частиц – каких то странных штук, которые он даже толком не видит, поскольку перед глазами у него все кружится, а к горлу подступает тошнота. Он только чувствует что то вроде булавочных уколов, осыпающих его руки, ноги, шею; он слышит, как кричит его товарищ, как на русском орут что то Белые цветы, затем полицейский вопит по английски:
– Уберите его! Уберите их!
В ушах лежащего на земле Алого оглушительно стучит кровь. Его лоб прижат к доскам тротуара, он не хочет видеть то, что вызывает эти жуткие вопли, и все его существо заполняет грохочущий пульс. Только когда на его ногу шлепается что то толстое и мокрое, он в ужасе вскакивает, дергает ногой так отчаянно, что с нее слетает башмак, и пускается бежать, даже не подумав подобрать его.
Он бежит без оглядки, счищая с себя осыпавшие его ошметки, икая в отчаянном стремлении дышать, дышать, дышать.
Он не пытается посмотреть назад, чтобы выяснить, что же таилось в водах реки. Он не пытается посмотреть назад, чтобы узнать, нужна ли его товарищу помощь, и, конечно же, не пытается посмотреть назад, чтобы понять, что за вязкая, липкая штука приземлилась на его ногу. Он просто бежит и бежит мимо неоновых вывесок кинотеатров, в которых гаснут последние огни, мимо дверей борделей, из под которых доносятся неясные звуки, мимо сновидений торговцев, спящих на кучах денег, спрятанных под их матрасами.
К тому времени когда на причале остались только трупы с рваными ранами на месте шей, глядящие в небо остекленевшими глазами, в которых отражалась луна, его уже и след простыл.
Глава один
СЕНТЯБРЬ 1926 ГОДА
Здесь, в сердце владений Алой банды, самым притягательным местом было кабаре.
Листы календаря переворачивались, подбираясь все ближе к концу сезона, и страницы с датами отрывались и улетали прочь быстрее, чем жухнущие осенние листья, которые ветер срывает с ветвей. Время и спешило, и медлило, дни становились короткими и вместе с тем тянулись слишком долго. Рабочие вечно куда то торопились, и было неважно, есть им куда идти или нет. Где то вдалеке вечно слышался звук свистка, вечно пыхтели трамваи, тяжело ползущие по истертым рельсам, утопленным в мостовые, вечно висел над городом смрад недовольства и впитывался в постиранное белье, колышущееся на ветру, словно матерчатые вывески магазинов, натянутые под окнами тесных квартир.
И сегодняшний день не был исключением.
Пришло время праздника Середины осени, который по западному календарю пришелся в этом году на двадцать второе сентября. Когда то в этот день, согласно традиции, все зажигали бумажные фонарики и почитали то, чему поклонялись их предки, рассказывая печальные истории прошлого и собирая в ладони лунный свет. Но наступил новый век – и этот век считал, что он выше всех тех, кто приходил в мир до него. На чьей бы территории они ни находились, жители Шанхая с самого рассвета хлопотали и готовились к празднованию, и сейчас, когда девять часов отмечали девятью ударами колоколов, торжества только начинались.
Джульетта Цай обводила взглядом кабаре, чтобы сразу увидеть первые признаки непорядка, если что то пойдет не так. Хотя с потолка здесь свисало множество мерцающих люстр, в зале царил дымный сумрак, а воздух казался влажным. К тому же на Джульетту время от времени волнами накатывали волны странного запаха, будто что то отсырело, однако скверно выполненный ремонт, похоже, не портил настроение тем, кто сидел за круглыми столами в зале. Вряд ли посетители заметят небольшую протечку в углу, когда они так увлечены. Парочки шепчутся, раскладывая карты таро, мужчины трясут друг друга за плечи, женщины ахают и взвизгивают, подаваясь вперед, чтобы услышать таинственную историю, рассказанную в неверном свете газовых ламп.
– У тебя озабоченный вид.
Джульетта не стала оборачиваться, чтобы посмотреть, кому принадлежит голос. В этом не было нужды. Немногие здесь могли заговорить с ней по английски, особенно если к этому английскому прилагается китайский выговор и приобретенный французский акцент.
– Так оно и есть. Я постоянно озабочена. – Только теперь она повернула голову и улыбнулась, с прищуром посмотрев на свою кузину. – Разве следующей на сцену выходишь не ты?
Розалинда Лан пожала плечами и сложила руки на груди, так что нефритовые браслеты на ее тонких смуглых запястьях звякнули, ударившись друг о друга.
– Без меня представление не начнут, – фыркнула она, – так что я не беспокоюсь.
Джульетта еще раз оглядела зал – на сей раз с определенной целью – и обнаружила Кэтлин, двойняшку Розалинды, возле столика, стоящего в глубине зала. Вторая кузина Джульетты стоически держала уставленный тарелками поднос, глядя на английского коммерсанта, который, бурно жестикулируя, пытался заказать выпивку. У Розалинды был контракт, согласно которому она должна была танцевать на сцене кабаре, а Кэтлин, когда ей становилось скучно, обслуживала столы и получала небольшую плату за то, что таким образом боролась со скукой.
Вздохнув, Джульетта достала серебряную зажигалку, чтобы чем то занять руки, и принялась зажигать и гасить пламя в такт музыке, играющей в зале. Затем она поднесла огонек к носу Розалинды.
– Хочешь закурить?
В ответ Розалинда извлекла из складок своего одеяния сигарету.
– Ты же не куришь, – сказала она, когда Джульетта опустила зажигалку. – Зачем ты таскаешь с собой эту штуку?
– Ну, ты же меня знаешь, – без тени улыбки ответила Джульетта. – Я тусуюсь. Живу своей жизнью. Устраиваю поджоги.
Розалинда сделала первую затяжку и картинно закатила глаза.
– Точно.
Еще более непостижимой тайной было то, где Джульетта хранила эту зажигалку. Большинство девушек в кабаре – как посетительниц, так и танцовщиц – были одеты так же, как Розалинда: в стильное ципао, мода на которые распространилась по Шанхаю с молниеносной быстротой. Провокационный разрез от лодыжки до бедра, воротник стойка – фасон этого платья сочетал в себе западную эпатажность и восточный стиль, ведь в городе, поделенном на отдельные миры, женщины являли собой ходячие метафоры. Но Джульетта – Джульетта была иной, кардинально иной, при каждом ее движении слышались шелест и звяканье мелких бусинок, которые украшали ее лишенное карманов платье чарльстон. Она выделялась из толпы, в этом не могло быть сомнений. Она была яркой, сияющей звездой, лицом Алой банды, символом ее жизненной силы.
Обе они, и Джульетта, и Розалинда, молча переключили свое внимание на сцену, где женщина с чувством пела песню на языке, которого не знала ни одна из них. Голос у певицы был красивый, ее платье переливалось, оттеняя темную кожу, но такого рода пение не было фишкой этого кабаре, а потому никто, кроме двух девушек, не слушал ее.
– Ты не говорила мне, что сегодня вечером будешь здесь, – помолчав, сказала Розалинда, быстро выпустив изо рта струю дыма. В голосе ее звучала обида, словно она не ожидала такого от своей кузины. Джульетта, которая вернулась на прошлой неделе, была не совсем той Джульеттой, с которой Розалинда попрощалась четыре года назад, но изменилась не только она, Розалинда тоже стала другой. Не успела Джульетта войти в дом, как услышала дифирамбы красноречию Розалинды и ее непринужденному аристократизму. После четырехлетней отлучки воспоминания Джульетты о людях, которых она оставила в Шанхае, не совпадали с тем, какими они стали. За это время город переменился, и все в нем продолжали двигаться вперед без нее – особенно Розалинда.
– Это решилось в самый последний момент.
В глубине зала английский коммерсант пытался объясниться с Кэтлин уже не с помощью жестов, а с помощью пантомимы. Джульетта дернула подбородком, показывая на сцену.
– Bàba надоедает какой то коммерсант по имени Уолтер Декстер, который настаивает на встрече, так что я выслушаю его и узнаю, чего он хочет.
– Звучит скучно, – нараспев произнесла Розалинда. В ее словах всегда присутствовала некая перчинка, даже когда она говорила с самой сухой интонацией. Губы Джульетты тронула чуть заметная улыбка. Даже если Розалинда и казалась ей сейчас незнакомкой, говорить она всегда будет так же. Джульетта могла бы сейчас закрыть глаза и представить, что они опять стали детьми и дразнят друг друга, поднимая самые чувствительные темы. Она высокомерно фыркнула, напустив на себя обиженный вид.
– Не можем же мы все быть танцовщицами, учившимися в Париже.
– Знаешь что, ты возьми себе мой номер, а наследницей подпольной империи нашего города стану я.
Джульетта рассмеялась, коротко и громко. Ее кузина стала иной. Все стало иным. Но она, Джульетта, умеет учиться и учится быстро.
Тихо вздохнув, она оттолкнулась от стены, к которой прислонялась.
– Хорошо, – сказала она, не отрывая глаз от Кэтлин. – Долг зовет. Увидимся дома.
Розалинда помахала ей рукой и, уронив бычок от сигареты, раздавила его туфлей на высоком каблуке. Джульетте следовало бы упрекнуть ее за это, но здешний пол все равно не станет грязнее, чем есть, так что почему бы и нет? После того как она вошла в этот зал, подошвы ее туфель испачкались, по меньшей мере, пятью сортами опиума. Остается только ступать с осторожностью и надеяться, что служанки не испортят ее кожаные туфли, когда будут счищать с них грязь позже этой ночью.
– Теперь этим делом займусь я.
Подбородок Кэтлин удивленно дернулся, и нефритовый кулон у нее на шее блеснул в свете люстр. Розалинда говорила ей, что в один прекрасный день кто нибудь сорвет с нее это ценное украшение, если она будет носить его на таком видном месте, но Кэтлин нравилось демонстрировать его. Если уж люди пялятся на ее горло, всегда говорила она, то пусть это будет из за кулона, а не из за торчащего из под него кадыка.
Выражение удивления на ее лице быстро сменилось улыбкой, когда до нее дошло, что за стол напротив английского коммерсанта садится не кто иной, как Джульетта.
– Скажите, могу ли я принести вам что то еще? – ласково сказала Кэтлин на безупречном английском, в котором звучал легкий французский акцент.
Когда она повернулась, чтобы уйти, у Уолтера Декстера отвалилась челюсть.
– Значит, все это время она меня понимала?
– Скоро вы обнаружите, мистер Декстер, – начала Джульетта, взяв с середины стола свечу и понюхав ее ароматический воск, – что, когда вы с места в карьер решаете, что кто то не говорит по английски, этот человек чаще всего просто дразнит вас.
Уолтер моргнул, затем склонил голову набок, приняв к сведению ее платье, ее американский акцент и то, что она знает, как его зовут.
– Вы Джульетта Цай, – заключил он. – Я ожидал, что со мной встретится ваш отец.
Алая банда именовала себя семейным предприятием, но она не ограничивалась только членами семьи. Цаи были ее сердцем, но сама банда состояла из сети бандитов, контрабандистов, торговцев и посредников всех мастей, которые подчинялись господину Цаю. Те иностранцы, у которых такое положение дел не вызывало особого восторга, называли Алых тайным обществом.
– Моему отцу недосуг заниматься торговцами без репутации, – ответила Джульетта. – Если то, что вы хотели с ним обсудить, важно, я передам ему ваши слова.
Однако Уолтера Декстера, похоже, куда больше интересовала светская беседа, чем предметный разговор о делах.
– Когда я в последний раз слышал о вас, вы только отбыли в Нью Йорк.
Джульетта поставила свечу на стол, и ее пламя заметалось, отбрасывая причудливые тени на лицо немолодого торговца и подчеркивая глубокие складки на его вечно наморщенном лбу.
– К моему большому сожалению, меня посылали на Запад только для того, чтобы я получила там образование, – ответила Джульетта, откинувшись на спинку изогнутого дивана. – Теперь я достаточно повзрослела, чтобы вносить свой вклад в семейное дело, вот меня и притащили домой, хотя я упиралась руками и ногами.
Торговец не засмеялся ее шутке, как хотела Джульетта. Вместо этого он постучал себя по виску, слегка взъерошив седеющие волосы.
– Разве вы не возвращались сюда несколько лет назад?
Джульетта напряглась, и улыбка начала сползать с ее лица. Посетители за столом, стоящим за ее спиной, разразились хохотом после какой то шутки. От этого звука на затылке волосы встали дыбом, а кожа покрылась потом. Она подождала, когда смех стихнет, использовав эту паузу, чтобы подумать над ответом.
– Только раз, – осторожно ответила она. – Во время Великой войны в Нью Йорке было небезопасно. И моя семья беспокоилась обо мне.
Но торговец не захотел менять тему. И, сочувственно хмыкнув, сказал:
– Война закончилась восемь лет назад. А вы возвращались в Шанхай четыре года назад.
От улыбки Джульетты не осталось и следа. Она откинула свои короткие волосы назад.
– Мистер Декстер, мы сидим здесь, чтобы обсуждать вашу широкую осведомленность относительно моей личной жизни, или у этой встречи все таки есть конкретная цель?
Уолтер побледнел.
– Простите, мисс Цай. Мой сын – ваш ровесник, так что я случайно узнал…
Он осекся, заметив сердитый взгляд Джульетты. И прочистил горло.
– Я просил вашего отца о встрече, чтобы поговорить о новом продукте.
Несмотря на эту туманную формулировку, было совершенно ясно, что именно Уолтер Декстер имеет в виду. Прежде всего Алая банда являла собой преступную группировку, а преступники обычно имеют непосредственное отношение к черному рынку. Раз Алые контролировали Шанхай, логично считать, что они же контролируют и черный рынок, решая, кто будет на нем торговать, кому разрешено преуспевать в делах, а кто должен умереть. В тех частях города, которые все еще принадлежали китайцам, Алая банда не просто стояла выше закона – она была воплощением закона. Без бандитов торговцы были не защищены. А не будь торговцев, у бандитов не было бы ни работы, ни цели. Идеальное партнерство, однако ему постоянно угрожала все возрастающая сила Белых цветов. Это была единственная банда Шанхая, у которой действительно была возможность лишить Алых монополии на черном рынке, которую они создавали поколениями.
– О продукте, да? – переспросила Джульетта, рассеянно подняв взгляд. Певица ушла со сцены, свет прожекторов стал бледнее и одновременно заиграл саксофон. Облаченная в ослепительный новый костюм, на сцену горделиво вышла Розалинда. – А вы помните, что случилось, когда англичане в прошлый раз захотели внедрить на шанхайский рынок новый продукт?
Уолтер нахмурился.
– Вы говорите об Опиумных войнах?
Джульетта принялась разглядывать свои ногти.
– В самом деле?
– Но не можете же вы винить меня в том, в чем виновата моя страна?
– А что, разве так нельзя?
У Уолтера все это явно не вызывало восторга. Он сложил ладони вместе, пока на сцене за его спиной шуршали юбки и мелькала обнаженная кожа.
– И все же мне нужна помощь Алой банды. У меня большие объемы лерникрома, которые я хочу продать и который наверняка станет следующим популярным опиатом на рынке. – Уолтер еще раз прочистил горло. – Насколько я понимаю, вы сейчас боретесь за контроль над Шанхаем?
Джульетта подалась вперед. От этого резкого движения бусинки на ее платье звякнули, и звук слился с музыкой, которую играл джаз бэнд.
Постоянная борьба между Алой бандой и Белыми цветами ни для кого не была секретом. Дело обстояло совсем наоборот, поскольку кровная вражда бушевала не только между теми, кто носил фамилию Цай или фамилию Монтеков. Рядовые члены каждого из этих кланов ненавидели друг друга с пылом и усердием, имеющими почти сверхъестественный накал. Иностранцы, впервые прибывшие в Шанхай по делам, получали одно единственное предупреждение, причем это происходило прежде, чем они узнавали о городе что либо еще – выбери одну из сторон и сделай это быстро. Если такой иностранец заключал хотя бы одну сделку с Алой бандой, он считался Алым всегда и везде. Его привечали на территории Алых и убивали, если он забредал в районы, где властвовали Белые цветы.
– Мне кажется, – тихо сказал Уолтер, – что Алая банда теряет контроль над своим собственным городом.
Джульетта откинулась назад. Ее кулаки под столом сжались так крепко, что костяшки побелели. Четыре года назад она смотрела на Шанхай, и ее ослеплял его блеск, смотрела на Алую банду, и ее согревала надежда. Тогда она не понимала, что Шанхай – это иностранный город в своей собственной стране. Теперь же это было ей ясно. Одним его куском правили англичане, еще одним – французы, а в тех частях, которые формально оставались под управлением китайцев, все более и более усиливались позиции русских Белых цветов. Дело давно шло к этому, но Джульетта скорее откусила бы себе язык, чем добровольно признала это в разговоре с торговцем, который ничего не понимал в здешних делах.
– Мы еще свяжемся с вами относительно вашего продукта, мистер Декстер, – сказала она после длинной паузы, изобразив на лице непринужденную улыбку. И незаметно выдохнула, сняв напряжение, которое почти до боли сдавливало ей грудь. – А теперь, если позволите, мне нужно…
В кабаре вдруг повисло молчание, и последние слова Джульетты прозвучали слишком громко. Уолтер выпучил глаза, уставясь на что то, находящееся за ее спиной.
– Ничего себе, – произнес он. – Это же один из этих большевиков.
У Джульетты кровь застыла в жилах. Медленно, очень медленно она повернулась, чтобы посмотреть туда, куда был устремлен взгляд Уолтера Декстера, и сквозь сигаретный дым вгляделась в тени, пляшущие у входа в кабаре.
Пожалуйста, только не это, мысленно взмолилась она. Кто угодно, лишь бы не…
Внезапно все словно застлала пелена. На одну ужасную секунду ось земли накренилась, и Джульетте показалось, что она вот вот упадет. Затем пол снова стал горизонтальным, и к ней вернулась способность дышать. Встав, она откашлялась и постаралась придать своему голосу как можно более скучающий тон.
– Монтековы эмигрировали из России задолго до большевистской революции, мистер Декстер.
Прежде чем ее кто то заметил, Джульетта скользнула в тень, где темные стены скрадывали блеск ее платья, а мокрые доски поглощали стук ее каблуков. Но все было тщетно. Все глаза были прикованы к Роману Монтекову, который пробирался между столами кабаре. Сейчас на танцующую на сцене Розалинду впервые не смотрела ни одна живая душа.
На первый взгляд могло показаться, что посетители, сидящие за круглыми столами, поражены тому, что в кабаре вошел иностранец. Но здесь сидели множество иностранцев, к тому же Рома со своими темными волосами, темными глазами и бледной кожей мог бы остаться незамеченным среди китайцев, подобно выкрашенной в красный цвет белой розе, оказавшейся среди маков. Дело было не в том, что Роман Монтеков являлся иностранцем, а в том, что наследник Белых цветов был врагом, ступившим на территорию Алых. Краем глаза Джульетта видела, что Алые уже засуетились: они доставали из карманов пистолеты, обнажали клинки, и всем своим видом демонстрировали враждебность.
Выйдя из тени, Джульетта вскинула руку в сторону ближайшего стола, как бы говоря: подождите.
Бандиты застыли, каждая группа брала пример с тех своих товарищей, кто расположился по соседству. Они ждали, делая вид, будто продолжают вести свои беседы, а Роман Монтеков меж тем обходил один стол за другим, сосредоточенно щуря глаза.
Джульетта двинулась к нему. Прижав руку к горлу, она заставила себя проглотить застрявший в нем ком, выровнять дыхание, не удариться в панику и даже изобразить ослепительную улыбку. Когда то Рома мог видеть ее насквозь, но с тех пор прошло четыре года. Он изменился. И она тоже.
Джульетта коснулась рукой его спины.
– Привет, незнакомец.
Рома повернулся. Мгновение казалось, что он не понимает, кто перед ним. Он смотрел на нее, и в его глазах, пустых, как прозрачное стекло, читалось недоумение. Затем до него дошло, что перед ним стоит наследница Алых, и его словно окатило ледяной водой. Губы его приоткрылись, и он чуть слышно выдохнул. Когда он видел ее в прошлый раз, им обоим было по пятнадцать лет.
– Джульетта, – непроизвольно воскликнул он, но теперь они больше не были настолько накоротке, чтобы называть друг друга по именам. Уже давно. Рома кашлянул. – Мисс Цай. Когда вы вернулись в Шанхай?
Я никогда и не уезжала, хотела сказать Джульетта, но это было не так. Ее душа оставалась здесь – ее мысли вертелись вокруг хаоса, несправедливости и жгучей ярости, которыми были полны здешние улицы, – однако ее тело для сохранности опять, во второй раз, было отправлено за океан. Она не хотела уезжать, и ей было так тошно от разлуки с городом, что она чувствовала, как у нее поднимается жар каждую ночь после возвращения с очередной вечеринки или из подпольного бара, где наливали спиртное, несмотря на сухой закон. Шанхай давил на нее, словно стальная корона, прибитая к ее голове. Будь мир другим, будь у нее выбор, она, быть может, отошла бы в сторону, отказавшись от роли наследницы криминальной империи. Но у нее не было выбора, не было никогда. Это была ее жизнь, это был ее город, это были ее земляки, и, поскольку она любила их, она давно дала себе клятву, что будет чертовски хорошо исполнять свою роль, ибо она не может быть никем иным, а только той, кто она есть.
Во всем этом виноват ты, хотела сказать она. Это из за тебя меня заставили покинуть мой город. Моих родных, моих земляков. Мою кровь.
– Я вернулась уже некоторое время назад, – без усилий солгала Джульетта, прижавшись бедром к стоящему слева от нее незанятому столу. – Мистер Монтеков, прошу простить меня, но что вы делаете здесь?
Она заметила, как Рома чуть заметно ощупал себя, и поняла, что он проверяет, на месте ли его припрятанное оружие. Вот он смотрит на нее, медля, подбирая слова. У нее было достаточно времени для того, чтобы подготовиться – семь дней и семь ночей для того, чтобы вернуться в этот город и очистить свое сознание от воспоминаний обо всем, что произошло здесь между ними. Но что бы Рома ни ожидал обнаружить в этом кабаре, когда он вошел сюда, это явно была не она, не Джульетта.
– Мне надо поговорить с господином Каем, – ответил наконец Рома, заложив руки за спину. – Это важно.
Джульетта подошла ближе. Ее пальцы случайно нащупали спрятанную в складках платья зажигалку и она задумчиво крутила колесико, высекающее искру. Рома произнес ее фамилию «Кай», так, как ее произносили иностранные коммерсанты. И китайцы, и русские произносили эту фамилию одинаково – Цай, – такой звук получается, когда чиркаешь спичкой. Сейчас он исказил ее намеренно, ибо этого требовала ситуация. Она свободно говорила по русски, он владел шанхайским диалектом китайского языка, однако сейчас они оба разговаривали по английски, он с одним акцентом, она с другим, как пара случайно встретившихся деловых людей. Если бы они перешли на родной язык одного из них, то тем самым они встали бы на одну из сторон, поэтому то они и выбрали компромисс.
– Наверное, это и вправду важно, если вы явились сюда. – Джульетта пожала плечами и перестала вертеть в руке зажигалку. – Скажите мне, в чем дело, а я передам отцу то, что вы имеете сказать. Как наследник наследнице, мистер Монтеков. Вы же можете мне доверять, не так ли?
Это был нелепый вопрос. Ее губы говорили одно, а холодный, бесстрастный взгляд совсем другое – «Один неверный шаг, пока ты находишься на моей территории, и я убью тебя голыми руками». Она последний человек, которому он бы стал доверять, и наоборот.
Но что бы ни было нужно Роме, это было что то серьезное. Наверняка. Он не стал с ней спорить.
– Мы не могли бы…
Он махнул рукой в глубь зала, в сторону темных углов, где их не увидят зрители, повернувшиеся к ним, словно к участникам еще одного представления. Они будто ждали, когда Джульетта удалится, и они смогут напасть на него.
Сжав губы в тонкую линию, Джульетта развернулась и взмахом руки поманила его в другую сторону. Он сразу же последовал за ней, идя размеренной походкой и держась так близко, что бусинки на ее платье сердито звякали на каждом шагу. Она не понимала, почему ей вообще есть до этого дело, почему ей не все равно. Надо было отдать его Алым, пусть бы сами разбирались с ним.
Нет, решила она. Он мой. Заниматься им буду я. И уничтожу его тоже я.
Джульетта остановилась. Теперь они остались наедине: только она и Рома Монтеков, здесь, в потемках, где другие звуки были приглушены, откуда остальные части кабаре были плохо видны. Она потерла запястье, желая замедлить свой пульс, как будто это было в ее власти.
– Давайте, говорите, в чем дело, – сказала она.
Рома обернулся, пригнул голову и так понизил голос, что Джульетте пришлось напрячь слух, чтобы расслышать его. И она в самом деле сделала это – напрягла слух, – потому что не хотела наклоняться ближе, чем было необходимо.
– Минувшей ночью на причале в порту погибли пятеро Белых цветов. У всех было разорвано горло, вырваны кадыки.
Джульетта моргнула.
– И что с того?
Она не хотела показаться бездушной, но члены обеих банд убивали друг друга каждую неделю. Джульетта и сама увеличила число этих убийств. Если ему хочется переложить вину на Алых, то он только зря теряет время.
– И, – с нажимом сказал Рома, явно заставив себя проглотить «если ты позволишь мне закончить», – таким же образом погиб один из ваших. А также полицейский. Англичанин.
Джульетта чуть заметно нахмурилась, пытаясь припомнить, слышала ли она, чтобы кто нибудь в доме минувшей ночью говорил о том, что кто то из Алых погиб. Было странно, что убитые имелись в обеих бандах, поскольку более масштабные убийства обычно совершались из засад, и еще более странным был тот факт, что среди убитых оказался полицейский. Однако произошедшее все же нельзя было назвать невероятным, и она только приподняла бровь, не выказав интереса.
Тогда он продолжил:
– Все свои раны они нанесли себе сами. Разборки не было.
Джульетта потрясла головой – может, она ослышалась? Убедившись, что в ухе у нее ничего нет, она воскликнула:
– Семь мертвецов с ранами, которые они нанесли себе сами?
Рома кивнул и оглянулся на зал, как будто держа в поле зрения бандитов, сидящих за столами, он помешает им напасть на него. А может быть, он вообще не пытался держать их в поле зрения, а просто избегал смотреть перед собой, смотреть на нее.
– Я явился сюда, чтобы найти объяснение. Вашему отцу что нибудь известно об этом?
Джульетта возмущенно фыркнула. Он что же, хочет сказать, что пятеро Белых цветов, один Алый и полицейский встретились на причале, а затем взяли и сами себе разорвали горла, вырвав кадыки? Это походило на скверную шутку, да еще такую, где отсутствует соль.
– Мы не можем вам помочь, – объявила она.
– Любые сведения могут иметь значение для выяснения обстоятельств того, что произошло, мисс Кай, – стоял на своем Рома. Маленькая складочка, всегда появляющаяся у него между бровями, когда он бывал раздражен, походила на молодой месяц. В этих смертях есть нечто такое, о чем он не говорит – он бы так не переполошился из за обычной засады. – Один из погибших был вашим человеком…
– Мы не станем сотрудничать с Белыми цветами, – перебила его Джульетта. От ее напускной веселости уже давно не осталось и следа. – Давайте внесем ясность прежде, чем вы скажете что то еще. Известно моему отцу что то об этих смертях или нет, мы не станем делиться этим с вами и не станем устанавливать контакты, которые могли бы помешать нашим деловым проектам. До свидания, сэр.
Она открыто выпроваживала его, однако он продолжал стоять, где стоял, глядя на Джульетту с таким видом, будто съел лимон. Она уже повернулась на каблуках, готовясь удалиться, когда услышала яростный шепот Ромы:
– Что с тобой произошло?
Она могла бы многое сказать в ответ. Могла бы подобрать такие слова, чтобы из них сочился яд, который она накопила в себе за годы, проведенные в разлуке, и извергнуть на него всю эту отраву. Она могла бы напомнить ему о том, что он сделал четыре года назад, чтобы словно кинжал вонзить в него чувство вины, пока не пойдет кровь. Но прежде чем она открыла рот, кабаре огласил истошный вопль, перебивший все остальные звуки, как будто он звучал на другой частоте.
Танцовщицы на сцене замерли, музыка смолкла.
– Что это? – пробормотала Джульетта. Но, когда она двинулась с места, чтобы выяснить, в чем дело, Рома схватил ее за локоть и резко прошипел:
– Джульетта, не ходи туда.
Его прикосновение словно опалило ее кожу, это было как ожог. Джульетта выдернула руку быстрее, чем если бы та в самом деле загорелась, в глазах ее полыхал огонь. Он не имел права. Он потерял право делать вид, будто у него когда либо было намерение оберегать ее.
Она решительно направилась в другой конец зала, не обращая ни малейшего внимания на Рому, который следовал за ней по пятам. Ее все больше и больше охватывала паника, хотя она и не могла понять, что именно вызывает у нее такую реакцию – пока уверенно не растолкала разрастающуюся толпу и не увидела мужчину, бьющегося на полу, вцепившись пальцами в свою толстую шею.
– Что он делает? – закричала она, бросаясь вперед. – Кто нибудь, остановите его!
Но его ногти уже глубоко вонзились в горло, и он продолжал вгонять их в свою плоть с животной одержимостью – как если бы там, внутри, находилось нечто, и это нечто незримо для остальных ползало под его кожей. Глубже, глубже, пока его пальцы целиком не погрузились в горло и он не начал разрывать сухожилия, артерии, вены.
В кабаре повисла тишина, в которой слышалось только затрудненное дыхание этого низкорослого, толстого мужчины с горлом, разорванным в клочья и кровью на руках.
Глава два
Тишина сменилась воплями, вопли переросли в хаос, и Джульетта закатала блестящие рукава своего платья, плотно сжав губы и наморщив лоб.
– Мистер Монтеков, – сказала она громко, чтобы перекрыть гвалт, – вы должны уйти.
Решительно выйдя вперед, она знаком велела двум Алым подойти ближе. Они подчинились, но сделали это со странным выражением на лицах, которое Джульетта чуть было не приняла за оскорбление, пока, обернувшись, не увидела, что Рома все еще стоит на месте, явно не собираясь уходить. Вместо этого он бросился вперед, пронесся мимо нее с таким видом, будто это он здесь хозяин, и, быстро опустившись на корточки рядом с умирающим, с прищуром уставился – подумать только – на его башмаки.
– Какого черта? – чуть слышно пробормотала Джульетта. И сделала знак двум Алым подойти к Роме. – Выпроводите его вон.
Этого они и ждали. Один из Алых немедля толкнул наследника Белых цветов, вынудив Рому с сердитым шипением вскочить на ноги, чтобы не упасть на окровавленный пол.
– Я сказала выпроводить его, – цыкнула Джульетта. – Сегодня же праздник Середины осени. Не будь скотиной.
– Но мисс Цай…
– Неужели ты не видишь? – холодно перебил его Рома, показывая пальцем на умирающего. Он повернулся лицом к Джульетте, его челюсть напряглась, глаза смотрели только на нее. Он вел себя так, будто в поле его зрения не было никого, кроме нее, будто двое Алых не смотрели на него волком, будто люди в кабаре не вопили и не бегали вокруг расползающейся лужи крови. – Именно это и случилось минувшей ночью. Это не единичный случай, это массовое помешательство…
Джульетта вздохнула и взмахнула рукой. Двое Алых крепко схватили Рому за плечи, и он, щелкнув зубами, замолчал. Он не станет устраивать сцену на территории Алых. Ему повезло, что он вообще может убраться подобру поздорову без дырки от пули в спине. И он это знал – только поэтому он и терпел грубое обращение со стороны этих малых, которых в другое время вполне мог прикончить на улицах.
– Спасибо за понимание, – с притворной улыбкой произнес он.
Больше он ничего не сказал, пока его выводили. Джульетта, прищурившись, смотрела ему вслед, и, только когда его вытолкали за дверь кабаре, снова переключила свое внимание на жуткую картину и, со вздохом выйдя вперед, встала на колени рядом с умирающим мужчиной.
С такой раной его невозможно было спасти. Из нее все еще хлестала кровь, все увеличивая разлившуюся на полу красную лужу. Кровь впитывалась и в ткань ее платья, но Джульетта едва замечала это. Мужчина пытался что то сказать, но она не могла расслышать, что.
– Вам следовало бы положить конец его страданиям.
Уолтер Декстер протолкался сквозь толпу и теперь смотрел на умирающего поверх плеча Джульетты с почти что насмешливым выражением на лице. Он не сдвинулся с места даже тогда, когда официантки начали оттеснять толпу зевак и кричать им, чтобы они разошлись. К досаде Джульетты, никто из Алых не потрудился оттащить Уолтера – у этого малого был такой вид, будто он имеет полное право находиться здесь. В Америке Джульетта встречала множество подобных типов – мужчин, воображвших, будто они вправе делать все, что захотят, поскольку мир устроен так, чтобы давать преимущество таким, как они – цивилизованным людям. Их самоуверенность не знала границ.
– Тише, – бросила Джульетта, наклонившись к умирающему и напрягая слух. Если он хочет сказать что то перед смертью, он заслуживает быть услышанным…
– Я уже видел такие вещи – это наркотический психоз. Возможно, он принимал метамфетамин или…
– Тише!
Джульетта сосредоточилась, истерия вокруг нее немного поутихла и она наконец смогла разобрать звуки, которые издавал умирающий.
– Guài. Guài. Guài.
Guài?
Чувствуя головокружение, Джульетта перебирала в уме все слова, напоминающие то, что произносил этот умирающий мужчина. Единственным словом, которое имело бы хоть какой нибудь смысл, было…
– Чудовище? – спросила она, сжав его плечо. – Ты это хочешь сказать?
Мужчина замер, и на секунду его взгляд сделался удивительно ясным. Затем он быстро и неразборчиво пробормотал:
– Huo bu. – После этого последнего вздоха, последнего предостережения, его глаза остекленели.
Джульетта, потрясенная, протянула руку и опустила его веки. Прежде чем до нее дошел смысл его последних слов, подошла Кэтлин и накрыла его скатертью с одного из столов. Теперь остались видны только его ступни, обутые в те самые поношенные башмаки, на которые пялился Рома.
Они разные, вдруг поняла Джульетта. Один башмак, кожаный, был недавно начищен и блестел, а второй, матерчатый, был меньшего размера, совершенно другого цвета и трижды обмотан бечевкой вокруг прохудившегося носка.
Странно.
– Что он сказал?
Уолтер все еще ошивался рядом, похоже, не понимая, что ему пора уходить, и не замечая, что Джульетта уставилась в пространство невидящим взглядом, гадая, каким образом Роме удалось приурочить свой визит к этой смерти.
– Беды имеют свойство обрушиваться скопом, – перевела она, наконец придя в себя. Уолтер Декстер непонимающе смотрел на нее, пытаясь взять в толк, почему умирающему вздумалось произнести такую сложную фразу. Он не понимал китайцев с их любовью к поговоркам. Он уже открывал рот, наверняка затем, чтобы толкнуть еще одну бессмысленную речь касательно своих обширных познаний о наркотиках и наркоманах и поразглагольствовать об опасностях приобретения продукта у ненадежных поставщиков, но Джульетта подняла палец, делая ему знак замолчать. Она была твердо уверена – эти предсмертные слова не были произнесены наркоманом, принявшим слишком много зелья. Это было предостережение человека, который увидел то, чего ему не следовало видеть.
– Позвольте мне уточнить. В вашем языке есть более подходящий перевод его слов, – сказала она. – Пришла беда – отворяй ворота.
* * *
Под самой крышей дома Белых цветов с его протекающими водопроводными трубами и отсыревшими коврами, на деревянной потолочной балке, сидела Алиса Монтекова, прижав подбородок к коленям и прислушиваясь к тому, что говорили на встрече, проходящей внизу.
Монтековы жили не в большом и шикарном особняке, который могли бы себе позволить при своем богатстве, нет, они предпочитали обитать в самом сердце Шанхая, не отделяя себя от нищих горемык, собирающих отбросы. Снаружи их жилище ничем не отличалось от других многоквартирных домов, стоящих на этой оживленной улице. Внутри же они перестроили здание так, что теперь оно представляло собой сложную головоломку, состоящую из комнат, офисов и лестниц, которые прибирали не слуги и служанки, а те, кто входил в иерархию Белых цветов. Здесь жили не только Монтековы, но и все прочие Белые цветы, играющие сколько нибудь значительные роли в организации. Среди тех, кто приходил в этот дом и выходил из него, будь они внутри или снаружи, царила идеальная субординация. Во главе всего стоял господин Монтеков, вторым человеком – во всяком случае, номинально – был его сын Роман, но ниже роли постоянно менялись, определяемые не происхождением, а заслугами. В то время как Алая банда была построена на принципе старшинства родов – все зависело от того, насколько глубоко корни твоей семьи уходили в те минувшие времена, когда империя еще не лежала в руинах, – в рядах Белых цветов все постоянно менялось. Те, кто хотел, могли пробиться наверх, а те, кто оставался внизу, делали это исключительно по собственной воле. Смысл вступления в банду Белых цветов заключался не в том, чтобы достичь власти или богатства, любой ее член мог покинуть ее в любой момент, если ему не нравились приказы, которые отдавали Монтековы. Все дело было в чувстве дружеского плеча – русские эмигранты, стекающиеся в Шанхай, были готовы на все, чтобы вступить в банду Белых цветов, дабы вновь обрести то ощущение братства и духовной близости, которое отняли у них большевики.
Но это относится только к мужчинам, подумала Алиса. Русские женщины, которым не повезло, которые не принадлежали к семьям Белых цветов, работали танцовщицами или шли в содержанки. На прошлой неделе Алиса слышала, как какая то англичанка сетует на то, что семьи, живущие в Иностранном квартале, распадаются из за красоток из Сибири, у которых нет денег, а есть только милые личики, хорошие фигуры и воля к жизни. Сбежавшие из России эмигрантки были готовы на все, ибо какое значение имеют моральные принципы, если тебе грозит голодная смерть?
Алиса вздрогнула. Мужчины, чей разговор она подслушивала, внезапно понизили голоса, почти перейдя на шепот, и это заставило ее вновь переключить все внимание на то, что происходило внизу.
– В последнее время политиканы слишком много болтают, – хрипло проговорил кто то. – Почти наверняка нынешнее массовое помешательство – их рук дело, хотя сейчас трудно сказать, кто именно за этим стоит: коммунисты или Гоминьдан. Многие источники утверждают, что Чжан Готао, хотя лично мне сложно в это поверить.
– Да ладно, – насмешливо сказал еще кто то из сидящих внизу. – Чжан Готао так скверно справляется с ролью генерального секретаря Коммунистической партии, что по его приказу на листовках, сообщающих об их очередном собрании, напечатали не то число.
Алиса видела троих мужчин, сидящих напротив ее отца, сквозь мелкую тонкую сетку, которой было затянуто пространство под потолком, и потому не могла разглядеть их лиц, но достаточно было акцента, с которым они говорили по русски. Это были шпионы китайцы.
– А что нам известно об их методах? Каким образом распространяется это помешательство?
Это был голос ее отца, его нельзя было спутать ни с каким другим. Господин Монтеков всегда говорил так повелительно, что казалось, будто ты совершаешь грех, если твое внимание не сосредоточено целиком на его словах.
Один из китайцев прочистил горло и принялся так отчаянно заламывать руки, что Алиса, прищурившись, подалась вперед, чтобы получше рассмотреть его сквозь сетку.
– Это из за чудовища.
Алиса чуть было не свалилась с балки, но в последний момент успела упереться в нее руками и с облегчением выдохнула.
– Что что?
– О том, откуда берется это помешательство, нам известно только одно, – сказал третий из мужчин. – Все дело в чудовище, которое видели несколько раз. Я и сам его видел, видел его серебряные глаза в реке Хуанпу, они моргали так, что ни один человек не смог бы…
– Хватит, хватит, – оборвал его отец Алисы. В его тоне звучало раздражение, он был рассержен тем оборотом, который принял разговор. – Я не желаю слушать эту чушь о каком то чудовище. Если это все, то я буду с нетерпением ждать нашей следующей встречи.
Хмурясь, Алиса побежала по балкам, глядя на уходящих китайцев. Ей уже исполнилось двенадцать лет, но она была мелкой и вечно пряталась в тени, словно дикий грызун. Когда дверь внизу закрылась, она перепрыгнула с одной потолочной балки на другую, пока не распласталась на последней из них прямо над китайцами.
– Видно, что он боится, – тихо заметил один из них.
Другой цыкнул на него, но слова уже были произнесены и превратились в острые стрелы разрушения, пронзающие комнату. Китайцы плотно запахнули свои куртки и покинули жаркий лабиринт, который представляло собой жилище Монтековых. А Алиса осталась наверху, в своем уголке.
Страх. А она то думала, что ее отцу давно уже неведомо это чувство. Страх – это для тех мужчин, у которых нет пистолетов. И для людей вроде нее, Алисы, маленьких, худых и все время озирающихся по сторонам.
Если господин Монтеков боится, то правила начинают меняться.
Алиса спрыгнула с потолка и пустилась бежать.
Глава три
Торопливо выйдя в коридор, Джульетта уже знала, что она опоздала.
Отчасти в этом была виновата служанка, которая вовремя не разбудила ее, а отчасти она сама, поскольку не смогла встать на рассвете, как делала каждый день с тех пор, как вернулась в Шанхай. Эти короткие минуты, когда небо начинало светлеть – и до того, как пробуждались остальные домочадцы, – были самыми безмятежными в этом доме. Это было ее любимое время, ибо только, встав рано, она могла, выйдя на балкон, подышать холодным воздухом и насладиться полной тишиной. Могла пройти по дому так, чтобы ей никто не докучал, впорхнуть на кухню, раздобыть у поваров все, чего ей хотелось, и сесть на то место за пустым обеденным столом, куда она пожелает. А если она завтракала достаточно быстро, ей даже удавалось провести немного времени в гостиной, распахнув окна и слушая утреннее пение птиц. В те же дни, когда у нее не получалось встать рано, она была вынуждена, кипя от раздражения, сидеть за завтраком вместе с остальными обитателями дома.
Остановившись перед дверью кабинета своего отца, Джульетта тихо выругалась. Сегодня дело было не только в том, чтобы избежать общения с родней, она хотела поприсутствовать на одной из встреч ее отца.
Дверь быстро отворилась, и Джульетта сделала шаг назад, пытаясь вести себя как ни в чем не бывало. Да, я определенно опоздала.
– Джульетта. – Господин Цай смотрел на нее, хмурясь. – Зачем ты встала в такую рань?
Джульетта сложила руки под подбородком – сама невинность.
– Я слышала, что к нам прибыл уважаемый гость и подумала, что мне надо выразить ему почтение.
Этот самый гость насмешливо поднял бровь. Он был националистом, членом Гоминьдана, однако трудно было определить, насколько он уважаем, поскольку сейчас он был одет в европейский костюм, а не в военную форму Гоминьдана со знаками отличия на воротнике. Алая банда поддерживала дружеские отношения с националистами – с Гоминьданом – с тех самых пор, как эта партия была учреждена. В последнее время эта дружба окрепла, что было обусловлено необходимостью бороться с усилением «союзников» Гоминьдана – коммунистов. Джульетта вернулась домой всего неделю назад, но за это время она стала свидетельницей по меньшей мере пяти встреч отца с разными представителями Гоминьдана, которые вели себя нервозно и требовали поддержки Алых. Всякий раз она приходила на эти встречи слишком поздно и потому не заходила в кабинет, чтобы не ставить своего отца в неловкое положение. Вместо этого ей приходилось стоять под дверью в надежде разобрать хотя бы обрывки ведущихся в кабинете бесед.
Националисты боялись, это было ясно. Растущая Коммунистическая партия Китая поощряла вступление своих членов в Гоминьдан, чтобы продемонстрировать свое сотрудничество с националистами, однако такое сотрудничество выливалось в растущее усиление коммунистов внутри Гоминьдана, которое начинало угрожать ему. Об этом говорили по всей стране, но особенно в Шанхае, этом средоточии беззакония, где администрации то появлялись, то умирали.
– Это очень любезно с твоей стороны, Джульетта, но господину Цяо надо ехать на другую встречу.
Господин Цай сделал знак слуге проводить националиста. Господин Цяо вежливо приподнял свою шляпу, и Джульетта натянуто улыбнулась, подавив вздох.
– Возможно, следовало бы позволить мне поприсутствовать хотя бы на одной из твоих встреч, Bàba, – сказала она, как только господин Цяо вышел за дверь. – Ты же должен обучать меня.
– Я могу учить тебя не спеша, – ответил господин Цай, покачав головой. – Пока тебе лучше не влезать в политические дела. Политика – скучная штука.
Но влезать в политические дела было необходимо, особенно сейчас, когда Алая банда тратила столько времени, принимая деятелей Гоминьдана. И особенно после того, как господин Цай и глазом не моргнул, когда Джульетта рассказала ему о появлении наследника банды Белых цветов в их главном кабаре, ответив, что ему уже обо всем доложили и они поговорят об этом утром.
– Давай пойдем завтракать, – предложил он. И, положив руку на затылок Джульетты, повел ее перед собой вниз по лестнице, как будто существовала опасность, что она может сбежать. – За завтраком мы можем поговорить и о том, что произошло ночью.
– Завтрак – это чудесно, – пробормотала она. Если честно, разговоры, ведущиеся за завтраком, действовали ей на нервы. В утренних трапезах в этом доме было что то такое, от чего она чувствовала себя не в своей тарелке. Что бы ни обсуждали ее родственники, как бы обыденны ни были темы их бесед – например рост цен на рис, – они не могли не язвить. Все их разговоры куда больше походили для позднего вечера, когда служанки уходили в свои каморки, и на полированные полы дома опускалась тьма.
– Джульетта, дорогая, ты хорошо спала? – проворковала одна из ее дальних тетушек, едва она и ее отец приблизились к столу.
– Да, Ā yí, – натянуто ответила Джульетта, садясь за стол. – Я очень хорошо спала.
– Ты опять подстригла волосы? Да, наверняка. По моему, прежде они не были такими короткими.
Кроме того, что ее родственники отличались докучливостью, их, то приезжающих в дом Цаев, то покидающих его, к тому же было так много, что Джульетта не испытывала особых чувств ни к кому из них. Исключением были только Розалинда и Кэтлин, ее двоюродные сестры и единственные подруги. Все остальные были просто теми, чьи имена и степень родства ей нужно было помнить на тот случай, если когда нибудь ей что то понадобится от них. Та тетушка, которая сейчас трещала у нее под ухом, приходилась ей настолько дальней родней, что вряд ли в будущем от нее может быть какой то толк. Непонятно, почему она вообще завтракает с ними за одним столом.
– Ради бога, dà jiě, дай малышке передохнуть.
Джульетта вскинула голову и улыбнулась, глядя на мужчину, чей голос прозвучал с другого конца стола. Если подумать, есть еще одно исключение – господин Ли, на которого она смотрит как на любимого дядю.
– Xiè xie, – одними губами произнесла она.
В ответ на ее «спасибо» господин Ли приподнял свою чашку с чаем; его глаза весело блестели. Дальняя тетушка фыркнула, но перестала трещать. Джульетта повернулась к своему отцу.
– Итак, Bàba, – сказала она, – вчера ночью, если верить тому, что мне сказали, один из наших людей столкнулся в порту с пятью Белыми цветами, после чего вырвал собственное горло. Что ты об этом думаешь?
Господин Цай задумчиво хмыкнул, сидя во главе длинного прямоугольного стола, затем потер переносицу и глубоко вздохнул. Интересно, подумала Джульетта, когда он в последний раз спокойно спал всю ночь, спал таким сном, который не прерывали ни тревоги, ни поздние встречи. Чужой человек не заметил бы, что он утомлен, но Джульетта знала – это именно так.
А может, ему просто надоело сидеть каждое утро во главе этого стола и с утра пораньше слушать, как все они точат лясы. До отъезда Джульетты их обеденный стол был круглым, таким, каким и должны быть китайские столы. Наверное, его заменили просто для того, чтобы понравиться гостям с Запада, которые являлись в дом Цаев, чтобы встретиться с его хозяином. Но результат оказался скверным – теперь многочисленные родственники, собирающиеся за ним, не могли переговариваться с тем, с кем хотели, как тогда, когда они сидели кружком.
– Bàba, – попыталась Джульетта поторопить отца, хотя и знала, что он все еще размышляет. Ее отец был скуп на слова, а она терпеть не могла молчания. Даже когда вокруг царила суета – служанки сновали туда сюда, то входя в кухню, то выходя из нее, и за столом велось сразу несколько разговоров, одни громче, другие тише, – она не выносила, когда отец медлил с ответом на ее вопрос и заставлял ее ждать.
Впрочем, даже если сейчас он пойдет ей навстречу, господин Цай только делал вид, будто его заботит так называемое массовое помешательство. Джульетта видела – эта история была пустяком на фоне огромного списка проблем, требующих его внимания. Разве серьезным людям есть дело до слухов о каких то там странных тварях, выплывающих из реки, когда Гоминьдан и коммунисты вот вот столкнутся друг с другом, когда они готовят винтовки и снаряжают войска?
– Рома Монтеков сообщил тебе только это? – спросил наконец господин Цай.
Джульетта вздрогнула, она ничего не могла с собой поделать. Четыре года она сжималась при одной мысли о Роме, и теперь, когда его имя было произнесено вслух – причем не кем нибудь, а ее отцом, – это показалось ей чем то неприличным.
– Да.
Ее отец забарабанил пальцами по столу.
– Я подозреваю, что он знает больше, чем говорит, – продолжила она, – но предпочитает быть осторожным.
Господин Цай опять погрузился в молчание, позволяя окружающему шуму то становиться громче, то стихать. Возможно, сейчас его мысли заняты чем то другим, подумала Джульетта, ведь он крайне индифферентно отнесся к вести о том, что наследник Белых цветов вторгся на территорию их семьи. Учитывая, насколько для Алой банды серьезна кровная вражда, напрашивается вывод, что теперь первостепенное значение имеет политика, раз уж господин Цай почти не обратил внимания на то, что Рома Монтеков так дерзко нарушил правила.
Однако прежде, чем ее отцу представилась возможность сказать что то еще, распашные двери кухни открылись с таким грохотом, что тетушка, сидящая рядом с Джульеттой, опрокинула чашку с чаем.
– Если мы подозреваем, что Белые цветы знают больше нашего, то почему мы сидим сложа руки и обсуждаем это?
Джульетта стиснула зубы, промакивая салфеткой вылившийся на ее платье чай. Вошедшим был всего лишь Тайлер Цай, самый надоедливый из ее двоюродных братьев и сестер. Хотя он был ее ровесником, за четыре года ее отсутствия он, похоже, нисколько не повзрослел. Он по прежнему любил отпускать похабные шутки и ожидал, что перед ним все будут лебезить. Будь его воля, он потребовал бы, чтобы земля вертелась в обратную сторону, поскольку он считает, что так будет лучше.
– Ты что, всегда подслушиваешь под дверью, вместо того чтобы просто взять и войти? – язвительно спросила Джульетта, но ее насмешку никто не оценил. Их родственники повскакивали со своих мест, торопясь принести Тайлеру кто стул, кто чай, кто еще одну тарелку – надо полагать, украшенную позолотой и отделанную хрусталем. Хотя место наследницы Алой банды принадлежало ей, Джульетте, они никогда не будут так носиться с девчонкой. Несмотря на то что она законная дочь своего отца, в их глазах Джульетта никогда не будет достаточно хороша.
– По моему, все просто, – продолжил Тайлер и, сев на стул, откинулся на нем с таким вальяжным видом, будто он только что воссел на трон. – Пора нам уже показать Белым цветам, кто в доме хозяин. Давайте потребуем, чтобы они выложили нам все, что знают.
– Ведь у нас есть люди, есть оружие, – подхватил кто то из дядюшек, кивая и поглаживая бороду.
– На нашу сторону встанут политики, – добавила тетушка, сидящая рядом с Джульеттой. – Наверняка. Они терпеть не могут Белых.
– Делить сейчас сферы влияния, возможно, было бы неразумно…
Наконец то, подумала Джульетта, повернувшись к своему троюродному брату, произнесшему эти слова. Хоть один человек за этим столом высказал здравую мысль.
– …однако с твоим опытом и талантом, Тайлер, кто знает, насколько мы смогли бы расширить границы наших владений.
Джульетта еще крепче сжала кулаки. Ничего, не стоит обращать внимания.
– Вот что мы сделаем, – с воодушевлением начал Тайлер. Джульетта бросила взгляд на отца, но он спокойно продолжал завтракать. С момента ее приезда Тайлер не упускал ни одной возможности утереть ей нос, будь то беседа или случайные остроты, которые он ронял словно вскользь. Но каждый раз господин Цай вмешивался, осаживая его и сухо напоминая всем дядюшкам и тетушкам, кто его настоящая наследница, чтобы они помнили – симпатия к Тайлеру, которую они выказывают так явно, ничего им не даст.
Однако на сей раз господин Цай промолчал. Джульетта не знала, почему он воздерживается от комментариев – потому, что считает планы своего племянника нелепыми, или же, наоборот, потому что согласен с ним. От этой мысли у нее засосало под ложечкой.
– И другие державы не станут выступать против, – продолжал Тайлер. – Если все они прикончили себя сами, это может коснуться любого. Речь идет о наших людях, которым требуется наша защита. Если мы не начнем действовать сейчас и не вернем себе наш город ради них, то какой от нас толк? Неужели нам придется смириться с еще одним веком, полным унижений?
Собравшиеся встретили его слова с восторгом – они одобрительно кряхтели, поднимали сморщенные большие пальцы и хлопали его по плечу. Только господин Ли и ее отец продолжали сидеть молча с безучастным выражением на лицах, но этого было недостаточно. Джульетта в сердцах с силой бросила на стол свои фарфоровые палочки для еды, и они раскололись на четыре куска.
– Ты хочешь заявиться на территорию Белых цветов? – Она встала и разгладила свое платье. – Флаг тебе в руки. Я велю служанке распутать твои кишки, когда они пришлют их нам в коробке.
Их родственники молчали, слишком удивленные, чтобы протестовать. Джульетта быстро вышла из кухни, и, хотя внешне она была спокойна, сердце ее колотилось из за опасений, что сейчас она, возможно, зашла слишком далеко. Оказавшись в коридоре, она тотчас же остановилась и оглянулась на распашные двери, качающиеся за ней. Дерево, из которого они были сделаны, было привезено из какой то дальней земли, и на них красовались китайские иероглифы – стихи, которые Джульетта давным давно выучила наизусть. Этот стал отражением их города, он представлял собой союз Востока и Запада. Он тоже упрямо не желал отказываться от старины, в то же время отчаянно стараясь копировать все новое и, как и город, не отличался внутренней гармонией.
Красивые, но плохо пригнанные двери распахнулись опять, но Джульетта и бровью не повела. Она ожидала этого.
– Джульетта, на минутку. Мне надо сказать тебе пару слов.
Это был всего лишь Тайлер, вышедший в коридор вслед за ней. На лице его читалось недовольство. У него были такой же острый подбородок, как и у Джульетты, и такая же ямочка возле левого уголка губ, которая появлялась в минуты внутреннего напряжения. На каждом семейном портрете они с Тайлером стояли рядом, и все восторгались их сходством, как будто они были близнецами, а не двоюродными братом и сестрой. Но они никогда не ладили между собой. Даже когда были малышами и играли с игрушечными пистолетами вместо боевых, даже тогда Тайлер не упускал случая выстрелить деревянной пулькой в голову Джульетте.
– Говори.
Тайлер сложил руки на груди.
– Что с тобой не так?
– Со мной?
– Да, с тобой. Мне не нравится, что ты отвергаешь любую мою идею…
– Ты же не глуп, Тайлер, так перестань наконец вести себя как дурак, – перебила его Джульетта. – Я ненавижу Монтековых не меньше твоего. Мы все люто их ненавидим. Но сейчас не время начинать войну. Наш город и так поделен на части, которыми владеют иностранцы.
Прошла секунда.
– По твоему, я глуп?
Тайлер не понял смысла ее слов и оскорбился. Ее кузен имел стальную кожу и стеклянное сердце. Он потерял родителей в слишком раннем возрасте, и с той поры стал себя вести как своего рода анархист – самоуверенный, громкий, сумасбродный. А поскольку рыбак рыбака видит издалека, его друзьями становились те, кто болтался без дела, надеясь примазаться к Цаям. Рядом с ним все ходили на цыпочках и поддакивали ему, так что он уверовал, что с легкостью отразит любой удар. Однако правда в том, что если внезапно лягнуть его в живот, он сразу сдуется.
– По моему, в защите наших доходов от чужаков нет ничего глупого, – продолжил он. – Мы должны вернуть себе свое, то, что прибрали к рукам эти русские…
Проблема заключалась в том, что, по мнению Тайлера, прав всегда бывал только он сам. Жаль, что она не может заставить себя перестать искать в нем изъяны. Ведь он, как и она, желает Алой банде процветания. Вот только источником процветания он считает себя самого.
Джульетта не желала слушать его дальше и, бесцеремонно повернувшись к нему спиной, пошла прочь. Вдруг кузен сжал ее запястье.
– Какая из тебя наследница?
Он впечатал ее в стену и, зажав в кулаке ее левый рукав, локтем другой руки угрожающе надавил на ее ключицу.
– Пусти, – прошипела Джульетта, отталкивая его.
Но он продолжал прижимать ее к стене.
– Ты должна прежде всего заботиться об Алой банде. О наших людях.
– Не наглей…
– Знаешь, что я думаю? – Тайлер шумно втянул носом воздух, и на лице его отразилось отвращение. – До меня доходили разные слухи. По моему, ты вовсе не испытываешь ненависти к Монтековым. По моему, ты пытаешься защитить Рому Монтекова.
Джульетта замерла. Нет, ее охватил не страх, как того хотел Тайлер, а гнев, лютый гнев. Она больше некогда не станет защищать Рому Монтекова, скорее, она разорвет его на куски.
Резко вскинув правую руку, она сжала кулак и всадила его в скулу своего кузена. Он потрясенно заморгал, отпустил ее и уставился на нее с ненавистью. На его скуле алела рана – там, где сверкающий перстень Джульетты рассек кожу.
Но этого мало.
– Защитить Рому Монтекова? – повторила она.
Тайлер застыл. Прежде чем он успел отступить хоть на шаг, Джульетта выхватила из кармана раскладной нож, прижала острие к ране на щеке и зло прошипела:
– Мы с тобой больше не дети, Тайлер. И если тебе вздумалось угрожать мне, выдвигая оскорбительные обвинения, то придется за это ответить.
Он тихо рассмеялся.
– Это как же? Ты прикончишь меня прямо здесь, в этом коридоре? В десяти шагах от остальных?
Джульетта надавила на нож и вонзила острие в плоть. По щеке ее кузена потекла кровь, стекла в ее ладонь и побежала по предплечью.
Тайлер перестал смеяться.
– Это я наследница Алой банды, – рявкнула она. – И поверь мне, táng dì, я скорее убью тебя, чем позволю забрать ее у меня.
Она оттолкнула Тайлера, и красный от крови нож вышел из его щеки. Он больше ничего не говорил, просто стоял, вперив в нее непонимающий взгляд.
Джульетта повернулась, и, оставляя своими высокими каблуками следы на ковре, пошла прочь.
Глава четыре
– Тут ничего нет.
Злясь, Роман Монтеков продолжал свои поиски, ощупывая щели между досками настила.
– Заткнись. Продолжай искать.
Они так ничего и не нашли, но солнце стояло еще высоко, и его лучи отражались от волн, тихо плещущихся у самого края деревянного настила, слепя глаза. Мутные желто зеленые воды реки были у Ромы за спиной, так что он успешно избегал слепящих отблесков, однако он не мог так же легко избавиться от назойливого голоса, бубнящего у него за спиной.
– Рома, Рома а. Рома…
– Ну, что тебе, мудак? Что там?
Роме совсем не улыбалось возвращаться домой, так и не найдя чего нибудь такого, что можно будет предъявить его отцу. Он содрогнулся от этой мысли, представив нескрываемое разочарование, которым будет наполнено каждое слово его отца.
– Ты же справишься с этим, не так ли? – спросил сегодня утром отец, хлопнув Рому по плечу. Стороннему наблюдателю могло бы показаться, что этим жестом он хотел подбодрить сына, но в действительности удар его ладони был так силен, что на плече у Ромы, наверное, до сих пор виден красный след.
– Не подведи меня на этот раз, сын, – прошептал его отец.
Он всегда использовал это слово. Сын. Как будто оно что то значило. Как будто место Ромы не занимал теперь Дмитрий Воронин; конечно, господин Монтеков не называл его сыном, но всячески выделял его – а ему, Роме, поручал только те дела, заниматься которыми Дмитрию бывало недосуг. И нынешнее поручение отец дал ему отнюдь не потому, что так уж ему доверял. А потому, что теперь их головной болью была не только Алая банда: иностранцы пытались выдавить Белые цветы с их законного места главного противника Алых, потому что коммунисты не оставляли попыток вербовать себе сторонников в их рядах. Пока Рома корячился здесь, ища зацепки, господин Монтеков и Дмитрий вели дела с политиками и давали отпор непрестанным поползновениям англичан, американцев и французов, которые жаждали урвать себе кусок этого сладкого пирога – Поднебесной – и особенно рвались завладеть расположенным у моря Шанхааем.
Когда его отец в последний раз посылал сына на территорию Алой банды, как сделал это минувшей ночью, когда повел себя с ним как с настоящим наследником, который должен изучить врага? И дело не в том, что господин Монтеков хотел уберечь его от кровной вражды – те времена давно прошли. Просто его отец не доверял ему, не доверял совсем. И дал ему это поручение как последний шанс доказать свою ценность.
Из задумчивости его вывел стон, прозвучавший за его спиной.
– Знаешь, что, – рявкнул он, повернувшись и заслонив глаза от солнца, отражающегося в реке, – ты сам вызвался пойти сюда.
Маршал Сео только ухмыльнулся в ответ, довольный тем, что ему наконец удалось привлечь внимание Ромы. Вместо того чтобы съязвить, он сунул руки в карманы своих аккуратно отглаженных брюк и небрежно сменил тему, перейдя при этом с русского на быстрый корейский. Рома сумел уловить несколько слов: «крови», «неприятно» и «полиция», – но все остальное осталось непонятным из за того, что в детстве он слишком часто прогуливал уроки.
– Марш, тебе придется сменить язык, – перебил он. – Сегодня мой мозг не может настроиться на перевод.
Но Маршал продолжал в том же духе. При этом он неистово жестикулировал, размахивая руками так же быстро, как и говорил, склеивая слова и слоги, пока Рома окончательно не перестал понимать, продолжает ли он болтать на своем родном языке или несет какую то тарабарщину, чтобы выразить досаду.
– Суть этой его речи сводится к тому, что тут воняет рыбой, – сказал третий участник их группы, Веня – Венедикт Монтеков, – и голос его прозвучал тихо и устало, – но тебе лучше не знать, с чем он сравнивает эту вонь.
Венедикт приходился Роме двоюродным братом и был последним членом их дружеского трио в Белых цветах. Обычно светловолосого Венедикта можно было увидеть рядом с черноволосым Маршалом, когда они вместе думали над тем, как помочь Роме выполнить очередное поручение его отца. Сейчас он осматривал штабель ящиков, такой же высокий, как и он сам, и был так сосредоточен, что стоял неподвижно, двигались только его глаза.
Рома сложил руки на груди.
– Хорошо, что тут пахнет рыбой, а не разлагающимися мертвецами.
Его кузен фыркнул – но больше ничего. В этом был весь Венедикт. Казалось, в нем все время кипит еле сдерживаемый гнев из за каких то обид, но этот гнев никогда не вырывался наружу. Те, кто работал на улицах, называли его разбавленной версией самого Ромы, с чем Венедикт не спорил только потому, что эта параллель с Ромой, пусть даже несколько уничижительная, помогала ему чувствовать себя более важной фигурой. Те, кто хорошо его знал, говаривали, что у него два мозга и два сердца. Он всегда злился, но неизменно подавлял эту злость – и походил на гранату с небольшим зарядом, в которую он сразу же вставлял чеку, едва лишь кто то пытался выдернуть ее.
Маршалу такой самоконтроль был неведом. Он имел взрывной нрав. Наконец то завершив свою темпераментную речь, он резко опустился на корточки у самой воды. Маршал всегда двигался стремительно, словно куда то спешил. После того как он оказался замешан в скандале, в котором фигурировали еще один парень и темная кладовка, он научился бить первым и делать это быстро, а на преследующие его толки отвечал широкой улыбкой. Если его крутой нрав и жестокость станут известны, никто не выбьет его из седла, никто не посмеет судить его из опасения, как бы Маршал не приставил к их горлу нож.
– Рома.
Веня поманил его рукой, и Рома тут же подошел к своему кузену, надеясь, что тот что то нашел. После вчерашней ночи трупы увезли и поместили в морг местной больницы для хранения, но место преступления и следы крови никто не трогал. Рома, Маршал и Венедикт должны были выяснить, почему пятеро их людей, один Алый и полицейский англичанин, разодрали себе горло, вот только здесь, в том месте, где эти семеро погибли, не было никаких зацепок, никаких подсказок, а потому казалось, что из попытки расследования ничего не выйдет.
– Что у тебя? – спросил Рома. – Ты что то нашел?
Венедикт поднял глаза.
– Нет.
Рома приуныл.
– Мы уже два раза обыскали здесь все, – сказал Венедикт. – Думаю, больше искать нечего – мы ничего не могли пропустить.
Что еще они могут сделать, чтобы понять, что вызвало это помешательство, этот массовый психоз? Нет никаких очевидцев, которым можно было бы задать вопросы, никаких улик. Если виновника нет, если такую жуткую вещь жертвы сотворили с собой сами, то как же найти ответы?
Маршал, сидящий на корточках у воды, с досадой вздохнул, упершись локтем в колено и положив подбородок на кулак.
– А ты не слышал о еще одном таком случае? О том, который вроде бы произошел сегодня ночью? – спросил он, перейдя на китайский. – Ходят кое какие толки, но ничего определенного я пока не узнал.
Невольно скорчив гримасу, Рома ответил:
– Это правда. Я был там и все видел сам.
– О, отлично! – Маршал вскочил и захлопал в ладоши. – То есть для погибшего это, разумеется, не отлично, а плохо, но в остальном отлично! Давайте вместо этих бесплодных поисков отправимся туда, где это произошло, и будем надеяться, что там мы узнаем больше, чем на этом вонючем…
– Это невозможно, – перебил его Рома. – Это случилось на территории Алых.
Маршал перестал жестикулировать, и у него вытянулось лицо. А Венедикт посмотрел на своего кузена с любопытством.
– А как ты оказался на территории Алых? – спросил он. И, хотя он не добавил: «Не взяв с собой нас», – было ясно, что он имеет это в виду.
– Мой отец послал меня туда, чтобы получить ответы у Алых, – ответил Рома. Однако это была всего лишь полуправда. На самом деле господин Монтеков просто приказал сыну выяснить, что известно Алым, и взмахом руки отослал его прочь. Появление в кабаре было целиком инициативой Ромы.
Венедикт выгнул бровь.
– Ну и как, ты получил ответы?
– Нет. – Рома отвел глаза. – Джульетта ничего не знала.
Относительную тишину этого прибрежного района внезапно огласил громкий треск – это Веня, удивленно взмахнув рукой, случайно задел штабель ящиков, и верхний свалился на землю и разбился на куски.
– Джульетта? – воскликнул Венедикт.
– Джульетта вернулась? – подхватил Маршал.
Рома молчал, оглядывая берег. У него болела голова, и эта боль усиливалась всякий раз, когда он начинал вспоминать. Ему больно было даже произносить ее имя. Джульетта.
Он познакомился с ней именно здесь. Пока мимо торопливо сновали портовые рабочие с торчащими из карманов засаленными платками, которые они время от времени доставали, чтобы вытереть с рук и лиц грязь, они у всех на глазах играли здесь в шарики почти каждый день.
Рома заставил себя выкинуть эти картины из головы. Двое его друзей не знали, что именно происходило тогда, но знали – что то было. Им было известно, что поначалу отец Ромы доверял ему безоглядно, как только можно доверять сыну, но потом вдруг начал смотреть на него с подозрением, как на врага. Рома помнил, как другие пялились на него, как переглядывались, когда господин Монтеков разговаривал, не обращая ни малейшего внимания на то, что одновременно с ним говорит его сын, и вел себя так, будто Ромы тут вообще нет, или как он оскорблял его и отвешивал подзатыльники за любой пустяк. Эту перемену почувствовали все Белые цветы, однако никто так и не отважился заговорить об этом. Это принимали молча, удивлялись, зная, что обсуждать отношения отца и сына нельзя. Сам Рома тоже никогда не упоминал об этом. Ему приходилось мириться с неприязнью отца, поскольку, если бы он начал открытую конфронтацию, все стало бы только хуже. Четыре года он балансировал, словно шел по канату. И, если он не побежит быстрее, чем от него требуют, он не потеряет равновесие, ходя по канату над головами остальных Белых цветов.
– Джульетта вернулась, – тихо подтвердил он. Его кулаки сжались, горло тоже. Он сделал вдох и с трудом выдохнул из за того, как сдавило грудь.
Все те чудовищные рассказы о ней, которые он слышал, все те рассказы, которые внушали ужас жителям, не находящимся под покровительством Алых, – он надеялся, что все это ложь, что это всего лишь пропаганда, ведущаяся, чтобы укрепить в своем желании тех, мечтает напасть на Джульетту Цай. Но сегодня ночью он увидел ее – увидел впервые за последние четыре года. Он посмотрел в глаза Джульетты и понял, что эти рассказы правдивы.
Она убийца. Жестокая. Беспощадная. Все это и даже больше, хуже – именно такой она была сейчас.
Он оплакивал ее. Не хотел оплакивать, но оплакивал – ему было больно сознавать, что их нежная юность осталась в прошлом, ушла навсегда, что Джульетта, которую он знал, давно умерла. И еще больнее становилось от того, что он понимал – хотя это он нанес ей смертельный удар, все эти четыре года он думал о ней, думал о той Джульетте, чей смех когда то звенел на этом берегу. Ее призрак преследовал его. Он похоронил Джульетту, как под половицами хоронят труп, довольствуясь призраками минувшего, приходящими во снах. И теперь, когда он увидел ее вновь, у него было такое чувство, будто труп, похороненный под половицами, не только воскрес, но и приставил к его голове пистолет.
– Эй, что это?
Венедикт оттолкнул ногой кусок разбившегося ящика и подобрал что то с земли. Приблизив ладонь к глазам, он гадливо вскрикнул и стряхнул с нее что то, похожее на пыль. Рома опустился на одно колено, сюда же поспешил и Маршал и оба, недоуменно прищурившись, уставились на то, что нашел Венедикт. Прошла минута, прежде чем кто то из них заговорил.
– Это что… дохлые насекомые? – спросил Маршал и почесал подбородок, не понимая, как эти мелкие существа попали в ящик. Они не были похожи ни на одно из тех насекомых, которых им троим доводилось видеть прежде. Да, у каждого из этих существ имелись голова, грудь, брюшко и шесть ног, но они были странными – размером с ноготь ребенка и черными, как смоль.
– Марш, проверь остальные ящики, – велел Рома. – Венедикт, дай мне твою сумку.
Состроив гримасу, Венедикт протянул ему свою наплечную сумку, с отвращением глядя на то, как Рома подбирает насекомых и кладет их в сумку, к альбомам и карандашам. Но другого выхода не было – Роме надо было сохранить этих тварей для дальнейшего изучения.
– Тут ничего нет, – сообщил Маршал, оторвав крышку со второго ящика. Затем сделал то же самое и с остальными. Он потряс каждый ящик, шлепая его по дну, но ни в одном из них не оказалось насекомых.
Рома поднял взгляд.
– Этот ящик стоял на самом верху, – заметил он. – И до того, как ты опрокинул его, он был открыт, не так ли?
Венедикт нахмурился.
– Вроде бы да, – ответил он. – Эти насекомые могли заползти в него…
Из за угла вдруг донеслись голоса, говорящие по китайски, от неожиданности Рома вздрогнул и уронил сумку Венедикта. Повернувшись, он посмотрел в расширившиеся глаза своего кузена, затем взглянул на третьего товарища, который уже встал в боевую стойку.
– Алые? – спросил Маршал.
– Нам лучше не пытаться это проверить, – бросил Венедикт и с силой толкнул Маршала в спину. Тот зашатался и с тихим плеском свалился в воду. Не успел Рома запротестовать, как его двоюродный брат налетел и на него, и они оба очутились в реке Хуанпу до того, как обладатели веселых голосов завернули за угол и ступили на дощатый тротуар.
Над головой Ромы сомкнулась темная вода, пронизанная там и сям пятнами солнечного света. Его сердце громко колотилось, он молотил руками и ногами, не понимая, опускается ли он на дно, или, наоборот, всплывает. И куда обращено его лицо – вверх или вниз? А что, если он так и утонет, так и останется в этой реке, и его тело никогда не найдут?
Его лицо задела чья то рука, и он открыл глаза. Рядом с ним плавал Венедикт, и его короткие, вставшие торчком волосы колыхались в воде. Он прижал палец к губам, затем схватил Рому за предплечье и поплыл, пока они оба не оказались под дощатым настилом причала. Маршал уже был здесь и плавал, дыша в узком зазоре между поверхностью воды и досками. Рома и Венедикт, стараясь дышать как можно тише, прислушались к голосам. Алые болтали о том, как они избили до полусмерти одного из Белых цветов, который смог сбежать только потому, что мимо проходила группа полицейских. Никто из членов банды соперников не остановился и не заметил сумку, которую Рома уронил на настил, – они были слишком возбуждены недавней дракой и тем, что им удалось унизить одного из своих врагов. Какое то время их голоса звучали громко, затем начали удаляться, они ведь не догадывались, что в воде прямо под их ногами прячутся еще трое Белых цветов.
Едва они ушли, Маршал хлопнул Венедикта по голове.
– Зачем ты толкнул меня в воду? – сердито пробормотал он. – Ты слышал, о чем они болтали? Мы могли бы разобраться с ними. А теперь я весь промок.
Пока Венедикт и Маршал спорили, Рома оглядывал нижнюю часть настила. В ярком свете, проникающем в щели между досками, были видны прилипшие к ним плесень и грязь. Но что это? Рядом с ними плавал башмак, ударяясь о доски.
Рома узнал его.
– Черт возьми! – воскликнул он и, подплыв к ботинку, вытащил его из воды и торжествующе потряс им. – Вы понимаете, что это значит?
Маршал с недоумением уставился на башмак.
– Что в реке Хуанпу плавает слишком много всякой дряни?
Венедикт, которому, видимо, надоело плавать в грязи, скопившейся под настилом, выплыл наружу, за ним последовал Маршал, и Рома, вдруг вспомнив, что им больше нет нужды прятаться, поспешно сделал то же самое – подтянувшись, вскарабкался на доски и встал.
– Этот башмак, – сказал он, – принадлежал тому малому, который умер на территории Алых. Значит, он побывал и здесь. – Схватив сумку Венедикта, он сунул туда башмак. – Пошли. Я знаю, куда…
– Погоди, – перебил его Маршал, вглядываясь в поверхность воды. – Ты… ты это видел?
Рома посмотрел на реку, но увидел только слепящее солнце, отражающееся в мелких волнах.
– Ты что, шутишь, валяешь дурака? – спросил он.
Маршал повернулся к нему, и лицо его было таким серьезным, что Рома понял – это не шутка.
– Мне показалось, что там, в воде, были глаза.
Рома стиснул сумку, обеими руками прижав ее к себе.
– Где? – спросил он.
– Это случилось очень быстро, – ответил Маршал, пытаясь выжать воду из волос. – Если честно, это мог быть просто солнечный свет.
– Но ты вроде был уверен, что видел глаза.
– Но откуда там могли взяться глаза…
Венедикт кашлянул, и остальные повернулись к нему.
– Вы же слышали, что говорят люди?
Реакция была мгновенной.
– Гоэ мул, – прошептал Маршал, а Рома пробормотал:
– Чудовище.
Венедикт кивнул. Рома, стряхнув с себя оцепенение, махнул своим друзьям рукой.
– Да ладно, неужели ты веришь этой болтовне о том, что в городе завелось чудовище? Все, ребята, пошли.
Рома шел быстро, петляя между торговыми палатками и не обращая внимания на уличных разносчиков, которые то и дело хватали его за рукава, расхваливая свой товар. Венедикт и Маршал едва поспевали за ним, время от времени недоуменно переглядываясь и гадая, куда он направляется с таким решительным видом, обеими руками прижимая к себе сумку с дохлыми насекомыми.
– Сюда, – сказал он наконец, остановившись перед лабораториями Белых цветов и тяжело дыша. Венедикт натолкнулся на Маршала, и они оба тоже остановились как вкопанные. К этому времени все трое уже успели почти полностью просохнуть.
– Ты меня толкнул, – пожаловался Маршал.
– Извини, – ответил Венедикт. – Я едва не поскользнулся на этой штуке. – Он подобрал листовку, отвалившуюся от столба. Обычно на таких листках рекламировали услуги по перевозке грузов или сдающиеся квартиры, но на этом огромными иероглифами было написано: «СПАСИ СЕБЯ ОТ ПОМЕШАТЕЛЬСТВА. СДЕЛАЙ ПРИВИВКУ».
– Дай сюда, – сказал Рома и, когда Венедикт отдал бумагу ему, сложил ее и спрятал в карман. – Пошли.
Быстро войдя в здание, он двинулся по коридору, одну за другой открывая двери лабораторий. Вообще то при входе в здание полагалось надевать белый лабораторный халат, но никто из здешнего персонала ни разу не посмел сделать ему замечание, и молодые научные сотрудники, работающие на банду Белых цветов, обычно даже не поднимали глаз, когда Рома раз в месяц являлся сюда. Они привыкли видеть его здесь и не докучали ему, и старший над ними, Лауренс, тоже никогда не упрекал его за то, что он не надевает халат. Впрочем, разве кому то придет в голову делать выговор наследнику Белых цветов? Ведь его отец, как никак, платит им зарплату.
– Лауренс? – позвал Рома. – Лауренс, ты где?
– Я тут, наверху, – донесся со второго этажа низкий бас Лауренса, говорящего по русски с русским акцентом. Он стоял на лестничной площадке и махал рукой. Рома взбежал по лестнице, перескакивая через ступеньки, за ним торопливо следовали Маршал и Венедикт.
Лауренс посмотрел на них и нахмурил свои густые седые брови. Он не привык видеть здесь сразу стольких гостей, обычно Рома являлся сюда один. При этом он всякий раз втягивал голову в плечи, как будто, съежившись, мог каким то образом избавиться от неловкости, когда приходил за ежемесячным отчетом о ходе работ над субстанциями, выходящими из этих стен.
В этом научном центре официально работали над производством современных лекарств, но это была только вывеска. В действительности же здесь перерабатывали опиум и изготавливали из него более совершенные наркотические вещества, еще быстрее вызывающие зависимость.
Затем Белые цветы отправят эти наркотики по назначению, получат за них деньги, и жизнь пойдет своим чередом. Это было не гуманитарное предприятие, а бизнес, делающий жизнь бедняков еще более тяжелой и помогающий богатым роскошествовать и приумножать свой капитал.
– Сегодня я тебя не ждал, – заметил Лауренс, поглаживая свою клочковатую бородку. – Мы еще не закончили работу над нынешней партией.
Рома поморщился. Когда нибудь он привыкнет к тому, как спокойно здешние сотрудники относятся к своей работе. Ведь работа есть работа.
– Я здесь не из за наркотиков. Мне от вас нужно экспертное заключение.
Пока Рома торопливо входил в кабинет Лауренса и сдвигал в сторону бумаги на его рабочем столе, Маршал воспользовался случаем, чтобы представиться.
– Маршал Сео, рад знакомству. – Он протянул Лауренсу руку и отвесил легкий поклон, довольный тем, что к длинному списку его знакомых добавилось еще одно лицо.
Лауренс, двигаясь с заметным трудом, пожал его руку. Вид у него при этом был настороженный. Затем он перевел взгляд на Венедикта, и тот тоже протянул руку, сделав это довольно вяло.
– Венедикт Иванович Монтеков, – представился он. В его голосе сквозило раздражение, а бегающие глаза остановились на насекомых, которых Рома раскладывал на столе, корча гримасы, пока его пальцы отделяли букашек друг от друга.
Лауренс глубокомысленно хмыкнул и ткнул пальцем в Рому.
– Твое отчество вроде бы тоже «Иванович», да?
Рома оторвал взгляд от насекомых и посмотрел на ученого.
– Лауренс, моего отца зовут не Иван. И вы это знаете.
– Я не могу вспомнить твое отчество, хоть тресни, – пробормотал Лауренс. – Должно быть, это возраст. Николаевич? Сергеевич? Мих…
– Не могли бы вы просто посмотреть вот на это? – перебил его Рома.
– Ага. – Лауренс повернулся к своему столу. И, не заботясь о гигиене и озадаченно моргая, коснулся пальцем одного из мелких черных существ. – Что это?
– Мы обнаружили этих насекомых на месте, где погибли люди. – Рома сложил дрожащие руки на груди. – Восемь человек сошли с ума и разодрали себе горло.
Лауренс и глазом не моргнул, только пару раз дернул себя за бороду и свел кустистые брови.
– И ты полагаешь, что сделать это их заставили эти самые букашки?
Рома переглянулся с Венедиктом и Маршалом. Они пожали плечами.
– Не знаю, – сказал он. – Я надеялся, что на этот вопрос мне сможете ответить вы. Ума не приложу, почему еще на месте их гибели могли оказаться насекомые. Единственная альтернативная версия состоит в том, что из реки Хуанпу выплыло какое то чудовище, появление которого и свело их всех с ума.
Лауренс вздохнул. Если бы перед ним был кто то другой, Рома, возможно, ощутил бы досаду, решив, что его слова не восприняты всерьез. Но Лауренс ван Дайк вздыхал постоянно – когда заваривал себе чай, когда разрезал конверты. Для него это было обычным делом.
Лауренс опять дотронулся до насекомого. Но на сей раз тут же отдернул палец.
– Ага. Это интересно.
– Что там? Что вам интересно?
Лауренс, ничего не ответив, зашаркал к шкафу, окинул его взглядом, затем пробормотал что то по голландски. И, только взяв с полки красную зажигалку, сказал:
– Я тебе покажу.
Венедикт скорчил недовольную гримасу и молча взмахнул рукой.
– Что это с ним? – беззвучно шевеля губами, произнес он.
– Пусть развлекается, – так же беззвучно ответил Маршал.
Лауренс приковылял обратно и, достав из ящика стола чашку петри, осторожно взял три дохлых насекомых и одного за другим положил жуков на ее дно.
– Может, вам стоило бы надеть перчатки? – предложил Венедикт.
– Тише, молодой человек. Вы не заметили, да?
Венедикт снова поморщился, будто жевал лимон. Рома подавил невольную улыбку и предостерегающе сжал локоть кузена.
– Не заметили чего? – спросил Роман, когда убедился, что Веня будет держать свое недовольство при себе.
Лауренс, держа в руке чашку петри с тремя насекомыми, отошел от стола шагов на десять.
– Идите сюда.
Рома, Веня и Маршал последовали за ним и стали смотреть, как он высек пламя и поднес его к насекомому, лежащему в середине. Оно скукожилось.
Но что это? Два жука, лежащие справа и слева, тоже загорелись, скукоживаясь и светясь. По мере того как насекомое в середине сгорало, все больше и больше сворачиваясь, то же самое происходило и с другими двумя.
– Мощная у вас зажигалка, – заметил Маршал.
Лоуренс погасил пламя. Затем, демонстрируя такую прыть, какой Рома еще никогда за ним не наблюдал, быстро подошел к столу, держа чашку петри над остальными насекомыми, которых на столешнице было не меньше двух десятков.
– Дело не в зажигалке, мой мальчик.
Он опять высек огонек. На сей раз, когда насекомое, к которому он поднес пламя, начало гореть и скукоживаться, то же самое стало происходить и с остальными насекомыми на столе – резко, сразу, так что Роме на секунду показалось, что они разом ожили.
Веня отшатнулся. Маршал прижал руку ко рту.
– Как такое возможно? – изумился Рома.
– Главное здесь – это то, что они находятся близко друг от друга, – ответил Лауренс. – Даже после смерти поведение каждого из них определяется поведением других, находящихся рядом. Возможно, у них нет своей воли. Возможно, они действуют как единое целое – все такие насекомые, которые остаются живы.
– Что это значит? – продолжал выпытывать Рома. – Это они виноваты в смерти тех семерых?
– Возможно, но сказать наверняка нельзя. – Лауренс поставил чашку петри на стол и потер глаза. Похоже, он колебался, чего прежде Рома никогда за ним не замечал – и от этого ему стало не по себе. До сих пор старый ученый всегда прямо говорил, что думал, нисколько не заботясь о том, как это может прозвучать.
– Давайте, выкладывайте, – сказал Веня.
Лауренс тяжело вздохнул.
– Эти существа не естественного происхождения, – заключил он. – Чем бы они ни были, их сотворил не Бог.
И, когда Лауренс осенил себя крестным знамением, до Ромы дошло – они имеют дело с чем то потусторонним, с чем то страшным.
Следующая страницаВернуться к описанию