Когда мы выходим на парковку, меня внезапно окутывает скорбь. По крайней мере, мне кажется, что это скорбь. Вот только она не такая ошеломляющая, как в тот день в лесу. Она не парализует меня, как бывало прежде. Вместо этого за несколько секунд мое веселое настроение сменяется желанием разрыдаться.
– Эй, ты в порядке? – спрашивает Анджела, пока мы идем к машине.
– Нет, – шепчу я. – Я чувствую… грусть.
Ее глаза становятся круглыми, словно блюдца, и она замирает. А затем начинает оглядываться по сторонам.
– Откуда? – вскрикивает она. – Где он?
– Не знаю, – отвечаю я. – Не могу понять.
Подруга тут же хватает меня за руку и тянет к машине. Она ускоряет шаг, но при этом старается сохранять спокойствие на лице, словно ничего и не случилось. Даже не спрашивает меня, может ли сесть за руль моей машины, вместо этого идет прямо к водительскому месту.
– Пристегнись, – приказывает она, как только мы забираемся в салон. И быстро заводит машину и выруливает с парковки. – Не знаю, куда ехать, – признается она, но в ее голосе помимо страха слышится еще и возбуждение. – Думаю, нам лучше остановиться в каком нибудь многолюдном месте. Вряд ли он настолько безумен, что набросится на нас перед толпой туристов. К тому же мне не хочется приводить его домой. – Она быстро проверяет зеркала. – Позвони своей маме. Сейчас же.
Я принимаюсь рыться в сумочке в поисках телефона. А затем звоню маме. Она берет трубку с первого же гудка.
– Что случилось? – спрашивает она.
– Думаю… возможно… мы наткнулись на Чернокрылого.
– Где вы?
– В машине на сто девяносто первом шоссе, едем на юг.
– Езжайте к школе, – говорит она. – Встретимся там.
Кажется, это были самые долгие пять минут в моей жизни. Но наконец мама приземляется на парковке у Старшей школы Джексон Хоул и забирается на заднее сиденье.
– Как ты себя чувствуешь? – спрашивает она, трогая мою щеку, словно у меня обычная лихорадка.
– Уже лучше. Кажется.
– Вы его видели?
– Нет.
Она поворачивается к Анджеле.
– А ты? Ты что нибудь почувствовала?
Подруга пожимает плечами.
– Ничего. – В ее голосе слышится нотка разочарования.
– И что же нам теперь делать? – интересуюсь я.
– Давайте подождем, – говорит мама.
Поэтому мы ждем, ждем и еще немного ждем, но так ничего и не происходит. Мы молча сидим в машине, наблюдая, как дворники сметают капли дождя со стекла. Время от времени мама интересуется моим самочувствием, но мне трудно подобрать правильные слова, чтобы описать его. Поначалу я чувствовала дикий ужас оттого, что Семъйяза появится и убьет нас. Затем все сменилось простым страхом, что нам придется собрать вещи и уехать из Джексона, а я больше никогда не увижу Такера. Но еще через пару минут все стало легким испугом. И, наконец, смущением.
– Наверное, это была не скорбь, – признаю я. – Ведь чувство было не таким сильным, как раньше.
– Я бы удивилась, если бы он пришел за нами так скоро, – говорит мама.
– Почему? – спрашивает Анджела.
– Потому что Семъйяза слишком самолюбив, – отвечает мама как ни в чем не бывало. – Клара оторвала ему ухо и вдобавок обожгла руку и голову, и мне не верится, что он захотел бы показаться кому то на глаза, пока не исцелится. А у Чернокрылых это происходит очень долго.
– Я думала, на них все быстро заживает, – говорит подруга. – Ну, знаете, как на вампирах или ком то подобном.
– Вампиры, – усмехается мама. – Ну конечно. Раны Чернокрылых заживают долго, потому что они не подпитываются целительными силами этого мира. – Она снова касается моей щеки. – Ты правильно сделала, что, выйдя из закусочной, тут же позвонила мне. Даже если это оказался не Чернокрылый. Лучше перестраховаться, чем потом жалеть о случившемся.
Анджела вздыхает и поворачивается к боковому окну.
– Прости, – посмотрев на маму, выдавливаю я. – Наверное, я слегка перенервничала.
– Не извиняйся, – отмахивается она. – Тебе пришлось многое пережить.
Они с Анджелой меняются местами, и уже через мгновение мама выруливает со школьной парковки и везет нас обратно в город.
– Что нибудь чувствуешь? – спрашивает она, когда мы проезжаем мимо ресторана.
– Ничего, – пожав плечами, отвечаю я. – Кажется, я просто схожу с ума.
– Не имеет значения, была это ложная тревога или нет. Когда нибудь Семъйяза придет за нами, Клара. И ты должна быть к этому готова.
Отлично.
– Разве можно подготовиться к нападению Чернокрылого? – саркастично интересуюсь я.
– Можно. С помощью венца, – говорит она.
На лице Анджелы тут же появляется выражение: «Я же тебе говорила».
– Ты должна научиться управлять венцом.
– Привет, кажется, ты сияешь, – говорит Кристиан, невольно пугая меня. – Ты действительно сияешь.
Я резко открываю глаза. Когда я поднялась на сцену и решила попробовать «управлять венцом», Кристиана здесь не было. Но сейчас он сидит за одним из столиков «Розовой подвязки» и с удивлением смотрит на меня, словно я приготовила для него шоу. На долю секунды наши взгляды встречаются, а затем я опускаю глаза и смотрю на свою руку. Но не вижу никакого сияния. И никакого венца.
Видимо, я могу призвать его, только когда оказываюсь в смертельно опасной ситуации.
– Какое сияние? – спрашиваю я.
Один уголок его рта приподнимается в полуулыбке.
– Видимо, у меня разыгралось воображение.
Так я и поверила. Но это не помешало возникнуть еще одному классическому «неловкому молчанию от Кристиана и Клары».
– Прости, что прервал твою тренировку овладения венцом, – прокашлявшись, говорит он. – Продолжай.
Мне следовало закрыть глаза и попробовать еще раз, но я понимаю, что это бесполезно. Мне ни за что не призвать венец, пока он смотрит на меня.
– Боже, как же это бесит! – восклицает Анджела.
Затем захлопывает ноутбук и слегка отталкивает его, а с ее губ слетает долгий и раздраженный вздох. Она просматривала сайты колледжей, пытаясь определить, куда же ей поступить, что для большинства и так не просто. Но для Анджелы все намного сложнее, ведь она считает, что должна учиться в том колледже, кампус которого является ей в видениях. А это то еще давление.
– Не удалось заполучить ту древнюю рукопись, которую увидела на «eBay»? – спрашивает Кристиан.
Подруга сердито смотрит на него.
– Очень смешно.
– Энджи, не злись, – прошу я. – Может, я могу помочь?
– Я вижу не так уж много. Только множество широких ступеней, каменные арки, а еще людей, которые пьют кофе. Это можно найти практически в каждом колледже страны.
– Ищи деревья, – говорю я. – У меня есть отличная книга, где указано, в каких районах произрастают различные сорта.
– Ну, надеюсь, мне удастся что то разглядеть, – бормочет Анджела. – Просто мне надо подать заявление. И как можно скорее.
– Не переживай, – беззаботно говорит Кристиан, не поднимая взгляда от своей тетради, где, как мне кажется, делает домашнее задание по математике. – Ты все поймешь в свое время. – Он поднимает голову и вновь встречается со мной взглядом.
– И у тебя так было? – Я не могу не спросить, хотя и знаю ответ. – Ты понял все, когда пришло время?
– Нет, – признается он, и с его губ срывается короткий, горький смешок. – Не знаю, зачем я это сказал. На самом деле я вообще в это не особо верю. Просто дядя все время мне это твердит.
Он мало что рассказывал о своем дяде. Или о предназначении, кроме: «У меня были видения о тебе и лесном пожаре, поэтому я думал, что должен спасти тебя. Но теперь уже ничего не понимаю». Однажды Кристиан показал нам, что умеет летать, как Супермен, не хлопая крыльями, и даже продемонстрировал это, пропарив над сценой, словно Дэвид Блейн, пока мы с Анджелой и Джеффри пялились на него с открытыми ртами. И еще время от времени он выдает какой нибудь неизвестный факт об ангелах, чтобы внести свой вклад в жизнь клуба. Думаю, он знает больше, чем мы, но все же предпочитает отмалчиваться.
– И что теперь? – интересуется Анджела с таким выражением лица, что я начинаю нервничать.
– Ты о чем? – переспрашивает Кристиан.
– Ты ведь не выполнил свое предназначение, верно?
Он молча смотрит на нее.
– Ладно, – говорит она, так и не дождавшись от него ответа. – Но ответь вот на какой вопрос: когда у тебя раньше появлялись видения, это происходило днем или ночью?
Он с минуту рассматривает тени, застывшие в глубине сцены, словно обдумывает, что ей сказать на это, а затем вновь переводит взгляд на Анджелу.
– Ночью.
– То есть ты видел вещие сны?
– Да. Кроме одного раза.
На выпускном. Мы танцевали, и нас в один и тот же момент захлестнули видения.
– Просто у Клары появился новый сон, – говорит Анджела.
Я бросаю на нее свой самый сердитый взгляд, но подруге, конечно же, все нипочем.
– И, возможно, это видение, – продолжает она. – Мы пока пытаемся разобраться.
Кристиан смотрит на меня явно заинтересованно. Оказавшись в буквальном смысле в центре внимания, я спрыгиваю со сцены и иду к ним, чувствуя на себе его пристальный взгляд.
– Что за видение? – спрашивает он.
– Возможно, это просто сон, – отвечает за меня Анджела. – Но сколько раз он уже тебе снился, Клара?
– Семь. Мне снится, как я поднимаюсь на холм в лесу, – объясняю я. – Но он не из моего… нашего видения. На небе ни облачка, а вокруг никакого пожара. Еще я вижу Джеффри, и он почему то в костюме. И Анджелу… По крайней мере, в последний раз она точно была там. А с ней и некоторые знакомые… – Я колеблюсь на мгновение. – А еще там был ты, – признаюсь я Кристиану.
Но не собираюсь рассказывать, как он взял меня за руку и как я услышала его голос у себя в голове, хотя его губы не шевелились.
– Скорее всего, это обычный сон, – заключаю я. – Будто мое подсознание пытается что то вытащить на поверхность. Возможно, это всего лишь мои страхи, как бывает, когда тебе снится, что ты пришел в школу голым.
– А как выглядит то место? – спрашивает Кристиан.
– В том то и дело, что довольно странно. Оно напоминает обычный лес, но в нем есть лестница – несколько бетонных ступеней среди деревьев. И забор.
– А у тебя не появилось каких нибудь странных снов? – спрашивает Анджела. – Какой нибудь подсказки, которая хоть как то объяснила бы это сумасшествие.
Кристиан наконец отводит свой взгляд, чтобы посмотреть на нее.
– Никаких снов.
– Ну, лично мне кажется, что это больше чем сон. – говорит она. – Потому что это еще не конец.
– Ты о чем?
– О вашем предназначении. Мне не верится, что после всего случившегося – видений, пожара и прочего – это закончится вот так. Нет нет. Должно быть что то еще.
И именно в этот момент моя эмпатия решает напомнить о себе, обрушив на меня чувства Кристиана. Решимость. Непреклонность. Жгучая тоска, от которой перехватывает дыхание. И уверенность. Чистая, абсолютная уверенность. Что Анджела права. Что это не конец. Что случится что то еще.
Зайдя в комнату поздним вечером, я замечаю фигуру на карнизе под моим окном. И в это мгновение мамины слова о том, что Семъйяза дожидается своего часа, потому что ранен и самолюбив, чтобы прийти за нами, кажутся пустой болтовней. Значит, именно его скорбь я почувствовала на днях. От этой мысли мое сердце начинает колотиться в груди, а кровь пульсирует в висках. Я бешено оглядываюсь по сторонам в поисках хоть какого то оружия. Но это бесполезно, потому что моя комната мало чем отличается от спальни обычной девчонки. И даже будь у меня что то посущественнее пилочки для ногтей, что могло бы защитить меня от Чернокрылого?
«Венец, – понимаю я. – Нужно призвать венец». Но я тут же останавливаю себя, потому что кое что еще приходит мне в голову: почему он просто стоит там? Почему до сих пор не попытался напасть на «птичку», чтобы прибить ее?
И тут я понимаю, что это не Семъйяза. Это Кристиан. Теперь, когда я достаточно успокоилась, я могу ясно ощутить его присутствие. Он пришел о чем то рассказать мне. О чем то важном.
Вздохнув, я натягиваю толстовку и открываю окно.
– Привет, – говорю я, и Кристиан тут же оборачивается.
Он сидит на самом краю крыши, откуда открывается прекрасный вид на горы, белоснежные вершины которых слабо светятся в темноте. Я вылезаю из окна и опускаюсь на козырек рядом с ним. На улице холодно и моросит промозглый дождик. Я обхватываю себя руками, стараясь сдержать дрожь.
– Холодно? – спрашивает он.
Я киваю.
– А тебе нет?
На нем лишь черная футболка и джинсы «Свен», правда, в этот раз серые. Меня тут же охватывает злость из за того, что я узнаю его одежду.
– Немного, – пожав плечами, отвечает он.
– Анджела считает, что обладатели ангельской крови должны быть невосприимчивы к холоду. Потому что без этого не обойтись при полетах на большой высоте. – Тело вновь сотрясает дрожь. – Но мне, видимо, этой способности не досталось.
Кристиан ухмыляется.
– Возможно, эта способность доступна только зрелым обладателям ангельской крови.
– Эй, ты только что назвал меня незрелой?
– Нет, – восклицает он, и его ухмылка превращается в широкую улыбку. – Я бы не посмел ляпнуть такое.
– Хорошо. Потому что из нас двоих не я подглядывала в чужое окно.
– Я не подглядывал, – протестует он.
Верно. Он пришел рассказать нечто важное.
– Ты, может, на знаешь, но существует одно невероятное изобретение под названием сотовый телефон, – дразнюсь я.
– Знаю, но у нас с тобой всегда такие задушевные разговоры по телефону, – отвечает он.
На секунду воцаряется тишина, а затем мы начинаем дружно смеяться. Он прав. Я не знаю, почему сейчас мне легче с ним общаться, но это так. А значит, мы сможем поговорить. Это настоящее чудо.
Он поворачивается ко мне, и его колено касается моего. В тусклом свете его глаза кажутся темно зелеными.
– Забор, который ты видела в своем сне, – из сетки и находится справа от лестницы, ведущей на холм, – говорит он.
– Откуда ты…
– Лестница местами заросла мхом, а перила металлические и покрыты черной краской?
Я пристально смотрю на него.
– Верно.
– Слева за деревьями стоит каменная скамья, – продолжает он. – А рядом растет куст розы. Но он никогда не цветет… потому что там слишком холодно.
Кристиан отводит взгляд, и на минуту между нами повисает тишина. Внезапный порыв ветра взъерошивает его волосы, и он тут же откидывает их с лица.
– Тебе тоже снится этот сон? – шепчу я.
– Не так, как тебе. Вернее, мне постоянно снится это место, но… – Он вздыхает и ерзает, словно ему не по себе, а потом вновь поворачивается ко мне. – Я не привык говорить об этом, – объясняет он. – И даже научился мастерски уходить от темы.
– Все в порядке…
– Нет, я расскажу тебе все. Ты должна знать. Но мне не хотелось говорить об этом при Анджеле.
Я прячу подбородок в ворот толстовки и скрещиваю руки на груди.
– Моя мама умерла, – наконец говорит он, – когда мне было десять лет. И я даже не знаю, как это случилось. Дядя не любит говорить об этом, но думаю… Думаю, ее убил Чернокрылый. Просто в один прекрасный день она помогала мне за завтраком подготовить карточки с делением в столбик, отвезла меня на учебу, поцеловала на прощание на виду у всех мальчиков в школе… – Его голос дрожит. Он замолкает и, отведя взгляд, слегка прочищает горло. – А затем меня выводят из класса и говорят, что произошел несчастный случай. И она умерла. Через какое то время мне все же позволили увидеть ее. Но я ничего не почувствовал. Это было просто… тело.
Он смотрит на меня, и я вижу, как сверкают слезы в его глазах.
– Ее надгробие у скамьи. Белой скамьи под осинами.
От этих слов у меня в голове все туманится.
– Что?
– Это кладбище Аспен Хилл, – объясняет он. – Это не совсем кладбище… Вернее, там есть могилы, цветы и тому подобное, но это еще и часть леса – прекрасное место среди деревьев, где царит тишина и открывается прекрасный вид на округ Титон. Это, наверное, самое спокойное место из всех, что я знаю. Я прихожу туда иногда, чтобы подумать и…
Поговорить со своей мамой. Он идет туда, чтобы поговорить со своей мамой.
– Когда ты рассказала про лестницу, холм и забор, я тут же узнал это место, – тихо признается он.
– Ты понял, что мне снится кладбище, – говорю я.
– Мне жаль, – шепчет он.
Я смотрю на него, с трудом подавляя крик, пока в голове все складывается в единую картинку: люди в костюмах, мое черное платье, все идут в одном направлении, горе, которое я чувствую, мрачные взгляды, направленные на меня, и утешение Кристиана. У всего этого есть смысл.
И во сне я чувствую скорбь не Чернокрылого, а свою.
Она моя.
А значит, кто то, кого я люблю, умрет.
5
Приди, мой сон
– Клара? Ты вообще с нами?
Мама толкает меня в плечо. Я моргаю, а затем выдавливаю улыбку мисс Бакстер, школьному психологу. Она улыбается мне в ответ.
– Что ты думаешь? – спрашивает она. – У тебя уже есть какие то мысли о том, кем ты хочешь стать? Какие нибудь видения относительно твоего будущего?
Я перевожу взгляд на маму. Ох, с видениями то у меня как раз все в порядке.
– Вы имеете в виду колледж? – спрашиваю я, вновь посмотрев на мисс Бакстер.
– Ну да, образование играет большую роль в формировании вашего будущего, поэтому мы готовы помогать с поступлением в колледж всем нашим ученикам и, конечно же, такой яркой, одаренной девушке, как ты. Но каждый человек уникален, независимо от того, поступит он в колледж или нет.
Я опускаю взгляд на свои руки.
– Я еще и сама не знаю, какую профессию хочу получить.
Она с преувеличенным воодушевлением кивает.
– В этом нет ничего страшного. Многие школьники еще не решили, куда поступать. Но, может быть, ты уже просматривала сайты колледжей или ездила на день открытых дверей в университеты?
– Да, нескольких.
Или ни одного.
– Думаю, это хорошее начало, – говорит мисс Бакстер. – Почему бы тебе не почитать информацию на рекламных проспектах, которые я повесила у кабинета. А затем стоит составить список из пяти колледжей или университетов, которые тебе нравятся, и с указанием, почему. И после этого мы сможем начать готовить заявление.
– Спасибо вам огромное. – Мама встает и пожимает руку мисс Бакстер.
– У вас особенная девочка, – говорит та, и мне приходится постараться, чтобы не закатить глаза. – Уверена, впереди ее ждут великие дела.
Я неловко киваю, и мы выходим оттуда.
– Знаешь, она права, несмотря на то, что ее слова звучали заученно, – говорит мама, когда мы выходим на парковку. – Тебя ждут великие дела.
– Ну ну, – бормочу я.
Мне хочется ей верить, но не получается. Все, что я вижу в своем ближайшем будущем в последние дни, – это неисполненное предназначение и грядущая смерть близкого мне человека, к которой приведут какие то запутанные события.
– Сядешь за руль? – спрашиваю я маму, чтобы сменить тему.
– Нет, лучше ты. – Она роется в сумочке в поисках своих огромных солнцезащитных очков в стиле Одри Хепберн, в которых она с шарфом на голове и длинным плащом напоминает кинозвезду.
– Что происходит? – спрашивает она. – Я чувствую, что тебя что то беспокоит, и это никак не связано с поступлением в колледж. Все сложится само, Клара, и тебе не стоит переживать.
Как же меня бесит, когда она говорит, что мне не стоит переживать. И обычно это происходит именно тогда, когда у меня есть чертовски хорошая причина для беспокойства. Похоже, это единственное, что мне остается: переживать о том, на чью могилу я иду в своем видении. О том, что, кто бы это ни был, он окажется там из за того, что я сделала или должна сделать. О том, что приливы скорби, которые я ощущаю в последнее время, означают, что Семъйяза летает по округе, выжидая удобного момента, чтобы убить кого то из моих любимых людей.
– Да ничего особенного, – говорю я.
Мы садимся в машину, и я вставляю ключ в замок зажигания. Но не завожу двигатель.
– Мам, а что произошло между тобой и Семъйязой?
К моему удивлению, ее ни капли не напугал мой вопрос. И к еще большему удивлению, она мне отвечает:
– Это было очень давно. Мы с ним… дружили.
– Ты подружилась с Чернокрылым.
– Поначалу я не знала, что он Чернокрылый. А считала, что он настоящий ангел.
Не представляю, как можно было принять Семъйязу за настоящего ангела.
Правда, я и ангелов то никогда не встречала.
– Ого. А что, ты дружишь с многими ангелами? – насмешливо спрашиваю я.
– С немногими.
– С немногими, – повторяю я.
Она что, издевается надо мной? Или действительно знает нескольких ангелов?
– С несколькими.
– Анджела думает, что Семъйяза – кто то вроде лидера, – говорю я.
– А, – кивая, протягивает мама. – Она нашла Книгу Еноха?
– Да.
– Это действительно так. Он был лидером Хранителей. Но очень давно.
Ого. Она на самом деле решила что то рассказать мне.
– А что именно делают Хранители? – спрашиваю я. – Ну, кроме как наблюдают за происходящим.
– Хранители отказались от рая, чтобы жить с человеческими женщинами, – говорит она.
– А Богу не понравилось, что ангелы связались с человеческими женщинами.
– Дело не в том, что Богу это не понравилось, – объясняет она. – А в том, что ангелы не живут в линейном времени, как мы с тобой, поэтому их отношения с человеческими женщинами почти невозможны, им ведь пришлось бы оставаться в одном и том же времени в течение длительного периода.
Ох, опять эти штуки со временем.
– Нам сложно до конца понять, как они живут, постоянно перемещаясь между различными гранями реальности, сквозь пространство и время. Ангелы не просто сидят на облаках и смотрят на нас сверху вниз. Они все время работают.
– Настоящие трудоголики, да? – пошутила я.
На ее лице на мгновение вспыхивает легкая улыбка.
– Именно.
– И что же сделали Хранители? Уволились?
– Да. И Семъйяза стал первым, кто предупредил о своем уходе за две недели, если следовать твоей аналогии.
– А что случилось потом?
– Хранители взяли в жены человеческих женщин, завели детей, и какое то время все шло хорошо. Думаю, они чувствовали небольшую скорбь оттого, что находились вдали от рая, но могли совладать с ней. Они были счастливы. И хотя они никогда по настоящему не принадлежали земле, их дети жили долго и счастливо, и у них появились свои дети, а у тех свои – и так далее, пока на земле не стало нефилимов больше, чем людей. И это превратилось в проблему.
Я вспоминаю, как Анджела пересказывала Книгу Еноха.
– И тогда Бог обрушил на землю потоп, – заключаю я.
– Да, – подтверждает мама. – А Семъйяза… – Она замолкает, по видимому, раздумывая, сколько может мне рассказать. – Семъйяза не смог спасти свою семью. Его дети, внуки и правнуки утонули все до единого.
Неудивительно, что мужик взбесился.
– Именно тогда Хранители присоединились к другим Чернокрылым и объявили войну небесам, – говорит она.
– Другим Чернокрылым?
– К Сатане и его прихвостням.
Мне становится смешно от мысли, что у Сатаны есть своя свита, хотя я и понимаю, что в этом нет ничего смешного.
– Они сражаются с властью Бога и пытаются нарушить планы небес при каждом удобном случае, – объясняет мама. – Но их стремление вызвано не скорбью, а чистейшим злом, противоречащим их сущности.
– Ого. Откуда ты все это знаешь? – спрашиваю я.
– Мне рассказал это Сэм.
– Потому что вы подружились.
– Да, – подтверждает она. – Когда то давно.
Это все еще не укладывается у меня в голове.
– Ты же знаешь, что он в тебя влюблен? – говорю я, просто чтобы посмотреть на ее реакцию.
Она приглаживает шарф на голове.
– Откуда ты знаешь?
– Когда он коснулся меня, я смогла прочитать, что он думает о тебе. Вернее, сначала он думал обо мне. Но после твоего появления он полностью переключился на тебя. Я видела тебя в его мыслях. Но ты выглядела по другому. У тебя были короткие каштановые волосы и… – я замолкаю, чтобы не сболтнуть о сигаретах, – толстый слой помады. Он определенно одержим тобой и твоей помадой.
Мама поднимает руку, словно хочет дотронуться до шеи, где, будь она нормальным человеком, все еще оставались бы синяки от удушающей хватки Семъйязы.
– Как же мне повезло, – говорит она.
Я вздрагиваю, вспоминая ощущение его холодных рук, скользящих под моей рубашкой.
– Если бы ты чуть задержалась, он бы меня… – Мой голос срывается, не давая закончить предложение.
Она хмурится.
– Чернокрылые не насилуют. Они предпочитают соблазнять. А потом перетягивать на свою сторону.
– А как же мама Анджелы? – напоминаю я. – Ее ведь изнасиловали.
– Да, так она говорит.
– Ты думаешь, это неправда?
– Не знаю. Меня же там не было.
– Ну, мне кажется, что Семъйяза собирался сделать это со мной, – говорю я. – Потому что там даже намека не было на соблазнение.
– В тот день он вел себя странно, – говорит она. – Все, что он говорил, все эти театральные выпады и клише больше напоминали игру захудалого актера. А это на него не похоже. Он словно пытался что то доказать.
– Но ведь там были только мы с тобой.
– И кое кто еще, – загадочно добавляет она. – Тот, кто всегда следит за нами.
Ох. Кажется, она имеет в виду Бога. Он же всевидящий. Да уж.
Мама поджимает губы и кривится, словно ей больно.
– Мне жаль, что тебе пришлось пережить это.
– Мне тоже.
– А знаешь, я тут подумала, давай съездим в город и поедим мороженое, – меняет она тему с облегчением в голосе. – Может, даже прогуляемся по магазинам.
– Не могу, – признаюсь я. – Мы с Такером собирались днем съездить на рыбалку.
– Ох, – выдыхает она, пытаясь скрыть свое разочарование.
– В последнее время мы мало с ним виделись, потому что он все свободное время проводит на новой работе в магазине «Шляпы, седла и все для сплавов»…
– Нет, все в порядке, – говорит она. – Езжай к нему.
Интересно, она действительно переживает из за моих отношений с Такером? Или по прежнему не одобряет их?
– Может, проведем вместе время на выходных?
– Конечно, – соглашается она. – С удовольствием.
– Договорились.
И мне больше ничего не остается, как повернуть ключ в замке зажигания, завести машину и отправиться домой.
Есть что то магическое в том, как идеально вписывается моя голова в изгиб шеи Такера, пока мы лежим в обнимку. Я вдыхаю его запах – восхитительную смесь земли, сена и его собственного мужского аромата, с нотками лосьона после бритья и спрея от насекомых – и на мгновение все мои тревоги испаряются. Здесь только я и он, окруженные тихими водами, которые покачивают лодку, да частички пыли, мерцающие в теплом воздухе. Мама описывала мне рай как необычайно светлое место. Но если бы у меня была возможность выбирать, то он был бы таким. На озере с Такером. Я даже согласна на комаров и прочую живность.
– Мне так этого не хватало, – говорю я, еле сдерживая зевок.
И чувствую, как он улыбается мне в волосы.
– Мне тоже. Твои волосы пахнут ветром, ты знала об этом?
Да, вот такая мы с Такером пара, постоянно нюхаем друг друга.
Я поднимаю голову, чтобы поцеловать его. Все начинается со сладких, медленных и ленивых поцелуев, но их быстро сносит волна страсти. Я отстраняюсь на секунду, и наше дыхание смешивается. Прижимаюсь к нему ближе, практически развалившись на нем и сплетя наши ноги. Такер поднимает руку и обхватывает мою голову ладонями, а затем снова целует меня. С его губ слетает полусмешок, полустон, который сводит меня с ума, пока одна из его рук опускается на мое бедро, чтобы подтянуть меня повыше. Я скольжу пальцами по его шее, а затем по груди, ощущая сильные удары его сердца. Я так люблю его. И в этот момент понимаю, что, если бы попыталась призвать венец, у меня бы точно это получилось.
Такер отстраняется.
– Боже, – выдыхает он.
– Ты все еще думаешь, что тебя поразит молния, если мы… ну, ты знаешь… – поддразниваю я, выгнув бровь и смотря на него своим, как мне кажется, самым соблазнительным взглядом.
Он одаривает меня какой то вымученной и слегка ошеломленной улыбкой.
– В детстве мама часто говорила мне, что если я пересплю с кем то до свадьбы, то мой… член почернеет и отвалится.
У меня вырывается удивленный смех.
– Серьезно?
– Да, и я ей верил.
– Значит, ты не собираешься заниматься сексом до свадьбы? А если ты не женишься до тридцати лет?
– Не знаю, – вздыхает он. – Просто я так сильно тебя люблю, что боюсь все испортить.
Я киваю, хоть и не понимаю его.
– Значит, у нас все будет хорошо.
– Верно.
– Потому что ты боишься.
– Эй!
– Ладно, – вздохнув отступаюсь я. – Хотя это не так уж весело.
Он резко переворачивает меня на спину и нежно прижимает к одеялу, расстеленному на дне лодки.
– Тебе кажется, что это не весело? – возмущается он, а потом целует до тех пор, пока мои внутренности не превращаются в кашу, а голова не начинает кружиться.
Много, очень много минут спустя мы на самом деле приступаем к рыбалке. У меня все еще отстойно это получается. Но при этом мне нравится сам процесс. А вот Такер – настоящий заклинатель рыбы.
– Плыви, малыш, – тихо говорит он, осторожно снимая с крючка сверкающего лосося Кларка. – В следующий раз будешь умнее.
Он отпускает рыбу обратно в воду, и та уносится прочь, отблескивая зеленью и серебром в волнах. Такер переводит на меня взгляд, и на его лице появляется хитрая ухмылка.
– Хочешь поцеловать меня сейчас? – подняв испачканные рыбой руки, спрашивает он.
– Хм, звучит заманчиво, но нет, – отвечаю я. – Думаю, нам лучше вести себя примерно.
– Очень смешно, – говорит он, сматывая леску, – просто обхохочешься.
На солнце наплывает облако, и воздух становится холоднее. Вокруг повисает тишина. Даже птицы перестают петь. И я невольно начинаю дрожать.
– Дать тебе рубашку? – спрашивает Такер, как настоящий джентльмен.
– Нет, не надо. Я стараюсь приучить свой организм к холоду.
Он смеется.
– Удачи тебе. Думаю, в этом году уже не будет таких теплых дней, как сегодня, чтобы ловить рыбу здесь.
Он надевает приманку на крючок и вновь забрасывает в реку. И почти сразу же у него клюет. Все та же рыба.
– Ты заслуживаешь оказаться на тарелке, – говорит он лососю, но все же отпускает обратно в воду. – Плыви! Найди свою судьбу. И держись подальше от блестящих крючков.
По какой то безумной причине его слова напоминают мне разговор с консультантом в школе.
– Ты так много работаешь в последние дни… – начинаю я.
– Не напоминай мне.
– Чтобы купить новую лошадь?
– И новый грузовик. Правда, под новым я подразумеваю подержанный или, скорее, на последнем издыхании, так как это все, что я смогу сейчас себе позволить.
– Ты не откладываешь деньги на колледж? – спрашиваю я.
Плохой вопрос. И это понятно по тому, как Такер старательно не поднимает на меня глаз, сосредоточившись на сматывании удочки.
– Нет, – с напускной легкостью говорит он. – После школы я останусь на ранчо. Папа повредил колено этой весной, а мы не можем себе позволить нанять еще одного помощника. Поэтому я решил остаться.
– Ох. – А что еще можно на это сказать? – Ты уже встречался с мисс Бакстер?
– Да, – с усмешкой говорит он. – Она договорилась о собеседовании с Университетом Северной Аризоны на следующей неделе. Возможно, через год или два я продолжу учиться, ведь этого от меня все ждут.
– А что бы ты изучал? Какую бы специальность выбрал?
– Наверное, сельское хозяйство. Или лесное хозяйство, – потирая затылок, говорит он.
– Лесное хозяйство?
– Чтобы стать рейнджером.
Я представляю, как сексуально он выглядел бы в зеленой форме рейнджера и шляпе, как у медведя Смоки .
– Кстати, уже поздно. Поедем домой? – спрашивает он.
– Конечно.
Я сматываю леску и кладу свою удочку на дно лодки рядом с удочкой Такера. Он заводит мотор, и через несколько минут мы уже скользим по глади воды к причалу. Мы ничего не говорим, но он вдруг вздыхает. А затем замедляет ход и вовсе останавливается. Лодка слегка покачивается на волнах посреди озера, пока солнце садится за горы.
– Я не хочу уезжать, – через минуту говорит он.
Я с удивлением смотрю на него.
– Не хочешь уезжать?
Он показывает на высокие голубоватые горы позади нас и на серую цаплю, которая скользит над самой водой в лучах заходящего солнца.
– Это место для меня все. Именно тут я хочу быть.
Я понимаю, что он говорит не о сегодняшнем дне, озере или этом моменте. Он говорит о своем будущем.
– Даже если я отправлюсь в колледж, то все равно вернусь сюда, – говорит он. – Чтобы провести здесь всю свою жизнь.
Он смотрит на меня так, словно хочет, чтобы я начала возражать. Но вместо этого я пересекаю лодку и обнимаю его за шею.
– Я понимаю тебя, – шепчу я.
Он расслабляется.
– А ты? Чего хочешь ты?
– Я тоже не хочу уезжать. Хочу остаться здесь. С тобой.
Ночью, стоит мне только закрыть глаза и погрузиться в дрему, как начинает звонить мой телефон. Я решаю не обращать на него внимания и жду, пока он переключится на голосовую почту, потому что хочу поскорее уснуть и выяснить, кто же умрет. Но телефон начинает звонить снова. А затем еще раз. Видимо, кто бы мне ни названивал, он не собирается отступать. А значит это…
– Так, Энджи, надеюсь, ты скажешь мне что нибудь хорошее, потому что уже поздно и…
Она смеется слегка безумным и счастливым смехом, какого я раньше от нее никогда не слышала.
– Я еду в Стэнфорд, Клара. Эти деревья… твоя идея присмотреться к деревьям оказалась верной.
– Круто! Это же суперский университет. Как же здорово, Энджи!
– Я знаю. Веришь, нет, я была готова отправиться куда угодно и думала, что окажусь в каком нибудь захолустье, о котором никто и никогда не слышал, потому что предназначение важнее всего. Так что никак не ожидала, что это окажется Стэнфорд. И это великолепно.
– Я рада за тебя.
По крайней мере, пытаюсь порадоваться. Я выросла недалеко от Стэнфорда. И все еще воспринимаю его как родное место.
– Но это не все, что я хотела тебе сказать.
Я готовлюсь к еще более потрясающим новостям, например, что ей дадут полную стипендию или что настоящий живой ангел посетил ее комнату, оставив записку с четким описанием ее предназначения и того, что нужно для этого сделать. Этакую памятку небес.
– Ладно. И что же еще? – спрашиваю я, когда молчание затягивается.
– Я хочу, чтобы ты поехала со мной.
– Куда?
– В колледж, глупышка. Я еду в Стэнфорд и хочу, чтобы мы учились там вместе.
Уже три часа ночи, а я все еще не могу заснуть. Все это время я ворочалась на кровати, не в силах унять безумные мысли, вертевшиеся в голове. Мама дружила с падшим ангелом. Необходимость определиться с дальнейшей учебой. Кристиан. Предназначения, которые могут затянуться на сотню лет. Потоп, убивший всех обладателей ангельской крови на земле. Анджела и ее желание, чтобы я поехала с ней в Стэнфорд. Такер, мечтающий провести здесь всю свою жизнь. Мисс Бакстер, такая поддерживающая и милая, что это раздражает. И конечно же, чья то скорая смерть. Вот только чья? Я до сих пор этого не знаю.
Не выдержав, я встаю с кровати и спускаюсь на первый этаж. А там с удивлением обнаруживаю маму, которая сидит за кухонным столом, укутанная в шаль, и сжимает в руках чашку, словно пытается согреться. Увидев меня, она улыбается.
– Оказывается, не я одна мучаюсь от бессонницы, – говорит она. – Будешь чай?
– Конечно.
Я беру чайник с кухонной стойки и наливаю себе чашку. После чего добавляю туда сливки и сахар, а затем несколько минут рассеянно помешиваю чай.
– Что случилось? – наконец не выдерживает мама.
– Ничего, – отвечаю я. – Все в порядке. Ох… Анджела решила поступать в Стэнфорд.
Ее брови взлетают вверх.
– Стэнфорд. Впечатляюще.
– Ну, она еще не подала туда заявление, но думает, что ее предназначение должно исполниться там.
– Понятно.
– А еще она хочет, чтобы я поехала с ней. – С моих губ срывается смешок. – Как будто у меня есть шансы попасть в Стэнфорд.
– А почему нет? – нахмурившись, интересуется мама. – Ты же учишься на отлично.
– Да ладно тебе, мама. Для этого одних оценок мало. И как бы хорошо я ни училась, для такого университета нужно… быть президентом дискуссионного клуба, или строить дома для бедняков в Гватемале, или сдать Академический оценочный тест. Вот только я ничего из этого не делала. – Я встречаюсь с мамой взглядом. – С тех пор как я приехала в Вайоминг, все мои мысли были только о предназначении.
– Вечеринка жалости к себе закончилась? – сделав глоток чая, спрашивает она.
– Думаю, да.
– Хорошо. Ее никогда не стоит затягивать. А то это плохо сказывается на цвете лица.
Я корчу маме рожицу.
– У тебя есть одно огромное преимущество при поступлении в Стэнфорд.
– Да? И какое же?
– Там училась твоя бабушка, и она каждый год жертвует университету довольно большую сумму.
Я пристально смотрю на нее. Моя бабушка? Но у меня нет бабушки. Мамина мама умерла при родах еще в тысяча восемьсот девяностом году.
– Ты про папину маму?
Я никогда и ничего о ней не слышала. Никто из моих родителей никогда не рассказывал мне о своих семьях.
– Нет, – говорит мама с легкой улыбкой на лице. – Я говорю про себя. В тысяча шестьдесят седьмом году я окончила исторический факультет Стэнфорда. Тогда меня звали Марго Уитфилд. И согласно официальным данным она считается твоей бабушкой.
– Марго Уитфилд, – повторяю я.
– Да.
Я недоверчиво качаю головой.
– Иногда мне кажется, что я тебя совсем не знаю.
– Так и есть, – легко соглашается она, несказанно удивив меня этим. – Когда живешь так долго, как я, то проживаешь несколько жизней, которые со временем воспринимаются как жизнь других людей. Как другие версии самого себя. Так что Марго Уитфилд тебе незнакома.
В голове всплывает Семъйяза. Он назвал маму Мэг, и в его памяти она сохранилась как ухмыляющаяся девушка с коротко остриженными каштановыми волосами. И она мне определенно незнакома.
– Так какой же была Марго Уитфилд? – спрашиваю я. – Кстати, Марго красивое имя.
– Она была свободна духом, – говорит мама. – И, боюсь, немного хиппи.
Я тут же представляю себе маму в одном из тех струящихся платьев из полиэстера, с крошечными солнцезащитными очками на носу и с маргариткой в волосах, покачивающуюся под музыку на фестивале в Вудстоке или протестующую против войны.
– И ты принимала наркотики?
– Нет, – слегка возмущенно восклицает она. – Да, у меня был бунтарский период, но он пришелся вовсе не на шестидесятые. Скорее уж на двадцатые.
– Тогда почему ты упомянула хиппи, если не бунтовала?
– Мне тяжело дался конформизм пятидесятых, – поколебавшись, признается она.
– А как тебя звали в пятидесятые?
– Мардж, – смеясь, отвечает она. – Но даже не вздумай представлять меня типичной домохозяйкой.
– Потому что у тебя не было мужа.
– Верно.
Об этом мне уже известно. Когда я только узнала, что мама ангел, меня не покидали мысли, что она уже бывала замужем несколько раз и у меня где то ходят братья и сестры. Но она заверила меня, что это не так.
– Но в твоей жизни был человек, который делал тебе предложение?
Этого я у нее никогда не спрашивала. Но в последнее время она довольно откровенна со мной, так что я решила попытать удачу.
Мама на минуту закрывает глаза и делает глубокий вдох.
– Да.
– Когда?
Она смотрит мне в глаза.
– В пятидесятые годы. И давай вернемся к Марго Уитфилд, пожалуйста.
Я киваю.
– Значит, ты выпускница Стэнфорда? Кстати, а сколько у тебя высших образований?
– Четыре, – говорит она с явным облегчением от того, что я не стала продолжать тему про пятидесятые. – Я изучала «Сестринское дело», «Историю», «Международные отношения» и «Программирование».
Несколько мгновений я пыталась уложить все это в голове.
– «Международные отношения»?
– Я бы рассказала тебе об этом, но тогда мне придется тебя убить.
– Только не говори мне, что ты была шпионкой.
На мамином лице появляется милая улыбка.
– Так вот почему ты все время твердишь мне расслабиться и не зацикливаться на образовании. Ведь мне и не нужно выбирать одну профессию. Когда в запасе есть сотни лет, можно изучить все, что только интересует.
– Можно многое сделать, когда живешь долго, – соглашается она. – Так что у тебя есть время. Но если ты решишь поехать в Стэнфорд с Анджелой, уверена, вы там весело проведете время.
– Я подумаю об этом, – говорю я.
Вот только если я уеду с Анджелой, то Такер останется здесь. И нам придется поддерживать отношения на расстоянии, а эта мысль не очень меня радует.
Около четырех утра я заползаю обратно в постель. Сил уже не осталось, так что во мне теплится надежда поспать хотя бы пару часов до будильника. Но меня тут же затягивает в сон о кладбище, который не дает и капли успокоения.
Несколько секунд я пытаюсь бороться с видением, пока поднимаюсь на холм. Но поняв, что все бесполезно, успокаиваюсь и напоминаю себе, что сама хотела сюда попасть. А затем сдерживаю внезапно нахлынувшие тревогу и отчаяние, чтобы наконец выяснить, кто же умрет. «Оглянись по сторонам, – говорю я себе. – Посмотри, кого не хватает. Кого нет из тех, кто должен быть здесь».
Рядом со мной находится Джеффри. Я зову его по имени, и он, как всегда, отвечает мне: «Давай покончим с этим». Мне хочется спросить, чьи это похороны, но не получается выдавить и слова. Сейчас всем управляет Клара из сна, которая сосредоточена только на том, чтобы переставлять ноги, и отчаянно желает заплакать. «Если бы я могла расплакаться, – думает она (думаю я), – тогда, возможно, боль бы слегка поутихла».
Так что мне остается лишь наблюдать за происходящим. Теперь, когда мне известно, что я на кладбище и сейчас идут похороны, мне это кажется совершенно очевидным. Все вокруг одеты в черные наряды. Под деревьями то там, то тут виднеются надгробия. Я старательно отмечаю все детали, не обращая внимания на бушующее внутри горе.
«На улице весна», – понимаю я. Листья на деревьях и трава – ярко зеленые. В воздухе парит аромат свежести, который всегда бывает после весеннего дождя, смывающего последние остатки снега. А на склоне распустились первые полевые цветы.
Значит, это произойдет весной.
Я отчетливо вижу Анджелу, шагающую чуть поодаль в длинном фиолетовом платье. А затем мистера Фиббса, моего учителя английского. Присмотревшись, я узнаю еще несколько человек из школы, возможно, потому, что школа в Джексоне – это единственное место, где я кого то знаю. Сюда пришли миссис Лоуэлл, секретарь директора школы, ее рыжеволосая дочь Эллисон, Кимбер Лейн, подруга Джеффри, Ава Питерс. Венди шагает рядом с родителями и прижимает к груди белую розу. Ее лицо выглядит бледнее, чем обычно, а голубые глаза покраснели и опухли. У нее явно нет проблем с тем, чтобы поплакать.
Но кого же не хватает?
Теплые пальцы переплетаются с моими. Я смотрю на Кристиана. Он сжимает мою руку. Но мне не следует позволять ему этого. Ведь у меня есть Такер.
«Ты справишься», – раздается голос Кристиана у меня в голове. В нем нет ни капли сомнений. Или колебаний. Он не беспокоится, что сейчас появится Такер и начнет возмущаться, что Кристиан держит меня за руку.
И тут мой живот сжимается. Такер.
6
Рано или поздно
– Еще пять минут, ребята.
Мы на политологии, и я не свожу взгляда с Такера, который решает тестовое задание по Конституции США. Своё я закончила еще пятнадцать минут назад, поэтому сейчас наблюдаю, как он, склонившись над бумагой, хмурится, вчитывается в слова и отбивает карандашом по столу сумасшедший ритм, словно это помогает ему вспомнить ответы. Вот только дела у него, судя по всему, идут не очень хорошо. В любое другое время его расстроенный и сосредоточенный вид показался бы мне очаровательным, но сейчас я могу думать лишь об одном: «Кому какое дело до дурацкого теста по политологии, если ты скоро умрешь?» И это случится лишь по моей вине.
«Перестань, – одергиваю я себя. – Перестань так думать. Ты не знаешь наверняка».
Но мне кажется, что знаю. Судя по всему, Такер должен был погибнуть при пожаре. И если бы я не отказалась от своего предназначения и не улетела бы искать его, он бы умер в том лесу у водохранилища Палисейдс. Такова была его судьба. Я должна была выбрать Кристиана. А Такер – умереть. И теперь мои сны показывают, что все случится снова. Мы с Кристианом вновь идем по лесу. А Такер мертв.
Только в этот раз у меня не остается выбора. И еще несколько месяцев мне придется мучиться из за этого.
Но я поняла одно: не имеет значения, сколько времени мне дадут, я всегда буду выбирать Такера. И мне плевать, если это нарушит мое предназначение.
Я не позволю ему умереть.
Правда, проблема еще в том, что я не знаю, как это произойдет и как это остановить. Кажется, я попала в фильм «Пункт назначения», где герои должны были погибнуть в авиакатастрофе, но в последнюю минуту сошли с самолета, и теперь смерть охотилась на них, потому что они не должны были остаться в живых. Так что я мысленно перебирала самые безумные сценарии, такие как: а) Такер попадет в аварию; б) подавится куском мяса за ужином; в) в него ударит молния, потому что дождю нет конца и края; г) он поскользнется в ванной, ударится головой и захлебнется; д) в его дом попадет метеорит. А что мне еще оставалось делать? Я не могла находиться с ним круглые сутки напролет. И меня так это злило, что я даже пару раз по ночам пробиралась в его дом, чтобы удостовериться, что с ним ничего не случится, пока он спит. А то вдруг его комиксы случайно воспламенятся, а меня не будет рядом. Да, это было глупо и скорее в стиле Эдварда Каллена, но больше ничего не приходило мне на ум. Слава богу, Такер больше не участвовал в родео, потому что я точно не смогла бы смотреть, как он пытается удержаться на быке.
Так что я стала самоназначенным опекуном. И теперь каждое утро заезжала за ним перед школой и отвозила нас на занятия с такой маленькой скоростью, что он начал дразнить меня, мол, я вожу машину, как старушка. Конечно же, он заметил, что что то не так. От внимания Такера мало что может ускользнуть. Кроме того, зная, что он умрет, мне с трудом удавалось сохранять спокойствие рядом с ним.
Например, сегодня утром мы сидели в столовой во время перемены на завтрак, и тут в районе входной двери раздался громкий хлопок. Думаю, не трудно догадаться о моей реакции. Я рванула к Такеру с такой скоростью, что мама бы меня отругала за это, и в мгновение закрыла собой Такера. Замерев и стиснув руки в кулаки, я ждала, что же произойдет дальше, пока не услышала, как несколько мальчишек подкалывают какого то придурка, решившего раздавить банку с содовой. Чертову банку с содовой! И теперь друзья поздравляли парня с тем, как громко это получилось сделать.
А в это время Такер смотрел на меня, как и Венди, не донеся рогалик до рта. Все, кто сидел с нами за столом, смотрели на меня.
– Ничего себе, – выдохнула я, приходя в себя. – Как я испугалась. Нельзя же так делать.
– Нельзя сжимать металлические банки? – спросила Венди. – Ты чересчур нервная, тебе не кажется?
– Эй, я жила в Калифорнии, – попыталась объясниться я. – Нас даже в школу пропускали только через металлоискатели.
Но Такер так и продолжал смотреть на меня, сдвинув брови.
И сейчас, наблюдая, как он мучается над вопросами теста, я подумываю о том, чтобы все рассказать ему. Ведь если я это сделаю, между нами не останется никаких секретов и лжи. И это будет честно. Но в то же время и ужасно. А еще слишком эгоистично.
Что, если я ошиблась? Я ведь до последнего думала, что мои видения велели мне спасти Кристиана, а это оказалось не так. И это не та новость, которой следует делиться, если в ней полностью не уверен.
Но что, если я права? Окажись я на его месте, хотелось бы мне знать о своей смерти?
Я скольжу взглядом мимо Такера и натыкаюсь на Кристиана, сидящего в двух рядах от нас. Он тоже уже закончил решать свое задание. Словно почувствовав что то, он поднимает голову и смотрит на меня. На его лице появляется легкая улыбка, а затем он косится на Такера, который не поднимает головы от листочков.
«Отличный трюк ты сегодня исполнила в столовой», – внезапно раздается голос Кристиана у меня в голове.
У меня в голове! И это так удивляет меня, что я теряю дар речи. Неужели он читает мои мысли сейчас? А может, он мог читать их все это время? Я разрываюсь от желания ответить ему или попытаться оградиться от него.
«Ох, ты все видел?» – наконец отвечаю я, пытаясь отправить свои слова ему, как делала это с мамой во время нападения Чернокрылого в лесу. Мы тогда так с ней вели целую беседу.
Вот только я не уверена, что Кристиан услышал меня.
«Ты в порядке?» – встретившись со мной взглядом, спрашивает он.
«Все хорошо». – Я отвожу глаза.
– Ручки на стол, – объявляет мистер Андерсон. – Сдайте свои тесты, а затем можете идти.
Такер вздыхает и с хмурым видом отправляется к столу мистера Андерсона. Когда он возвращается обратно, я одариваю его своей самой сочувствующей улыбкой.
– Не очень хорошо написал, да?
– Я не учил ничего, – признается он, когда мы собираем свои вещи и направляемся в коридор.
И все это время я старательно избегаю Кристиана.
– Так что это все моя вина, – продолжает Такер. – Как сказал бы мой папа, я сгораю на работе. А завтра у меня еще контрольная по испанскому, которую, скорее всего, я напишу не лучше.
– Давай помогу тебе, – предлагаю я. – Yo hablo español muy bien .
– Врунишка, – с улыбкой говорит он.
– Давай встретимся после школы, и я помогу тебе подготовиться.
– Я сегодня работаю.
– Могу приехать к тебе позже.
Знаю, что навязываюсь, но мне хочется проводить рядом с ним каждую минуту. И помогать ему, даже если это всего лишь испанский. Хоть с чем то я могу помочь.
– Приезжай к нам на ужин, а потом посидим над учебниками. Но, вполне возможно, придется засидеться допоздна. Я просто ужасно говорю по испански, – предупреждает он.
– Тогда тебе повезло, что я сова.
Он усмехается.
– Очень повезло. Значит, увидимся вечером?
– Договорились.
– Hasta la vista, baby , – говорит он, невольно вызывая у меня улыбку. Весь словарный запас этого восхитительного придурка ограничивается фразами Арнольда Шварценеггера.
Вечером того же дня я сижу в теплой, освещенной кухне ранчо «Ленивая собака». И это напоминает мне сцену из сериала «Маленький домик в прериях» . Венди накрывает на стол, а миссис Эйвери разминает картофель для пюре. Такер с отцом возвращаются из сарая и по очереди целуют хозяйку дома в щеку, а затем закатывают рукава на фланелевых рубашках и моют руки в кухонной раковине, словно хирурги, готовящиеся к операции. После этого Такер усаживается рядом со мной и сжимает под столом мое колено.
Миссис Эйвери с сияющими глазами смотрит на меня из за плиты.
– Ох, Клара, я так рада видеть тебя снова, – говорит она.
– Я тоже, миссис Эйвери. Спасибо, что пригласили меня.
– Дорогая, зови меня Рейчел. К чему все эти формальности. – Она шлепает мужа по руке, не давая тому украсть булочку из корзинки. – Надеюсь, вы проголодались.
На ужин нас ждет тушеное мясо с подливкой, картофельное пюре, морковь, сельдерей, домашние булочки и большие стаканы холодного чая.
Некоторое время мы едим молча. Но я не могу перестать думать о том, как тяжело придется всей семье Эйвери, если Такер умрет. А в голове то и дело всплывает воспоминание о том, как они выглядели в моем сне. Печальными. Смирившимися. Но готовыми пройти через это.
– Ма, все просто восхитительно, – говорит Такер. – Кажется, я мало говорил тебе, какой ты замечательный повар.
– Спасибо тебе, сынок, – с легким удивлением в голосе, говорит она. – Действительно, не говорил.
Венди с отцом смеются.
– Он прозрел, – говорит мистер Эйвери.
А затем неожиданно меняет тему.
– Знаете, – размахивая кусочком мяса на вилке, начинает он, – если когда нибудь поймают того ублюдка, который устроил все эти пожары, я все ему выскажу.
Я вскидываю голову.
– Лес кто то поджег? – спрашиваю я, чувствуя, как все быстрее начинает колотиться сердце.
– Ну, они думают, что один из пожаров возник по естественной причине, вроде удара молнии, – говорит Венди. – Но второй – это точно поджог. Полиция объявила вознаграждение в двадцать тысяч долларов тому, кто даст хоть какую то информацию о злоумышленнике.
Вот что бывает, когда перестаешь смотреть новости. Власти решили, что это поджог. Интересно, что бы сделали в полиции, если бы узнали, кто на самом деле устроил пожар. Да, офицер, думаю, у поджигателя был рост около ста девяноста сантиметров, черные волосы, глаза цвета янтаря и большие черные крылья. Он живет в аду, является лидером Хранителей и родился на заре времен.
Другими словами, эти двадцать тысяч долларов так никому и не достанутся.
– Я очень надеюсь, что его поймают, – не успокаивается мистер Эйвери. – Мне очень хочется посмотреть ему в глаза.
– Папа, – устало говорит Такер, – забудь уже.
– Нет. – Мистер Эйвери откашливается. – Это была твоя земля. Наследство твоего деда. А еще то, что ты заработал с таким трудом – пикап, трейлер, Мидас. Вспомни, сколько тебе пришлось работать на низкооплачиваемых подработках, чтобы оплачивать взносы за родео, а еще покупать снаряжение и бензин для пикапа. И ты предлагаешь мне забыть про эти годы изнуряющей работы и пролитые тобой литры пота?
– Подождите, – восклицаю я, пытаясь осознать услышанное. – Так власти считают, что лес подожгли у водохранилища Палисейдс?
Мистер Эйвери кивает.
Значит, в этом виноват не Семъйяза, который пытался напугать пламенем маму на пике Стейтик. А кто то другой. Неужели второй пожар случился по чьей то вине?
– Это не имеет значения, – отмахивается Такер. – И пусть это останется на его совести. Для меня главное то, что я остался жив.
И в этот момент я задаюсь лишь одним вопросом: «Как сделать так, чтобы он прожил как можно дольше?»
После ужина мы с Такером выходим на крыльцо и садимся на качели. На улице холодно, очень холодно, но, кажется, никто из нас не возражает. И нам плевать, что из за облаков не видно звезд, а через некоторое время и вовсе начинает идти снег. Но мы не возвращаемся в дом. А сидим на качелях так близко, что наше дыхание смешивается и взвивается над головами клубами дымки.
– Вот и зима пришла, – шепчу я, глядя, как ветер играет с хлопьями снега.
– Да, – соглашается со мной Такер. – Похоже, так и есть.
Он выпрямляется и смотрит на меня, отчего мое сердце разгоняется до скорости тысячи ударов в минуту без всякой на то причины.
– Ты в порядке? – спрашивает он. – Ты всю неделю какая то напряженная. Что происходит?
Я смотрю на него и думаю о том, что вскоре потеряю его, отчего мои глаза внезапно наполняются слезами. А слезы – слезы любой девчонки и мои в особенности – заставляют Такера нервничать.
– Перестань, – шепчет он и усаживает к себе на колени.
Несколько минут я шмыгаю носом у него на плече, а потом наконец беру себя в руки и даже пытаюсь улыбнуться.
– Все в порядке, – говорю я. – Просто немного нервничаю.
– Ангельские штучки, – нахмурившись, говорит он.
Почему то каждый раз, когда я начинаю сильно нервничать, он считает, что с этим обязательно связаны ангелы.
Жаль, что я не могу рассказать ему всей правды. Но мне ведь и самой не все известно наверняка.
Я качаю головой.
– Скорее уж студенческие штучки. Ты же знаешь, что я подала заявление в Стэнфорд.
И это правда. Хотя и притянутая за уши, потому что поступление в университет не вызывает у меня ни капли энтузиазма, даже в такой крутой, как Стэнфорд.
Лицо Такера проясняется, будто он внезапно все понял, решив, что я расстраиваюсь из за того, что мне придется уехать, а он останется здесь.
– Все будет хорошо, – успокаивает меня он. – Мы не расстанемся, и не важно, куда тебе придется уехать. Договорились?
– Договорились.
Он снова обнимает меня и шутливо щиплет за плечо.
– Все будет хорошо, морковка. Вот увидишь.
– Откуда ты это знаешь? – спрашиваю я с ноткой веселья в голосе.
Он пожимает плечами. А затем внезапно хмурится и слегка склоняет голову набок.
– В чем дело? – спрашиваю я.
Он поднимает руку, прося меня помолчать, и с минуту вслушивается в тишину. А затем делает глубокий вдох.
– Просто показалось.
– Что? – не отстаю я.
– Стук копыт. Мне показалось, что я слышу стук копыт.
– Ох, – вздыхаю я и крепче обнимаю Такера. – Мне очень жаль.
Но через мгновение я тоже что то слышу. Какой то грохочущий звук. Словно рядом скачет лошадь.
Я прислушиваюсь, но ровный и ритмичный стук о землю не исчезает. А затем к нему примешивается чье то тяжелое дыхание, словно в нашу сторону мчится крупное животное.
Наши с Такером взгляды встречаются.
– Я тоже слышу это, – говорю я.
Мы вскакиваем с качелей и бросаемся на передний двор. Я медленно кружу по траве, прислушиваясь, откуда доносится стук копыт.
– Туда, – вскрикиваю я, указывая в сторону хребта Титон.
Такер мчится в том направлении, перепрыгивает через низенькую ограду, и в этот момент Мидас выбегает из за деревьев. Его поступь тяжелая, а бока блестят от пота, но при виде него Такер кричит от счастья. А Мидас ржет в ответ. Я же не свожу с них взгляда, когда они встречаются посреди поля. Такер обнимает Мидаса за шею и зарывается лицом в лоснящуюся гриву. На несколько минут они замирают в таком положении, но затем Такер отстраняется и принимается ощупывать своего коня в поисках травм.
– Он обгорел и сильно похудел, но больше не пострадал, – кричит он. – Ничего такого, с чем бы мы не справились. – А потом поворачивается к лошади и ласково говорит: – Я знал, что ты сможешь выбраться. Знал, что огонь тебе нипочем.
Его родители и Венди выходят на крыльцо, а увидев Мидаса, тут же бегут на поле, чтобы полюбоваться этим чудом. Венди крепко сжимает мою руку, пока мы ведем коня в сарай, где его давно ждет теплое стойло.
– То, что было потеряно, наконец найдено, – говорит миссис Эйвери.
– Видишь, морковка, – поглаживая Мидаса по носу, шепчет Такер, – все идет так, как и должно.
Вот только именно этого я и боюсь.
На следующий день меня снова окутывает скорбь. Я уже почти забыла, как это ужасно, когда горло сжимается, грудь стягивает, а глаза застилает пелена. На этот раз она настигла меня, когда мы с Джеффри отправились за продуктами. Как только я говорю ему о случившемся, он превращается в ангельского ниндзя, приседает между витринами с йогуртами и творогом и, прищурившись, осматривается по сторонам, пока я звоню маме. Поведение брата показалось бы мне забавным, если бы я не была так напугана перспективой умереть от рук Чернокрылого. Хотя в этот раз я понимала, что если встречу свою смерть здесь, в девятом проходе продуктового магазина, то никогда не окажусь на кладбище весной.
Так что, видимо, Семъйяза пришел сюда не для того, чтобы убить меня. Но сейчас я переживала не за себя. Несмотря на все мои безумные предположения о возможной смерти Такера, скорее всего, его убьет Чернокрылый. Чтобы добраться до меня. Вполне возможно, именно таковым будет мое наказание за отказ от выполнения предназначения. Своего рода восстановление справедливости. А может, падшим ангелам просто нравится совершать ужасные поступки, вроде убийства тех, о ком заботятся хорошие люди.
Эта мысль приводит меня в ужас. И в очередной раз скорбь исчезает до появления мамы. Без следа. Словно это все происходило лишь в моей голове.
Несколько дней спустя на одном из заседаний Клуба Ангелов Джеффри показывает нам, что умеет сгибать четвертак пополам одними лишь пальцами. И конечно же, мы все решаем повторить этот трюк. Первой берусь я, и, к разочарованию брата, у меня все прекрасно получается. Но вот у Анджелы ничего не выходит, хотя она и старается так, что ее лицо приобретает фиолетовый оттенок, и мне начинает казаться, что она сейчас грохнется в обморок. Да и у Кристиана тоже.
– Видимо, это не мое, – говорит он. – Но это довольно забавно.
– Может, это наследственное умение? – предположила Анджела. – Что то, что досталось лишь вам с Джеффом.
Брат фыркает.
– Ну да, ген по сгибанию четвертаков.
«Что хорошего в умении сгибать четвертаки? Чем мне это поможет?» – думаю я. И вдруг у меня на глазах выступают слезы. Без всякой на то причины. Просто бам… и ты начинаешь реветь.
– В чем дело? – тут же спрашивает Кристиан.
– Скорбь, – всхлипываю я.
Мы тут же звоним маме. Анжела вся трясется из за происходящего, потому что мы находимся в «Розовой подвязке», где она и живет, и нет ничего ужаснее, чем лишиться чувства безопасности у себя дома. Мама появляется минут через десять. Она запыхалась, но в этот раз не выглядит обеспокоенной. Скорее уставшей.
– Все еще ощущаешь скорбь? – спрашивает она.
– Нет.
Сейчас я чувствую себя невероятно глупо.
– Может, все дело в твоей эмпатии, – говорит Анджела, пока провожает до дверей театра. – И ты просто улавливаешь чувства людей вокруг, которым вдруг стало грустно.
Да, наверное, так и есть.
Но у мамы, оказывается, другая теория. И я узнаю ее в тот же вечер, когда она заходит ко мне в комнату, чтобы пожелать спокойной ночи. За окном крупными хлопьями продолжает идти снег, который не успокаивался с того вечера, когда вернулся Мидас. И ночью, судя по всему, будет холодно.
– Прости, что все время, ну знаешь, кричу «волк», – говорю я маме.
– Все нормально, – успокаивает она, но на ее лице явно отражается напряжение, которое вычерчивает новые морщины.
– Кажется, ты не очень обеспокоена происходящим, – замечаю я. – Почему?
– Я уже тебе говорила: не думаю, что Сэм придет за нами так скоро.
– Но я действительно чувствую скорбь. По крайней мере, именно так в те моменты это ощущается. Неужели это ничего не значит?
– Значит. – Она вздыхает. – Но не факт, что ты чувствуешь печаль именно Чернокрылого.
– А чью тогда?
– Она может быть твоей, – говорит мама, и в ее взгляде видится привычное разочарование.
На секунду мне кажется, будто из комнаты пропал весь воздух.
– Моей?
– Чернокрылые чувствуют скорбь, потому что пошли против своей сути. И то же самое происходит с нами, если мы не исполняем предназначения.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Предыдущая страницаВернуться к описанию