Он нехотя пожимает плечами:
– Конечно нет. Но можно я задам тебе один вопрос? Только не злись. – Он ждет, и я неохотно киваю. – А что насчет Сиэтла? Я не имею в виду дождь, «Старбакс» и клетчатые рубашки.
Я всплескиваю руками.
– Черт, я не знаю. Уилл вырос в Мемфисе, потом сразу после окончания магистратуры в университете Теннесси переехал в Атланту. Вся его жизнь прошла на Восточном побережье. Он никогда даже не упоминал про Сиэтл. Насколько мне известно, он никогда там не был. – Я разворачиваюсь и смотрю в кошачьи глаза, того же темно оливкового цвета, что и у меня. – Но ведь на самом деле ты хочешь знать, думаю ли я, что у него интрижка.
Дэйв неторопливо кивает.
– А ты думаешь?
Внутри у меня все сжимается – не потому, что я считаю, будто муж меня обманывал, а потому, что так будут думать все остальные.
– Нет. Но я также не думаю, что он был в том самолете, хотя сейчас не слишком хорошо соображаю. А что думаешь ты?
Дэйв надолго замолкает, обдумывая ответ.
– Когда дело касается зятя, у меня больше вопросов, чем ответов. Не пойми меня неправильно, мне он очень нравится, особенно то, что он так сильно тебя любит. Такую любовь невозможно сыграть, каждый раз, когда ты входишь в комнату, его лицо озаряется таким счастьем, что я бываю вынужден отворачиваться – а я гей. Я в этом разбираюсь. Так что, отвечая на твой вопрос, нет, я не думаю, что у твоего мужа была интрижка.
Мое сердце, которое и так уже держалось на честном слове, раскалывается на две половины. Не потому, что Дэйв верит моему мужу или говорит о нем как о живом, но еще и потому, что его собственная любовь ко мне так сильна, что автоматически распространяется на другого человека. Я беру его под руку и кладу голову ему на плечо, думая, что никогда не любила брата сильнее.
– Я просто хочу сказать, что, когда Уилл вошел в твою жизнь, у него совсем никого не было. Родители умерли, ни братьев, ни сестер у него нет, он никогда не упоминает о каких то других родственниках или друзьях. У всех есть прошлое, а тут складывается впечатление, будто до встречи с тобой он и не жил вовсе.
Дэйв не совсем прав. У Уилла много коллег и знакомых, но друзей действительно мало. Но это потому, что ему, как всем технарям, нужно много времени, чтобы открыться.
Я сажусь прямо и разворачиваюсь, чтобы видеть лицо брата.
– Потому что он растерял всех школьных друзей, кроме одного, но и тот переехал в Коста Рику. У него там школа серфинга или что то в этом роде. Мне известно, что они до сих пор переписываются по имейлу.
– А как насчет остальных? Друзья, бывшие соседи, партнеры по спортивному клубу и собутыльники.
– Мужчины не заводят столько друзей, как женщины. – Дэйв вопросительно смотрит на меня, и я поясняю: – Гетеросексуальные мужчины, я имею в виду. Им не нужно, чтобы их окружало много людей, и, кроме того, ты же знаешь Уилла. Он предпочитает сидеть дома у компьютера, чем проводить время в шумном, многолюдном баре.
Это одна из причин, почему мы семь лет назад тайно поженились в Северной Каролине, захватив с собой только моих родителей и Дэйва с Джеймсом в качестве свидетелей. Уилл не любит толпу и ненавидит быть в центре внимания.
– Даже у интровертов есть лучшие друзья, – говорит Дэйв. – А у Уилла?
Это просто. Я уже открываю рот, чтобы ответить, но Дэйв опережает меня:
– Кроме тебя.
Я замолкаю. Теперь, когда, благодаря Дэйву, я выбываю из списка, вопрос заставляет меня задуматься. Уилл рассказывает о многих из тех, с кем он знаком, но я и правда ни разу не слышала, чтобы он называл кого то другом.
Дэйв зевает и глубже откидывается на спинку дивана, еще немного, и он, забыв про свой вопрос, начинает клевать носом. Сидя рядом с похрапывающим братом, я смотрю на мелькающие на экране телевизора жуткие кадры и ничего не вижу.
Вместо этого я думаю о нашей первой годовщине, когда я устроила Уиллу сюрприз в виде поездки в Мемфис. У меня ушло несколько недель на подготовку импровизированного маршрута «Твоя жизнь». Из скупых рассказов Уилла о детстве я по крупицам выуживала информацию о значимых для него местах. Школа, улица, где он жил до тех пор, пока не умерла мать, «Пицца Хат», в которой он работал по вечерам и в выходные.
Но чем ближе подъезжали мы к городу, тем больше Уилл нервничал и тем молчаливей становился. На пустынном участке трассы I 40 он наконец признался. У него было несчастливое детство, и ему было неприятно возвращаться к воспоминаниям о жизни в Мемфисе. Одного раза было вполне достаточно. Мы развернулись и провели выходные в Нашвилле, исследуя местные бары.
Так что нет, Уилл не любил говорить о своем прошлом.
А Сиэтл? Что там? Или кто там?
Я смотрю на спящего брата, его грудная клетка вздымается и опускается в темноте. Как бы мне хотелось отмахнуться от подозрений Дэйва, отгородиться от его сомнений по поводу Уилла, чтобы все вопросы улетучились как дым.
Насколько хорошо я знала своего мужа?
7
В следующий раз я спускаюсь вниз, когда на часах уже почти десять. Все мои на кухне, пьют кофе и слушают, как Джеймс вслух зачитывает с айпада новости о крушении. Отец, сидящий за столом, кашляет в кулак. Джеймс замолкает на полуслове, все поворачиваются ко мне, и вид у них при этом виноватый и одновременно участливый, как у четырех ребятишек, которых я застала за кражей печенья.
– Черный ящик нашли? – спрашиваю без лишних предисловий.
Мама роняет лопатку в сковороду, на которой жарится яичница, и разворачивается ко мне всем корпусом, выглядит она так, будто провела ночь не лучше меня. Черные круги под глазами напоминают синяки, а обычно тщательно завитые с помощью термобигуди волосы безжизненно свисают вдоль опухшего лица.
– О, детка. – Она спешит ко мне по кафельному полу и крепко обнимает. – У меня просто сердце разрывается. Я могу что то для тебя сделать? Тебе что нибудь нужно?
Ох, сколько мне всего нужно. Мне нужно знать, что заставило Уилла сесть в тот самолет. Почему самолет упал. Какими были последние мгновения жизни мужа, кричал ли он от ужаса или же ни о чем не догадывался – вот он решает, что выбрать, орешки или соленые крендельки, а в следующую секунду превращается в пыль. Мне нужно знать, где он сейчас – в прямом и переносном смысле. Будет ли что хоронить?
Но больше всего мне нужно, чтобы Уилл был там, куда, по его словам, он направлялся. В Орландо.
Я высвобождаюсь из маминых объятий и смотрю на Джеймса, который до моего появления читал новости.
– Им удалось выяснить, почему самолет упал?
– Пройдут месяцы, прежде чем можно будет точно сказать, – осторожно отвечает Джеймс. Его голубые глаза внимательно и методично оглядывают меня, как будто он пытается проверить мой пульс на расстоянии. – Как ты спала?
Я качаю головой. От меня не укрылось то, как все переглянулись, когда я спросила про причину крушения, и я точно не хочу обсуждать, как мне спалось.
– Просто скажи мне, Джеймс.
Он вздыхает и смотрит поверх моего плеча на Дэйва, словно спрашивая у него разрешения. Дэйв, должно быть, кивает, потому что Джеймс переводит взгляд на меня.
– Учти, что сейчас это только предположение, но в прессе говорится о механической проблеме, вызванной ошибкой пилота.
– Ошибка пилота. – Я еле ворочаю языком, он будто намазан патокой.
Джеймс кивает.
– Ошибка пилота. То есть кто то облажался, и теперь мой муж мертв.
Джеймс меняется в лице.
– Мне жаль, Айрис, но дело обстоит именно так.
К горлу подступает тошнота, и комната начинает кружиться – или, может, это я.
Джеймс вскакивает с табурета и, обогнув барную стойку, подхватывает меня под локоть.
– Хочешь, я дам тебе что нибудь? Я не в силах излечить твое горе, но таблетка может смягчить его, по крайней мере, в течение нескольких следующих дней.
Я мотаю головой. Мое горе такое острое, но кажется, это единственное, что связывает меня теперь с Уиллом. Мысль о том, что я могу потерять и эту связь, пускай даже приносящую мне такую невыносимую боль, вызывает у меня панику.
– Я бы не отказался от ксанакса, – говорит Дэйв.
Джеймс бросает на меня взгляд, говорящий «этот твой ненормальный братец», потом похлопывает меня по руке.
– Подумай об этом, ладно? Я могу выписать рецепт на все, что тебе нужно.
Я изо всех сил стараюсь улыбнуться.
– Идем. – Мама увлекает меня к столу, заставленному едой. Блюдо с яичницей, горка плавающего в масле бекона и сосисок, целая буханка поджаренного хлеба. Для мамы нет лучшего способа показать свою любовь, чем обильная еда, и сегодня утром ее любви хватило бы на то, чтобы накормить целую армию. – Что ты будешь?
Я смотрю на еду, и запахи ударяют мне в нос, от вида маслянистой яичницы и жареного свиного жира в желудке у меня все переворачивается.
– Ничего.
– Тебе надо поесть. Как насчет блинчиков? Я их сделаю по голландски с яблоком и беконом, как ты любишь.
Дэйв выглядывает из за кофейника.
– Мам, оставь ее в покое. Она поест, когда проголодается.
– Иди сюда, малышка. – Отец зовет меня из за стола, похлопывая по соседнему стулу. – Я занял тебе место.
Отец в прошлом военный моряк и блестящий инженер с простой улыбкой и неплохим броском в прыжке, но его главный талант – это умение вовремя вклиниться между мной с братом и мамой.
Я опускаюсь на стул и прижимаюсь к отцу, а он крепко обнимает меня. В нашей семье не принято выставлять чувства напоказ. Мы обнимаемся только при встрече или при прощании. Целуемся редко и обычно даже не соприкасаемся кожей. Но сегодня я уже успела подержаться с братом за руку, упасть в мамины объятия и приласкаться к отцу. Вот что делает смерть. Она сближает и одновременно разделяет.
Мой взгляд падает на блокнот, исписанный в отцовской манере печатными буквами. На каждой странице – список дел, разделенных по важности и по категориям. Если бы здесь был Уилл, они с отцом вместе трудились бы над этим шедевром левополушарного мышления. Я отодвигаю папины очки для чтения и просматриваю записи. Мне кажется нечестным, что дел так много, а хочется только одного – вернуться в постель и забыть о вчерашнем дне, как будто его и не было.
И тут я замечаю несколько пунктов в самом низу страницы.
– Компенсация? – ядовито спрашиваю я.
– Авиакомпания собирается выплатить семьям жертв некоторую сумму, Айрис. Понимаю, это кажется жестоким, но я просто беспокоюсь за мою девочку. И позабочусь, чтобы ты получила все, что тебе причитается.
Как будто деньгами «Либерти эйрлайнс» может исправить негодные самолеты и некомпетентных пилотов. «О, мы убили вашего мужа? Вот, идите купите себе что нибудь».
– Я скорее умру с голода, чем прикоснусь к их кровавым деньгам.
– Вот и отлично, не прикасайся к ним. Положи деньги в банк и забудь про них. Я позабочусь о том, чтобы ты их получила.
Я хватаю ручку и дописываю еще один пункт: «узнать о благотворительных организациях помощи семьям погибших». Может, кто и воспользуется деньгами «Либерти эйрлайнс», но уж точно не я.
Я быстро просматриваю следующую страницу, потом еще одну и еще, пока не натыкаюсь на надпись вверху страницы: ПРЕССА. Под ней отец поместил длинный список звонков, где указал дату, время, имя звонившего и название СМИ. Не все названия мне знакомы, но многие бросаются в глаза. People magazine. The Today show. The Atlanta Journal Constitution. Diane Sawyer. USA TODAY.
– Как они меня нашли? Нашего номера нет в справочнике.
Дэйв устраивается во главе стола, держа в руках сэндвич с яйцом и беконом.
– Не знаю, но телефон звонит не переставая. Где то с час назад мы его отключили. Но когда я последний раз смотрел, у дома стояло три новых фургона.
– Серьезно?
– Абсолютно. И ты помнишь ваше с Уиллом фото с последнего Нового года? Оно заполонило весь Интернет.
Ну что ж, они могли выбрать снимок и похуже. Наш лучший отпуск, на лицах сияют глуповатые улыбки, Уилл обнимает меня. Снимок мне так понравился, что я установила его в качестве аватарки на своей странице в «Фейсбуке», оттуда они его, вероятно, и взяли.
Мама ставит передо мной тарелку, на которой высилась небольшая гора еды.
– Вот, лифье . Постарайся поесть хоть немного.
Я беру вилку, отрезаю маленький кусочек сосиски и катаю его туда сюда по тарелке, пока мама не уходит обратно на кухню.
Отец переворачивает страницу.
– «Либерти эйрлайнс» открыла Центр помощи семьям в международном терминале Хартсфилда. Твое контактное лицо дама по имени… – он надевает очки и сверяется со своими записями, – Энн Маргарет Майерс.
Дэйв фыркает, откусывая гигантский кусок.
– Какой идиот собирает родственников погибших при крушении в аэропорту?
– Очевидно, «Либерти эйрлайнс», – говорит отец. – Мы должны приехать для того, чтобы они могли, цитирую: «Принести соболезнования и предоставить консультации, обсудить планы и ответить на вопросы».
– Планы? – переспрашиваю я. – Какие планы?
– Ну, для начала они говорят о поминальной службе в эти выходные.
Отец старается говорить как можно мягче, но я все равно чувствую, как во мне закипает уже знакомый гнев. Намерение «Либерти эйрлайнс» устроить поминальную службу походит на оскорбление, это то же самое, как если бы сосед, задавивший вашу собаку, в качестве покаяния принес вам цветы. Я не собираюсь принимать их публичные извинения и не в силах простить им их ошибку.
– То есть я должна принять помощь от людей, по чьей вине погиб мой муж? Это же абсурд. – Я с силой отодвинула тарелку на середину стола, и пирамида из омлета съехала через край.
– Так может показаться, милая, но это касается не только «Либерти эйрлайнс». Там будут и представители Красного Креста, и ребята, которые собирают информацию о крушении. Мне интересно послушать, что они скажут и чего мы не узнаем из телевизора или газет.
– Может, ты спросишь у них, кто поднял шумиху в прессе, – говорит мама, с грохотом ставя на стол солонку и перечницу. – Это непростительная ошибка, и мне не терпится высказать этим людям все, что я о них думаю.
– Кто бы это ни был, он лишится работы, я прослежу за этим. – В отце просыпается командир – его голос звучит решительно, громко и четко. Он поворачивается ко мне, и выражение его лица сменяется со свирепого на обеспокоенное. – Милая, нравится тебе это или нет, но рано или поздно нам придется пообщаться с «Либерти эйрлайнс». Если хочешь, я могу взять это на себя или, наоборот, не стану вмешиваться, и ты уладишь все сама. Решать тебе. Ты не думаешь, что нам в любом случае нужно, как минимум, съездить туда и послушать, что скажет эта мисс Майерс?
Мне совсем так не кажется. Я видела такое по телевизору – рыдающие родственники проталкиваются сквозь окружившие их телекамеры, стремящиеся показать их отчаяние всему миру. И теперь отец предлагает мне стать одной из них?
И потом, у меня слишком много вопросов, и прежде всего: «Что вы сделали с моим мужем?» Если у этой мисс
Энн Маргарет Майерс есть ответ, то она может разместить мое зареванное лицо хоть на светодиодных экранах на бейсбольном стадионе «Сан Траст Филд», мне плевать.
Я встаю из за стола и иду наверх одеваться.
В последний вечер своей жизни Уилл готовил. Не какие то там полуфабрикаты или что то из отдела замороженных продуктов, а настоящую домашнюю еду. Для человека, который, когда мы познакомились, даже не умел резать помидоры, приготовить ужин, видимо, было непростым делом, и он, вероятно, потратил на это целый день. Возможно, он что то предчувствовал, что то говорило ему, что его час близок, но в тот вечер – в нашу седьмую годовщину – меня ждала домашняя еда, к тому же впервые приготовленная им собственноручно.
Я застала его на кухне склонившимся над моей поваренной книгой, в воздухе витал восхитительный аромат.
– Что происходит?
Он поспешно обернулся, в волосах застряла веточка тимьяна, а выражение лица одновременно было гордым и виноватым.
– Э… Ну… Я готовлю.
Что ж, это было очевидно. Он использовал все имеющиеся у нас кастрюли и сковородки, каждый сантиметр кухонного стола был завален продуктами, специями и кухонными принадлежностями. Сам Уилл с головы до ног был в муке и масле.
– Что ты делаешь? – улыбнулась я.
– Ростбиф из спинной мякоти, молодой картофель с маслом и петрушкой, а как называются эти тощие стручки в беконе, я забыл.
– Зеленая фасоль?
Он кивнул.
– А еще я приготовил десерт. – Он показал на два шоколадных фондана в белых формочках, остывающих рядом с плитой. Он даже посыпал их сахарной пудрой.
Видя, что я молчу, он сказал: – Мы все еще можем куда нибудь пойти, если хочешь. Я просто подумал…
– Идеально, – произнесла я, и действительно так думала. Мне было все равно, что в кухне разгром, или что у нас забронирован столик в новом модном суши ресторане в Бакленде. Уилл готовил, и делал это для меня. Я улыбнулась и потянулась его поцеловать. – Ты идеальный.
Чего нельзя было сказать о еде. Мясо оказалось пережаренным, картошка разваренной, а фасоль холодной, но ничего вкусней я не пробовала. Я съела все до последнего кусочка. После ужина мы отправились наверх, прихватив с собой десерт, и наслаждались им в постели. Вкус поцелуев смешивался со вкусом шоколада, сводя нас обоих с ума, и мы любили друг друга так, будто завтра никогда не наступит.
Но завтра наступило.
8
– Миссис Гриффит, позвольте мне прежде всего выразить вам свои глубочайшие соболезнования в связи со смертью вашего мужа.
Отец, Дэйв и я плечом к плечу сидим напротив нашего куратора в «Либерти эйрлайнс», Энн Маргарет Майерс, худенькой женщины с убранными в хвост белокурыми волосами. Судя по карточке, висящей у нее на шее, она специалист по оказанию помощи, и я с первого взгляда проникаюсь к ней ненавистью. Я ненавижу ее накрахмаленную розовую блузку и то, как она наглухо застегнута на все пуговицы до самой ямки на шее. Ненавижу ее французский маникюр и то, что она так крепко сцепила руки, что даже кожа на пальцах побелела. Ненавижу ее тонкие губы, и глаза цвета грязной лужи, и выражение сочувствия, настолько преувеличенного, что мне приходится сидеть на руках, чтобы не сорвать эту маску с ее лица.
Отец кладет руки на деревянный стол.
– Собственно, мисс Майерс, для начала мы хотели бы, чтобы вы объяснили нам, как так получилось, что имя Уилла стало известно прессе, прежде чем его жена узнала о том, что он был в том самолете.
Энн Маргарет выпрямляется на стуле.
– Простите?
Отец пожимает плечами, и этот жест не случаен.
– Казалось бы, у авиакомпании есть лучшие способы известить родственников, чем сообщать имена пассажиров журналистам, но что я в этом понимаю? Я думаю, что вы в «Либерти эйрлайнс» смотрите на вещи по другому. Могу сказать одно: эта ваша политика – дерьмо.
– Я… – Она открывает и закрывает рот, как выброшенная на мель рыба. Она смотрит то на отца, то на меня. – Вы узнали о мистере Гриффите из новостей?
Мы втроем киваем.
– О боже, я понятия не имела. Уверяю вас, миссис Гриффит, и вас, мистер Стаффорд, что это не политика «Либерти эйрлайнс». Кто то совершил огромную, непростительную ошибку, и поверьте, я очень, очень сожалею.
Я знаю, что она делает. Она пытается дистанцироваться и от компании, и от совершенных ею ошибок, но на это не я куплюсь. Ни за что.
Отец, судя по его хмурому виду, тоже не настроен отступать.
– Я ценю это, мисс Майерс, но уверен, вы понимаете, что ваших извинений недостаточно. Нам нужны объяснения, и мы хотим услышать их от тех, кто действительно в ответе за произошедшее.
Он откидывается назад, скрестив руки на груди, – авторитетный, властный, не терпящий возражений. В нужный момент на отца всегда можно положиться. Сегодня он командует.
Энн Маргарет явно напугана.
– Конечно, я понимаю. Как только мы закончим, я выясню, чья это вина, и организую для вашей семьи личную встречу с этим человеком. Устраивает ли вас троих такое решение?
Отец сдержанно кивает, я же не двигаюсь. По моему, она просто пытается нас задобрить, но я слишком устала, слишком потрясена и разбита, чтобы что то говорить, иначе я бы давно уже придушила ее.
Мы сидим в представительском зале ожидания авиакомпании «Либерти эйрлайнс» в новеньком новом терминале аэропорта Хартсфилд. Это просторное, роскошно декорированное помещение с зонами отдыха и баром, одна из стен которого, полностью стеклянная, выходит на зону посадки и высадки пассажиров. Самолеты с ревом снуют туда сюда по ту сторону стекла, словно гигантские снаряды, возбуждая во мне преступные намерения.
– Журналисты уже добрались до вас? – спрашивает Энн Маргарет, и я поворачиваюсь к столу.
Дэйв кивает.
– Они все утро звонили на домашний телефон, и на улице дежурит пара фургонов. Кое кто из репортеров даже набрался наглости позвонить в дверь и попросить об интервью.
Она с отвращением качает головой.
– Мы специально просили представителей прессы уважать частную жизнь семей, но не все журналисты прислушиваются к нашим просьбам. Единственное, что я могу сделать, – это помочь вам избежать встречи с ними на выходе. Могу я предложить вам попросить кого то из друзей семьи взять на себя общение с прессой? Тогда вам не придется встречаться с ними, пока вы не будете готовы.
Отец внес еще один пункт в свой список, занимавший уже несколько страниц.
Вокруг нас много людей, и все они плачут. Седой мужчина с небритым лицом, индианка в сари цвета бирюзы с серебром, чернокожий подросток, у которого брильянты в запонках больше, чем камень в моем обручальном кольце. Слезы текут у них по щекам, но они этого не замечают. Кажется, что сам воздух в зале пропитан отчаянием. Вид чужого горя так же заразителен, как зевота. Внезапно я тоже начинаю всхлипывать.
Энн Маргарет протягивает мне упаковку салфеток.
– Мисс Майерс, – говорит отец, – может, вы вкратце познакомите нас с последними новостями? Есть какая то новая информация?
– Прошу вас, зовите меня Энн Маргарет. И да, конечно. Как вы, возможно, слышали, оба черных ящика, бортовой регистратор полетных данных и речевой самописец из кабины пилотов, найдены и отправлены в Национальный совет по безопасности на транспорте для исследования. Однако должна вас предупредить. Окончательный отчет будет готов только через несколько месяцев, а то и лет.
Я морщусь. Месяц и то звучит как целая вечность, а тут годы.
– Между тем… – Она чуть пододвигает к нам папку с документами и указывает кончиком пальца на напечатанный на ней адрес сайта. – Это теневой сайт, то есть он не предназначен для широкого доступа. На него нет ссылок, найти его можно, только набрав точный адрес. «Либерти эйрлайнс» будет размещать на нем отчеты и новую информацию, доступ к которым будет только у друзей и родственников пассажиров. Вы также сможете найти там список имен, телефоны и адреса электронной почты всех сотрудников группы помощи и содействия семьям погибших. Они доступны круглосуточно. Вы – моя семья, и помогать вам – моя первостепенная задача.
Я поднимаю голову и смотрю на нее.
– В каком смысле мы ваша семья?
Она улыбается мне:
– За семьей каждого из погибших пассажиров закрепляется специалист по оказанию помощи и содействия. Для вашей семьи – это я. Вы – моя семья. Если кому нибудь из вас что то понадобится, вам нужно просто сказать об этом мне, и я обо всем позабочусь.
– Превосходно. Для начала верните мне моего мужа.
Она опускает плечи, наклоняет голову и вновь надевает маску сочувствия.
– Мне жаль, что я не могу этого сделать, миссис Гриффит. Правда, жаль.
Я ненавижу эту женщину. Ненавижу так сильно, что на пару секунд даже начинаю верить во все, что случилось. Конечно, я понимаю, что в том, что кто то небрежно провел проверку безопасности или совершил крен влево, когда надо было повернуть вправо, нет ее вины, но и в ее притворное «я на вашей стороне» тоже не верю. Если эта женщина действительно так печется о моих интересах, как утверждает, она скажет мне то, что я хочу услышать.
– Как мой муж попал в самолет?
Энн Маргарет не сразу улавливает, о чем идет речь, а потом виновато улыбается:
– Простите, но я не совсем понимаю, что вы имеете в виду?
– Я имею в виду, видел ли кто нибудь, как он заходил в самолет? Дело в том, что он вышел из дома с опозданием, и, даже если он не застрял в пробке, что маловероятно, ему еще нужно было пройти досмотр и попасть в терминал. В самолет в таком случае он должен был войти последним, даже если каким то чудом не опоздал.
Она ерзает на стуле и поглядывает на отца, словно ждет, что он ей поможет. Не дождавшись поддержки, она переводит взгляд на меня.
– Вы спрашиваете, почему в авиакомпании уверены, что ваш муж сел в самолет?
– Да. Именно это я и пытаюсь выяснить.
– О'кей. Давайте подумаем, хорошо? Все авиакомпании придерживаются определенных процедур. Так что ошибки, подобные той, о которой вы говорите, невозможны. Билеты пассажиров сканируются на контрольно пропускном пункте, а потом еще раз уже на выходе на посадку. Прямо перед посадкой в самолет. Техника не врет. Она гарантирует нам отсутствие ложноположительного ответа.
Я слышу смех Уилла так ясно и отчетливо, как будто он сидит рядом со мной. Если бы это было так, он объяснил бы этой леди, что техника врет по определению, поскольку ее создают и контролируют люди. Бывают сбои. Бывают поломки. Бывают ложноположительные и ложноотрицательные ответы. Так что Энн Маргарет может сколько угодно пытаться убедить меня, что я напрасно трачу время, но я уверена, что тут не все так однозначно.
Вспышка гнева сменяется чувством удовлетворения. Если авиакомпания могла совершить столь вопиющую ошибку: не позвонив мне, прежде связаться с прессой, то кто возьмется утверждать, что имя Уилла в списке пассажиров тоже не было ошибкой? Гигантской, переворачивающей жизнь, но все же ошибкой.
– Что, если, уже идя по телетрапу, он повернулся и пошел обратно? А служащая на пропускном пункте проверяла билеты других пассажиров и не заметила, как он вышел.
– Полагаю, такое возможно… – Энн Маргарет отводит глаза в сторону и даже не скрывает своих сомнений. Она также не задает самый очевидный вопрос – почему кому то вообще могло понадобиться развернуться и выйти? Если бы она спросила, я сказала бы ей, что это был не тот рейс, летевший не в том направлении. – Может, вы хотите поговорить с кем нибудь?
Это другой разговор. Я уже собираюсь кивнуть, полагая, что она имеет в виду своего босса или, еще лучше, начальника службы безопасности Хартфилда.
– Со священником или с кем то из светских служб? У нас здесь работают психологи из Красного Креста, а также представители основных религиозных конфессий. Кого вы предпочитаете?
Внутри меня нарастает раздражение.
– Мне не нужен психолог. Я сама психолог. Единственное, что мне нужно, – это чтобы кто нибудь сказал мне, где мой муж.
Энн Маргарет замолкает. Она кусает нижнюю губу и поглядывает на своих коллег, находящихся за соседними столами и утешающих безутешных, словно спрашивая: «И что теперь? Этому нас не учили на тренинге для специалистов по оказанию содействия». Я озадачила ее.
– И что теперь? – спрашивает отец, ему, как всегда, нужен план. – Что мы делаем дальше?
Энн Маргарет с облегчением ухватилась за возможность вернуться к своему сценарию.
– В эти выходные в городе пройдет церемония прощания. «Либерти эйрлайнс» еще дорабатывает детали, но, когда станут известны место и время, я вам сразу же сообщу. Если хотите, я могу забрать вас от дома и сопроводить на службу. Конечно, это вам решать, но там будет много журналистов, а я знаю, как их обойти. И если вам интересно, я могу также помочь спланировать посещение места крушения.
На последних словах у меня перехватывает горло. Место крушения. Я с трудом могу видеть даже телевизионные кадры. А при мысли, что придется ходить среди обломков, стоять на земле, принявшей 179 душ, мне кажется, что меня ударили в живот.
– Спешки никакой нет, – говорит Энн Маргарет, заполняя тишину. – Сообщите, когда будете готовы.
Поскольку я снова не отвечаю, она, сверившись с бумагами, переходит к следующему пункту:
– Ах да, «Либерти эйрлайнс» в сотрудничестве с независимой компанией занимается организацией процесса возвращения личного имущества родственникам пассажиров. Форму для заполнения вы найдете на странице двадцать три. Чем больше подробностей вы сможете указать, тем лучше. Фотографии, описания, особые приметы, ну и тому подобное.
Уилл не любитель ювелирных украшений, но он носит обручальное кольцо и часы. То и другое подарила ему я, предварительно снабдив гравировкой с нашими инициалами, и хотела бы получить их обратно.
– То есть вы все же полагаете, что он был в том самолете.
Понимаю, что демонстрирую классическую стадию отрицания. Я не верю, потому что это не может быть правдой. Уилл не лежит в полях Миссури. Он в Орландо, завораживает участников конференции своим докладом о прогнозно аналитическом программном обеспечении и жалуется на жару в баре отеля. А может, он уже дома, помятый и уставший после поездки, размышляет, что у нас на ужин. Я представляю, как вхожу в дверь и вижу его, и внутри у меня зарождается радость.
– Миссис Гриффит, я понимаю, как это, должно быть, трудно, но…
– Правда? Вы понимаете? Потому что в том самолете был ваш муж? Или это ваших родителей или детей разорвало в клочья на кукурузном поле? Нет? Тогда вы не понимаете и не можете понять, как это трудно для меня. Для любого в этом зале.
Энн Маргарет наклоняется к столу и хмурит брови.
– Нет, я не потеряла родных на рейсе 23, но я тоже испытываю глубокую скорбь и сочувствие к вам, а также ко всем, кто пришел сегодня сюда. Я разделяю вашу боль и страдание, и я на вашей стороне. Скажите мне, что вы хотите, чтобы я сделала, и я это сделаю.
– Верните мне моего мужа! – выкрикиваю я.
За соседними столами становится тихо, головы всех сидящих поворачиваются в мою сторону. Они тоже хотят, чтобы им вернули тех, кого они любили. Если бы мы сидели рядом, то могли бы пожать друг другу руки. Это дерьмовая ситуация, но, по крайней мере, я прохожу через нее не одна.
Дэйв в знак братской поддержки кладет руку мне на спину. Он понимает, что я на грани нервного срыва, и его главная цель сейчас – увести меня отсюда.
– Что то еще?
– Да. Нам бы очень помогло, если бы вы сообщили имя и адрес врача и дантиста вашего мужа. Мы гарантируем, что вся собранная информация останется конфиденциальной и будет использоваться только судебными экспертами. И простите, что я спрашиваю, но нам также нужен образец ДНК.
Отец берет меня за руку.
– Еще что нибудь? – спрашивает он, сжав зубы.
Энн Маргарет достает из папки конверт и пододвигает его к нам через стол.
– Это первоначальный взнос от «Либерти эйрлайнс» на покрытие расходов, связанных с катастрофой. Я знаю, что сейчас трудное время, и эти деньги должны, так скажем, немного облегчить груз, который ложится на плечи вашей семьи.
Я беру конверт и смотрю на вложенный в него листок бумаги. Очевидно, даже у смерти есть цена, и, если верить «Либерти эйрлайнс», она составляет 54 378 долларов.
– Будет еще, – говорит Энн Маргарет.
Угли гнева, разгоравшегося во мне с момента, как я вошла в этот зал, наконец вспыхивают неукротимым огнем. Безудержная ярость сжигает меня изнутри и гонит раскаленную лаву по моим венам. Руки сжимаются в кулаки, и я выпрямляюсь на своем стуле.
– Позвольте спросить у вас кое что, Маргарет Энн.
– Энн… – Она обрывает сама себя, натянув сочувственную улыбку. – Конечно. Все, что угодно.
– На кого вы работаете?
Пауза. Она хмурит брови, будто спрашивая: «О чем вы говорите?»
– Миссис Гриффит, я уже вам говорила. Я работаю на вас.
– Нет. Я имею в виду, как называется компания, которая вам платит?
Она открывает рот, потом закрывает, делает вдох носом, потом еще раз.
– «Либерти эйрлайнс».
Я рву чек пополам, беру сумочку и встаю.
– Так я и думала.
Энн Маргарет сдержала по крайней мере одно из своих обещаний. Когда мы выходим из Центра помощи семьям, расторопные представители авиакомпании, одетые в униформу «Либерти эйрлайнс», быстро проводят нас через терминал и выводят на улицу через боковую дверь. Если журналисты и замечают нас на пути к машине, мы этого не видим. Люди в форме служат нам живым щитом.
Они загружают нас в отцовский «чероки», захлопывают дверцу и отступают прочь, как только отец заводит двигатель. Он переводит рычаг в положение «задний ход», но не убирает ногу с педали тормоза. Как и я, отец до сих пор пребывает в шоке, пытаясь осмыслить все, что мы узнали за последний час. Я не представляю, сколько мы так сидим под звук урчащего под нами двигателя, молча уставившись в окно на бетонную стену парковки. И только когда я чувствую, как отец кладет теплую ладонь мне на колено, а Дэйв обнимает меня, я понимаю, что все это время плачу.
9
Всю ночь мне снится, что я – это Уилл. Я лечу высоко в облаках где то над Миссури, надежно пристегнувшись в кресле у прохода. Внезапно самолет начинает падать. Он кренится набок и летит вниз, пронзительный рев двигателей так же оглушителен, как и мой собственный крик, в нем столько же ужаса, как в криках других пассажиров. Мы срываемся в пике и несемся к земле с нарастающей скоростью. Я проснулась в момент взрыва, мой рот, как песком, был забит предсмертным ужасом Уилла. Понимал ли он, что происходит? Кричал ли, плакал ли, молился ли? Думал ли он обо мне в последние секунды своей жизни?
Мне никуда не деться от всех этих вопросов. Словно вражеская армия, они захватывают мой мозг, бомбардируя его и заставляя меня подскакивать в постели. Зачем моему мужу говорить мне, что он направляется в одно место, а самому лететь в другое? Зачем ему понадобилось выдумывать несуществующую конференцию и демонстрировать поддельный флаерс в качестве фальшивого доказательства? Сколько еще раз он был не там, где говорил? На последнем вопросе мое сердце подпрыгивает, ответ очевиден – это то же самое, что пытаться забить квадратный колышек в круглое отверстие. Уилл не стал бы лгать. Он бы не стал.
И что дальше? Откуда тогда эта ложь?
Я поворачиваюсь на кровати, нащупывая в неверном утреннем свете пустую подушку. Прижимаю прохладную ткань к своему лицу и вдыхаю запах мужа, болезненные в своей яркости воспоминания накатывают на меня. Квадратная челюсть Уилла, освещаемая снизу экраном ноутбука. Волосы, неизменно спутанные с одной стороны, – задумавшись, он бессознательно начинал их ерошить. Улыбка, освещавшая его лицо всякий раз, как я входила в комнату, он никому так больше не улыбался. И прежде всего, ощущение, что мы единое целое, что я принадлежу ему, что мы не существуем по отдельности.
Мне нужен мой муж. Его теплое после сна тело и согревающие прикосновения, его голос, нашептывающий что то мне на ухо, называющий меня его самым любимым человеком. Я закрываю глаза и вижу его, он с обнаженным торсом лежит рядом и манит меня пальцем. Внутри становится пусто. Уилл умер. Его больше нет, и меня тоже.
Свежая рана снова начинает нестерпимо болеть. Я ни секунды больше не могу оставаться в постели, в нашей постели. Я откидываю одеяло, натягиваю пижаму Уилла и спускаюсь вниз по лестнице.
В гостиной я щелкаю выключателем и жду, пока глаза привыкнут к яркому свету. Когда зрение возвращается, вижу картину нашей с Уиллом жизни, застывший во времени момент перед тем, как он уехал в аэропорт. Фантастический роман в мягкой обложке с загнутыми уголками страниц, который он читал, лежит на столе, стоящем рядом с его любимым креслом, рядом с книгой высится небольшая гора целлофановых оберток от конфет, я все время ворчу, что он их не убирает. Я улыбаюсь и тут же чувствую, как подступают слезы. Но я не даю им пролиться, потому что одно слово врезается в мои воспоминания, словно мачете.
Почему?
Я отталкиваюсь от стены и направляюсь к книжным полкам.
Когда мы переезжали сюда в прошлом году, Уилл отказался от идеи домашнего офиса.
– Компьютерщику не нужен стол, – сказал он тогда, – только ноутбук с многоядерным процессором и место, где присесть. Но если ты хочешь, валяй.
Я не хотела. Мне нравилось устраиваться рядышком с Уиллом – за кухонным столом, на диване, в тенистом уголке на задней веранде. Стол в гостиной служил для разбора писем, хранения ручек и скрепок, а еще на нем стояли наши любимые фотографии – пойманные в объектив мгновения счастья. Мне невыносимо смотреть на них, и я поворачиваюсь к столу спиной.
Но нужно заняться бумагами на дом, их Уилл хранил в гостиной. Я опускаюсь на пол, рывком открываю дверцы стенного шкафа и восхищенно замираю при виде зрелища, достойного быть помещенным в каталог «Контейнер Стор». Разноцветные ряды одинаковых папок, содержимое каждой из которых напечатано на специальных этикетках. Все разложено по порядку и собрано по годам. Я вытаскиваю папки, раскладывая их по степени важности на полу. Где обнаружится очередная ложь?
Слева в шкафу высятся три лотка для бумаг, и я быстро просматриваю их. Брошюры, пожелтевший номер «Атланта бизнес кроникл», где на первой странице напечатана статья, посвященная «Эппсек», билеты на концерт «Роллинг стоунз», который состоится в конце лета. Сверху лежит аккуратная стопка неоплаченных счетов, скрепленных вместе и снабженных стикером, на котором рукой Уилла написано: «Срочно». Сердце начинает биться чаще, качая слишком много крови за раз, и я покрываюсь потом, несмотря на царящий в комнате холод. Уилл не умер. Он вернется. И эта записка тому доказательство. Мертвецы не ходят на концерты и не составляют список дел. Мой педантичный муж никогда не бросает дело незаконченным.
Я сижу по турецки среди бумаг, одну за другой просматривая папки. Банковские выписки. Кредитные карты. Документы на займы, контракты и налоговые декларации. Я ищу… Сама не знаю что. Что то, что расскажет мне о муже, которого, мне казалось, я хорошо знаю, какую то подсказку, которая поможет мне понять, почему он внезапно превратился в лжеца.
Спустя полтора часа я наконец кое что нашла. Его новое завещание, которое я прежде не видела, составленное всего месяц назад, это открытие подействовало на меня как удар ниже пояса. Он изменил завещание, не сказав мне? Не то чтобы мы были богаты. Купленный в ипотеку дом, пара кредитов за машины, – вот, пожалуй, и все. Все родственники Уилла умерли, а детей у нас нет. Пока. А там кто знает. За исключением этого гипотетического ребенка, наша ситуация совершенно ясна. Я пролистываю страницы, пытаясь понять причину такого поступка.
И нахожу ее на седьмой странице: в начале года Уилл купил два новых страховых полиса. Вместе с тем, что у него уже был, сумма страховки составила – мне приходится взглянуть дважды, чтобы убедиться, что мне не показалось, – два с половиной миллиона долларов. Бумаги падают мне на колени, голова кружится от нолей. Сумма умопомрачительная и совершенно несоизмеримая с его зарплатой. Я знаю, что должна радоваться такой предусмотрительности, но не могу отделаться от новых вопросов, терзающих меня. Зачем ему два новых полиса? Почему так много?
– Можно спросить? – Я поднимаю глаза и вижу Дэйва, стоящего на пороге. На нем мятые после сна футболка Джеймса с эмблемой Гарварда и пижамные штаны, он отчаянно зевает. Но сейчас нет и семи, а Дэйв никогда не был ранней пташкой.
– Я ищу подсказки.
– Я уже понял. – Он поднимает к потолку свои длинные руки и делает пару поворотов корпусом, при этом его позвоночник издает звуки, напоминающие хлопки воздушных пузырей на упаковочной пленке. – Но я хотел спросить, удалось ли тебе найти доказательства другой жизни в Сиэтле?
– Как раз наоборот. Никаких необычных платежей или незнакомых имен. Только еще больше доказательств того, что, когда дело касается организации, мой муж проявляет невероятную дотошность. – Я беру в руки завещание и нахожу седьмую страницу. – У тебя есть страховой полис?
– Ну да.
– На какую сумму?
Он запускает пальцы в свои темные волосы и взлохмачивает их так, что они остаются стоять дыбом.
– Точно не помню. Что то около миллиона.
– А у Джеймса?
– Думаю, примерно столько же. А что?
– Два с половиной миллиона долларов. – Я потрясаю завещанием в воздухе. – Миллиона, Дэйв. Не слишком ли много?
Он пожимает плечами.
– Получателем страховой суммы, я полагаю, являешься ты?
– Конечно, – отвечаю я, а в мозгу уже рождается другой вопрос. Кто сказал, что эти полисы единственные, что он не купил еще, чтобы обеспечить кого то в Сиэтле?
– Тогда и да и нет. Насколько я помню, страховая сумма должна составлять десять годовых доходов, так что да, Уилл застраховал свою жизнь на очень большую сумму. Но он любил тебя. Вероятно, просто хотел быть уверенным, что ты будешь хорошо обеспечена.
От слов Дэйва мое сердце снова начинает болеть, но я не поддаюсь. Да, муж меня любил, но он также мне лгал.
– Два полиса были куплены три месяца назад.
Он вскидывает голову, брови сходятся на переносице.
– Это либо невероятное совпадение, либо невероятная мерзость. Я еще не решил.
– Я за мерзость.
Он падает в кресло и трет руками лицо.
– Хорошо, давай подумаем. Никто не застрахует твою жизнь бесплатно, а сумма так велика, что ему пришлось бы отстегивать по сотне, а то и больше баксов в месяц.
Я указываю на стопку папок, в одной из них собраны банковские выписки за последний год.
– Ну, он точно не брал для этого деньги с нашего общего счета. Я просмотрела все выписки до единой и не нашла ничего, кроме астрономических счетов из «Старбакс».
– У него мог быть другой счет?
– Думаю, да. Но если в папках ничего нет, как мне его найти?
– В его компьютере. Электронная почта, закладки, история файлов и все такое.
– Уилл никогда не выходил из дома без ноутбука, а также без телефона и айпада.
– Ты можешь войти в его почту?
Я мотаю головой:
– Нет. Это мы используем в качестве пароля кличку собаки, которая была у нас в детстве. А Уилл – сгенерерированный компьютером логин, который невозможно взломать, причем везде разный.
– Даже на «Фейсбуке»?
– Особенно на «Фейсбуке». Ты знаешь, как часто взламывают учетные записи в социальных сетях? Каждую чертову секунду. А дальше все полторы тысячи твоих подписчиков в «Твиттере» получают от тебя сообщения с рекламой фальшивых «Рэй Бэн».
Уилл мог бы гордиться. Я слово в слово повторила лекцию, которую он прочел мне, когда я сообщила, что мой пароль везде: роки321.
Я вздыхаю, оглядывая гору бумаг и папок, в них нет ответов, это ясно. Ползая на коленях, я начинаю запихивать все обратно в шкаф.
– Знаешь, где бы я еще посмотрел, если бы хотел узнать секреты своего мужа? И это, скажу тебе, подтверждает все стереотипы, которые ты когда либо слышала о мужчинах геях.
Дотянувшись до очередной папки, я через плечо оборачиваюсь на брата, и мы в один голос произносим:
– В гардеробной?
* * *
В гардеробной Уилла царит безупречный порядок. Все вещи распределены по цветам и по типу. Рубашки для офиса, отутюженные, накрахмаленные и застегнутые на все пуговицы. Ряды брюк со стрелками, такими острыми, что ими можно резать хлеб. Джинсы, футболки и аккуратно развешанные рубашки поло. Я выдвигаю верхний ящик, и моему взору открываются ровные ряды трусов, туго свернутых в рулончики, как ириски «Тутси Роллс».
Это царство Уилла, и он тут повсюду. Я на мгновение замираю, смакуя это ощущение, как вино, и чувствуя, как внутри расползается пульсирующая боль. Идеальный порядок, мягкие ткани и яркие натуральные цвета, аромат пряного мыла и мяты – во всем этом ощущается присутствие Уилла. Как если бы я повернулась, а он здесь, улыбается той самой улыбкой, которая делает его моложе и старше одновременно. Впервые он подарил ее мне на парковке у «Крогера», и она мне так понравилась, что я согласилась на чашку кофе, даже несмотря на то, что он на своем автомобиле протаранил мой бампер.
– Ты мог бы просто попросить у меня номер, – поддразнила я его спустя несколько дней, когда он провожал меня до дома после нашего первого официального свидания. – И машины остались бы целы.
– А как еще я мог привлечь твое внимание? Ты же уезжала.
Я рассмеялась.
– Бедные, ни в чем не повинные машинки.
– Жертва того стоила. – Он поцеловал меня, и я поняла, что он был прав.
– Ты в порядке? – мягко интересуется Дэйв.
Я киваю, боясь, что голос меня выдаст.
– Ты уверена, что хочешь этого? – Он смотрит на меня с беспокойством. – Ты же знаешь, что не обязана помогать.
– Я знаю, но мне этого хочется. – Он продолжает смотреть на меня с сомнением, и я добавляю: – Мне это необходимо.
– Что ж, хорошо. – Он указывает в начало шкафа, туда, где высятся идеальные стопки свитеров. – Я начну с того конца, а ты давай с другого. Встретимся посередине.
За работой мы почти не разговариваем. Мы проверяем каждый карман в брюках, рубашках и джинсах. Дэйв перетряхивает каждый свитер, а я обшариваю каждый ящик. Мы заглядываем в каждый ботинок, залезаем в каждый носок. Мы ищем целый час, но не находим ничего, кроме пыли.
– Я, конечно, знал, что твой муж педант, но это просто ненормально. Мы должны были найти хотя бы мусор. Старые билеты, записки, визитки, рецепты, какую нибудь мелочь. Есть какое то место, куда он выкладывал все из карманов?
– Для мелочи у нас есть банка в прачечной, а остальное… – Я так старательно пожимаю плечами, что почти достаю до ушей.
Мы с братом сидим на полу в гардеробной среди сваленной в кучу одежды и обуви. Гардеробная выглядит так, будто по ней прошелся торнадо, сметая вещи с вешалок и полок и швыряя их на пол. Я поднимаю свитер из мягчайшего кашемира, который купила Уиллу на прошлый день рождения, и подношу его к лицу, вдыхая знакомый запах. В этот момент я так явно ощущаю присутствие Уилла рядом с тобой, что у меня перехватывает дыхание, а волосы на затылке встают дыбом. «Эй, сладкая, – его голос у меня в голове звучит так четко, будто он стоит прямо рядом со мной, – чем занимаешься?»
Я прогоняю видение и роняю свитер на колени.
– И что теперь?
Дэйв задумывается.
– Машина?
– Она в аэропорту.
Он кивает.
– Мы с отцом выясним, как ее вернуть. А пока, может быть, посмотреть в соцсетях? Когда ты в последний раз заходила на его страницу в «Фейсбуке»?
Вопрос Дэйва удивил меня. У нас с Уиллом общий дом, жизнь, прошлое. Наши взаимоотношения всегда строились на доверии и честности. Он не ограничивал мою свободу, а я никогда не пыталась контролировать его.
– Никогда, и нечего на меня так смотреть. Мы никогда не шпионим друг за другом. Ни у одного из нас никогда не было повода для ревности или подозрений.
Дэйв вздыхает, но не произносит вслух то, о чем думает каждый из нас.
До сих пор.
За углом раздается голос Джеймса:
– Ты где, Дэйв?
– В гардеробной, – откликается брат.
Сначала в дверной проем залетает смех Джеймса, а потом уже появляется он сам, облаченный в обтягивающий спортивный костюм с белым подарочным пакетом в руках. Его белокурые волосы, мокрые от пота и дождя, прилипли ко лбу, он задыхается.
– Мне в голову приходит столько разных шуток.
Дэйв смотрит на него во все глаза.
– Ты что, бегал по торговому центру?
Джеймс смотрит на пакет, как будто только сейчас вспомнил, что держит его в руках.
– Ах да. Айрис, это, наверно, тебе. Он висел на ручке входной двери. Записки нет.
Я беру пакет и вынимаю новенький iPhone 6, самую большую модель с таким количеством гигабайт, какого у меня никогда не было, в герметично запечатанной упаковке.
– С чего бы кому то дарить тебе iPhone? – спрашивает Джеймс.
– Потому что ей меня жаль, и она знает, что свой телефон я разбила. – Я кладу коробку обратно в пакет и протягиваю брату.
– Ты хочешь, чтобы я его настроил? – интересуется Дэйв.
– Нет, я хочу, чтобы ты отнес его обратно в магазин, вернул деньги, а потом купил мне другой телефон, за который я заплачу сама.
– А не проще будет послать этому человеку чек?
Как обычно, брат прав. Мне нужен новый телефон, но я, черт возьми, не желаю, чтобы кто то покупал его для меня.
– Хорошо, но тебе понадобится мой ноутбук. Он где то на кухне. И заодно посмотри, сколько стоит телефон, ладно? – Мне нужно зайти на сайт школы и найти адрес Клэр, чтобы я могла послать ей чек по электронной почте.
– Конечно.
Ну, с этим разобрались. Джеймс, прислонившись к косяку, с интересом обозревает разгром, который мы устроили в гардеробной. В шкафах вкривь и вкось висят вешалки, на полу горы свитеров и рубашек, из ящиков свешиваются разные предметы туалета, как на распродаже в «Таргет». А хочу ли я вообще знать?
– Мы ищем хоть какую то зацепку, – поясняет Дэйв.
– И как?
– Ничего. Даже чека с заправки.
Тон, которым Дэйв это произносит, столь же многозначителен, как и выражение его лица. У меня внутри все холодеет от страха, пока я наблюдаю за молчаливым разговором двух мужчин. «Кто не оставляет после себя следов, даже обертки от жвачки или забытой монетки? Тот, кто не хочет, чтобы его жена узнала, что он задумал». Я так отчетливо читаю их мысли, что мне даже кажется, что они произносят это вслух.
– Он меня не обманывал, – говорю я, стараясь, чтобы в голосе прозвучала переполняющая меня уверенность. Есть вещи, которые знаешь сердцем и за которые можешь поручиться головой. Это одна из таких вещей. – Нет.
Дэйв обводит рукой горы одежды и обуви на полу.
– Солнышко, никто не станет проявлять такую осторожность без причины. Тут явно что то не так.
– Конечно, не так. Уилл сел не в тот самолет и улетел не в том направлении. Но не из за женщины. Тут что то другое.
Джеймс открывает было рот, чтобы высказать свое мнение, но Дэйв бросает на него предостерегающий взгляд, словно говоря: «Заткнись». Ясно, что, как только они окажутся за закрытой дверью комнаты для гостей, тут же начнут высказывать каждый свою точку зрения и строить догадки и предположения, и, похоже, мне стоит к этому привыкнуть. Мои родные не первые, кто подумает про Уилла худшее, что в Сиэтле у него была другая женщина – подружка, жена, мать его детей.
Я задыхаюсь от бешенства. Как Уилл мог так поступить со мной? Как он мог бросить меня здесь одну, беспомощную и растерянную, совершенно неготовую вести этот бой? Я хочу защитить его, защитить нас, но я не знаю как. Он не оставил мне ничего, кроме вопросов. Как я, спрашивается, должна доказать всем вокруг, что они ошибаются.
Дэйв кладет руку мне на колено.
– Мы продолжим поиски, хорошо? Мы сядем в самолет и полетим в Сиэтл, если придется. Мы что нибудь найдем.
Я киваю, сердце сжимается от любви к моему брату близнецу. Он предлагает мне это не потому, что верит моему мужу, а потому, что верит в меня. Он хочет найти другое объяснение только потому, что я так уверена в его существовании.
– Ты мой второй самый любимый человек на планете, – говорю я, прежде чем расплакаться, потому что это уже не так. Теперь, когда Уилла здесь нет, первое место достается Дэйву.
10
В воскресенье выдается один из тех ясных и погожих дней, которыми славится Атланта. Небеса синеют. Солнце припекает. Свежий ветерок пахнет травой и жимолостью. В такой день мы с Уиллом любили прогуляться по парку Пьедмонт или отправиться в путешествие по тропе
Белт Лайн. Такой день слишком ясный и солнечный для похорон.
Церемонию прощания в «Либерти эйрлайнс» было решено проводить в Ботаническом саду Атланты, и, пока я тащусь по нему в черном наряде и в темных очках, мне приходится, хотя и с неохотой, признать, что это блестящий выбор. Сад с его подвесными мостами, зеркальными прудами и яркими стеклянными скульптурами Чихули выглядит очень живописно. И что особенно важно, журналистов на территорию не пускают, а густая листва служит надежной защитой даже от самых мощных объективов фотокамер. Я представляю себе, как Энн Маргарет с энтузиазмом кивает, когда на собрании предлагается провести службу именно здесь. Кто может оставаться печальным в окружении цветущих тюльпанов?
Мама берет меня под руку, прижимаясь виском к моему плечу.
– Как ты? Держишься?
– Я в порядке.
К счастью, это правда. Как только мы въехали на парковку, все внутри меня онемело, как будто меня накачали новокаином. По видимому, мое тело перешло в режим выживания, и я благодарна ему за эту передышку. Это лучше, чем рыдать и биться в истерике, как я делала это весь день вчера после того, как отец вручил прибывшему из авиакомпании человеку с серьезным лицом то, что ему удалось собрать в ванной на половине Уилла, – его зубную щетку, забытый обрезок ногтя, несколько волос. Ощущение завершенности – предполагается, что именно его генетическая экспертиза должна дать родственникам жертв. Но я не хочу мириться с утратой. К черту завершенность. Я хочу услышать, что им не удалось найти ни одной, даже самой крохотной частички моего мужа на том кукурузном поле.
Одетые в униформу сотрудники парка провожают нас по кирпичным дорожкам к розарию, большой поросшей травой лужайке, задним фоном для которой служит панорама центральной части города. Здесь рядами расставлены мягкие складные стулья, мы пробираемся в середину, и по пути я замечаю знакомые лица. Индианка в сари, на этот раз в белом. Чернокожий подросток уже без запонок, на его лице видны дорожки от слез. Их влажные лица блестят на солнце, как бекон, и я радуюсь, что на мне темные очки. Особенно когда я замечаю стоящую в стороне Энн Маргарет. Тоска, явно читающаяся на ее лице, заставляет меня вспомнить Лейк Форест и прыщавых девчонок, отчаянно жаждущих быть принятыми в популярную тусовку. Мы «ее» семья, и мы отталкиваем ее. Я посылаю ей самый холодный взгляд, на который только способна, и отворачиваюсь.
Церемония представляет собой растянувшуюся на полтора часа мучительную пытку, сопровождаемую дурацкими песнями и бесконечной чередой речей, произносимых людьми, которых я никогда прежде не встречала и вряд ли увижу вновь. Свои соболезнования они облекают в форму нелепых банальностей, вроде: «Пусть ваша любовь будет сильнее вашего отчаяния и скорби» или «Давайте же постараемся заполнить эту пустоту любовью и надеждой». Надеждой на что, черт возьми? «Либерти эйрлайнс» отняла у меня надежду.
«Либерти эйрлайнс». Когда я произношу эти два слова, меня трясет от злости. Я ненавижу их за небрежность механиков, за фальшивую заботу, за некомпетентность специалистов, отвечающих за разработку алгоритма действий в чрезвычайных ситуациях, и за непрофессионализм экипажа. Если бы пилот разбившегося самолета не погиб в катастрофе, я убила бы его собственными руками.
А где семья летчика? Она здесь? Я изучаю лица людей, рыдающих вокруг меня, пытаясь отыскать его жену или мужа и их детей. Осмелятся ли они прийти? Осмелятся ли посмотреть в лицо тем ста семидесяти восьми другим семьям, зная, что их любимый человек совершил ошибку, которая привела к падению самолета?
После службы мы подходим к столам с напитками, расставленными возле увитой розами арки, больше уместной на свадьбе, чем на похоронах. Цветы не распустятся еще несколько недель, их тугие бутоны только начинают набухать, но с оптимизмом стремящиеся вверх стебли с бледно зелеными побегами будто бы насмехаются надо мной. «Живые, живые, живые» – так и кричат они, а мой Уилл нет.
– Принести тебе что нибудь попить? – спрашивает отец, указывая на стоящего в столпе официанта с подносом.
– Колу, – отвечаю я, хотя совсем не испытываю жажды. Если в руках у меня будет стакан, я, по крайней мере, не смогу никого ударить, думаю я. Но как только отец собирается исчезнуть в толпе, мне в голову приходит другая мысль.
– Мы же можем просто уехать? Я хочу домой.
Мама и отец переглядываются.
– Может, ты хочешь поговорить с кем то из родственников других пассажиров?
– Нет. Я правда не хочу. – Как психолог, я верю в групповую терапию, верю в то, что, общаясь с другими людьми, пережившими похожую трагедию, можно найти утешение. Но общение с этими людьми будет означать, что я смирилась с тем, что Уилл был в том самолете, и, пока результаты экспертизы ДНК не докажут мне обратное, я буду продолжать отрицать этот факт.
Передо мной возникает мой босс, Тед Роулингс. Хотя и не ожидала увидеть его здесь, я совсем не удивлена. Он считает всех в Лейк Форест, и сотрудников, и учеников, одной большой семьей. Конечно, он не мог пропустить похороны.
Он берет мою руку и сжимает в своих ладонях.
– От имени всех в Лейк Форест выражаю вам самые глубокие и искренние соболезнования. Я очень сожалею о вашей утрате. Если мы можем что то для вас сделать, пожалуйста, дайте мне знать.
У меня на глаза наворачиваются слезы, но не от слов, которые он произносит, а при виде его галстука – черного, сдержанного и серьезного, совсем не похожего на те яркие галстуки, которые он носит в школе. Галстук для похорон, если такие бывают. Он наверняка купил его специально для этого случая, и эта мысль заставляет меня почувствовать невероятную, необъяснимую печаль. Мне не нужно их сочувствие. Мне не нужны добрые слова. Мне нужно только, чтобы вернулся мой муж.
– О, Айрис, – произносит знакомый голос, и я оказываюсь в объятиях трех моих лучших подруг. Глаза у них красные и опухшие. Элизабет, Лиза и Кристи окружают меня, их объятия пахнут цветами, медом и слезами.
– Его не должно было быть в том самолете, – говорю я, пока мы стоим, прижимаясь друг к другу лбами. – Он должен был быть в Орландо.
Не в силах что либо сказать или как то обнадежить меня, они просто молча сильнее сжимают меня в своих объятиях. Они настолько хорошо меня знают, что им не нужно заполнять тишину банальностями. При этой мысли мое сердце наполняется любовью и одновременно снова сжимается от горя.
– Спасибо, что пришли, – шепчу я как раз перед тем, как мама решает вмешаться. Она проделывала то же самое на праздновании сороковой годовщины их с отцом совместной жизни в прошлом году, подходя к гостям, если ей казалось, что чье то общение слишком затянулось. Она берет людей за руки и увлекает за собой, и ее улыбка такая искренняя, а движения такие плавные, и вся она – воплощенная мудрость
Следующим к нам подходит светловолосый мужчина в полосатом костюме.
– Я не мог видеть вас в Центре помощи семьям?
– Да, я была там, – отвечаю я и умолкаю. Я бы точно запомнила этого парня из за его роста. Он очень высокий, таких обычно видишь на баскетбольной площадке.
Но я была расстроена, а он, возможно, сидел. В любом случае я уверена, что он потерял кого то в том самолете. Выражение лица у него вежливое и приятное, но его выдают глаза. Они смотрят затравленно, и в этом взгляде нет ничего приятного.
Он протягивает мне руку:
– Эван Шеффилд. В самолете были моя жена и маленькая дочь.
Я вздрагиваю и чувствую нечто похожее на облегчение. Этот бедняга потерял сразу двоих. Оказывается, здесь есть люди, которым еще хуже, чем мне.
– Айрис Гриффит. Мой муж Уилл… – Я сглатываю. Мне до сих пор не удается произнести эти ужасные слова.
Эван кивает, по его лицу я вижу, что он меня понимает. Конечно, понимает.
– Я хотел сказать вам, что организую общество друзей и членов семей пассажиров и экипажа. Я считаю, что, если держаться вместе, нам будет легче справиться.
– С чем именно?
– Ну, например, для начала решить, что мы должны делать и кого нам следует слушать. Не знаю, как вы, но лично я не собираюсь слепо следовать плану, который наметил мой специалист по содействию. Не уверен, что сотрудники «Либерти эйрлайнс» так уж будут стремиться защищать наши интересы.
– Согласна.
– Хорошо. – Он достает из кармана пиджака визитную карточку и протягивает ее мне. На ней красивыми синими буквами напечатана его фамилия. – Сбросьте мне по имейлу вашу контактную информацию, и я внесу вас в список. Первая встреча состоится в начале следующей недели в офисе моей фирмы «Роджерс, Шеффилд и Ши» в центре города. Адрес и информацию о парковке я пришлю в ответном письме.
Я знаю «Роджерс, Шеффилд и Ши». Все на Юге знают эту адвокатскую фирму, после того как они добились отмены приговора, вынесенного в 2001 году, в отношении Троя Коулса, жителя Саванны, осужденного на смерть за убийство, которого он не совершал. Я снова смотрю на имя на карточке, теперь я припоминаю, что так звали адвоката, который вел это дело.
– Вы тот самый Эван Шеффилд?
– Да, и я не единственный адвокат в группе, если вы об этом. У нас также есть пара медсестер, специалист по лечению сном и несколько врачей. Если обладаете каким то талантом или специальными знаниями, вы могли бы стать волонтером, напишите мне в имейле. Это, разумеется, не обязательно. Вы просто можете прийти и послушать.
– Моя дочь психолог, – не может удержаться мама. – Училась в колледже Агнес Скотт и университете Эмори.
– Не уверена, что могу быть чем то полезна, – быстро говорю я. – Я сама еле держусь.
Эван делает попытку улыбнуться, но это скорее похоже на гримасу.
– Добро пожаловать в наш клуб. Все говорят мне, что мы это переживем, но, если вы спросите меня, я отвечу, что жюри еще совещается. – Он вздыхает, пытаясь взять себя в руки. – В любом случае рад был познакомиться и жду от вас имейл.
Он отходит, и я вижу, как он заговаривает с кем то еще. Плечи его поникли от усталости, которую чувствую и я. Горе отнимает много сил, а этот человек потерял двух человек против моего одного. Где он берет энергию? Я перевожу взгляд на густую, мягкую траву, и мне приходит в голову мысль: а что, если я прилягу на нее, всего на минутку?
Дэйв встает рядом со мной и обнимает меня за талию, я обессиленно склоняюсь ему на грудь. Когда я говорила Эвану, что едва держусь, я действительно имела это в виду – нервы мои так напряжены, что я вот вот упаду. То же самое я думала, когда сказала маме, что хочу домой. Внезапно желание уйти становится нестерпимым. Я больше не могу выносить это сборище скорбящих.
– Уходим.
Дэйв показывает другой конец лужайки, где официанты водружают на стол гигантские подносы с едой:
– Но…
– Я не шучу, Дэйв. Я хочу, чтобы ты увез меня отсюда. Сейчас.
Дэйв оглядывается через плечо, вытягивая шею.
– Хорошо, но мама только что ушла искать дамскую комнату, и я не знаю, где Джеймс. – Он оборачивается ко мне и крепко сжимает мою руку. – Держись. Я пошел собирать войска.
– Отлично. Спасибо.
Как только он уходит, кто то тянет меня за рукав. Не успев взять себя в руки, я оборачиваюсь с перекошенным от злости лицом.
– Ну что еще?
Если этого человека и обидела моя невоспитанность, по нему не скажешь. Он улыбается, белозубая улыбка кажется еще ослепительнее на фоне кожи цвета кофе, в руках у него стакан с чистой минеральной водой.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Предыдущая страницаВернуться к описанию