Джейдан
Не люблю работать во второй половине дня над эскизами, требующими утреннего света – получается недостаточно достоверно. Игра света и тени слегка фальшивит, но, разумеется, несовершенство в законченной картине способен увидеть только я. Ну, и еще пара тройка истинных ценителей. Я начал писать «Беспечную шалунью» в пять утра по заготовленному накануне наброску. Натурщица позировала для меня не один раз, и я не вызвал девушку сегодня, решив, что содержащихся на холсте и в памяти деталей будет достаточно. Но, увы, не рассчитал свои силы.
Самым сложным элементом, на котором я застопорился стали не ее сочные губы или россыпь веснушек на носу (я не рисую лица, исключительно глаза), и не замысловатое родимое пятно в форме яблока над правой грудью, вдохновившее меня на целую серию портретов. Проблемными оказались соски, которые в зависимости от настроения обладательницы неуловимо менялись: сам сосок, контур ореолы, крошечные пупырышки на ней и даже кожа вокруг, ее цвет, упругость.
Вчера мы с моей «музой» оба были вымотаны после клубной тусовки, и когда уставшая, не совсем трезвая красавица начала позировать, то все ее мысли витали вокруг мягкой подушки и одеяла. А мне необходим, мягко говоря, абсолютно другой настрой. «Беспечная шалунья» на портрете не должна засыпать от усталости. Немного белого порошка помогли девушке раскрыть тайные энергетические запасы, но потратили мы их не по назначению. Неплохо, но не скажу, что я сильно впечатлен, видал девчонок и погорячее. Опыт явно есть, но мастерства и желания участвовать, а не просто лежать и позволять себя трахать – в острой нехватке. Девушка ушла от меня совершенно вымотанная, но очень жаждала продолжить утром. В итоге пришлось корректно отказать и объяснить свою четкую позицию в отношении с женщинами, а конкретно, натурщицами, за что схлопотал по физиономии и выслушал немало нелицеприятных эпитетов в свой адрес.
Есть одно, независящее от меня правило. Многие модели, работающие со мной, не могут его принять без истерик – я не пишу портреты женщин, которых трахнул. Почему? Сам не знаю. Что то меняется, я теряю особое видение, желание погружаться, изучать. Как говаривал гениальный и многосторонний в своем творчестве Пикассо: «Если хочешь сохранить глянец на крыльях бабочки, не касайся их». И я с ним абсолютно солидарен.
В общем, поработав с натурщицей нижней головой, той, что на плечах воспринимать ее, как объект для изучения и вдохновения, перестаю. Причем мгновенно. «Беспечную шалунью» надо закончить, несмотря на угасший настрой. Я пишу портрет с эскиза, а не с голой модели, и на картину уже есть заказчик, который, как в пошлом кино, является постоянным любовником натурщицы. Причем, он не самый последний человек в городе, и так просто его не пошлёшь вместе с распутной «Шалуньей». Так что мое раздражение и медлительность объяснимы вполне объективными причинами. Ненавижу творить по заказу, но иногда нет выбора, и я позволяю творчеству превратиться в бизнес.
Сделав шаг назад, критично рассматриваю завершенную, за исключением мелких нюансов работу. Судя по тому, как падает свет на холст, сейчас время уверенно движется к трем часам дня. Обычно я стараюсь закончить за один сеанс, иначе есть вероятность неравномерного наложения тонов. Разумеется, все недочеты редактируются, но я не люблю тратить впустую свое время, не люблю откладывать на завтра и копить ворох незаконченных холстов. Осталась буквально самая малость.
Разведенная краска дрожит в палитре от громких басов Insomnium, сотрясающей стены небольшой квартиры студии. Я не всегда слушаю тяжелый металл, но, когда необходимо сосредоточиться и выбросить посторонние мысли из головы, яростные вопли исполнителей и оглушительные биты подходят идеально. Сейчас тот самый случай.
Несколько точных легких движений и заострённый конец мастихина убирает лишний сгусток краски с холста. Бросив инструмент на подставку, беру тонкую кисть и короткими осторожными мазками делаю финальные штрихи, и отхожу в сторону, оценивающе скользнув придирчивым дотошным взглядом по Шалунье. Предпочитаю фон помрачнее, но так как декорации выбрал заказчик, приходится выполнять пожелания клиента. И соски получились идеальными, покрасневшими и припухшими от ночных игрищ. Удовлетворенная усмешка кривит губы.
– Провокационно и очень откровенно, – неожиданно озвучивает мои мысли незнакомый женский голос во внезапно повисшей тишине. Бросив кисть в банку с растворителем, и вытирая руки об испачканную тряпку, я резко поворачиваюсь, чтобы посмотреть на нарушительницу моего уединения. Ко мне редко вторгаются без приглашения и уж точно не позволяют себе хозяйничать и выключать СД проигрыватель.
Первыми я замечаю туфли. Вероятно, Луи Виттон, но не уверен. Классические стильные лодочки на высоком каблуке из мягкой черной кожи. Хороший выбор. Эффектно и достаточно удобно. Постепенно мой взгляд подмечает все остальные немаловажные детали, запоминая, комбинируя, проводя краткий анализ. Имеет значение любая мелочь. Цвет, длина, количество пуговиц, аксессуары, наличие нижнего белья, украшения. То, как одевается и двигается женщина, говорит о ней гораздо больше, чем лицо и голос и даже то, что она думает о себе сама.
Прислонившись плечом к стене, длинноногая брюнетка в прозрачной кремовой блузке и узкой юбке с высокой талией не менее вызывающе и довольно фривольно рассматривает меня большими глазами карамельного оттенка. Пуговки на вороте расстёгнуты до самой ложбинки, демонстрируя упругие холмики, заключенные в кружевной бюстгальтер знаменитой марки женского белья. Темные ухоженные волосы блестящими прямыми локонами ложатся до середины спины. Разделены на пробор и убраны за уши, но одна прядь непослушно выбивается, или же незнакомка оставила ее намеренно. Никаких драгоценностей на шее, однако в ушах благородно сверкают тяжелые серьги из белого золота с вкраплениями бриллиантов. На запястье коллекционные часы. Наверняка, именные. Сумочка из кожи крокодила довершает дорогой и изысканный образ. Прищурившись, я пытаюсь зрительно определить возраст. Думаю, не больше двадцати девяти лет, но не профи даст ей двадцать три, двадцать пять максимум. Ее выдает взгляд, едва заметные гусиные лапки вокруг глаз и чрезмерная уверенность, не позёрство и попытка привлечь внимание, а именно осознанное самолюбование, у которого есть причины. Итак, мы почти знакомы. Девушка обладает хорошим вкусом, самодостаточна, обеспечена и не экономит на своей внешности, сексуально раскована, и она не модель, и не манекенщица, и точно не одна из девочек Маркуса Флеминга, которых тот поставляет мне с настойчивой регулярностью. Особенно в преддверии моей, можно сказать первой, профессиональной выставки.
– Что думаете? – игнорируя стандартный набор вопросов, киваю в сторону законченного полотна, убирая заляпанную тряпку в карман хлопковых штанов.
Явно ожидая чего то другого, незнакомка снова проходится по мне оценивающим взглядом, не упуская ни одной детали. Примерно представляю, что она видит. Небрежно повязанная вокруг головы бандана, всклоченные волосы, местами покрытые краской, футболка с вытянутым воротом, на которой отпечаталась вся палитра цветов, с которыми я сегодня работал, босые ноги и более менее приличные домашние брюки. Фокус внимания брюнетки постепенно переключается на картину и, процокав каблучками по ламинату, девушка останавливается возле мольберта, позволяя мне рассмотреть округлую и выступающую во всех необходимых местах задницу. Никакого намека на нижнее белье. Воображение мгновенно рисует возможные позы и комбинации… Нет, не те, в которых я трахаю эту потрясающе сочную попку, а позы – идеально подходящие для портрета, если бы она вдруг захотела, чтобы я ее написал. А все, что связано с задницей и моим ожившим в штанах членом произойдёт только после того, как высохнут краски на готовой картине.
– Она вульгарна, – слишком быстро делает вывод незнакомка, склонив голову на бок, и не сводя взгляда с «Шалуньи». Модель запечатлена в сексуальной раскрепощенной позе. Оседлав подоконник, абсолютно обнаженная блондинка, сладострастно прогнув спину, бесстыдно выставляет напоказ грудь правильной формы. Ноги опущены вниз, колени неприлично раздвинуты, голова запрокинута и развернута в сторону художника, белокурые локоны почти полностью закрывают лицо и создают подобие нимба, что не вяжется с общей провокационной концепцией портрета. Подсвеченные лучами солнца, серебристые волосы сверкают, отвлекая внимание от задорно вздёрнутых сосков и тонкой талии. Одна ладонь небрежно расположена чуть выше гладкого лобка, а кончики пальцев другой руки, изображенной на портрете блондинки, тянутся к ступне, при этом смещая бедро и закрывая промежность, что спасает работу от ухода в художественное порно. Несмотря на вызывающую откровенность, я не разделяю мнения незнакомки. Моя модель – балерина, и то, как она изогнулась, позируя мне несколько часов кряду, способна повторить далеко не каждая. Сияние в ее волосах, как символ причастности к искусству, но, разумеется, порочная составляющая побеждает, выходя на первый план и бросаясь в глаза. И именно это видит моя неизвестная гостья, глядя на холст.
– Хотя, знаете, в ней что то есть, – добавляет брюнетка, складывая руки на груди. – Она естественная, живая, как на фотографии. Если бы я не стояла так близко, то не рассмотрела бы мазки. Наверное, подобного эффекта очень сложно добиться? Вы используете фотопечать?
– Нет, работаю только с натуры, – быстро отвечаю я, отрицательно качнув головой.
– Почему? – красивые естественной формы брови приподнимаются в удивлении. – Нет ничего зазорного, чтобы пользоваться современными технологиями.
– Кто видит человеческое лицо правильно: фотограф, зеркало или художник? Этим вопросом задавался Пикассо, – раздвигаю губы в широкой улыбке, позволяя любопытной леди попасть под мое обаяние.
– У вас наверняка нет ответа, – она выразительно скользит взглядом по стоящим вдоль стен полотнам с изображениями стройных обнажённых красавиц, искушающих своими совершенными телами; иногда шокирующих или вгоняющих в краску. Некоторые из них взывают недоумение или неприятие, но объединяет все работы один отличительный признак – лица девушек скрыты волосами либо чем то еще, или же попросту размыты.
– Вы же не рисуете лица, – посмотрев мне в глаза, заявляет гостья.
– Я пишу, моя дорогая, – снисходительно улыбаюсь я. – Рисуют дети.
– Любите Пикассо? Разве не ему принадлежат слова: «Каждый ребенок – художник. Трудность в том, чтобы остаться художником, выйдя из детского возраста» – она явно довольна собой, судя по триумфальной улыбке, сопровождающей цитату гения.
– Разбираетесь в живописи и художниках? – нахмурившись, интересуюсь я, присматриваясь к брюнетке более внимательно. Разрывая зрительный контакт, девушка снова смотрит на картину, а я на ее красивый профиль, слегка сморщенный носик и поджатые губы, покрытые розовым перламутром.
– Здесь невозможно дышать. Как вы работаете? – втянув воздух тонкими ноздрями, жалуется гостья. Распространенный вопрос. На самом деле, я давно привык к запаху краски и растворителя. Невозмутимо пожав плечами, направляюсь к окну, на подоконнике которого и позировала мне Шалунья, распахиваю его, постоянно ощущая на себе изучающий взгляд карамельных глаз. А когда снова поворачиваюсь, брюнетка переводит его на смятую постель, расположенную в небольшой нише и остатки вчерашнего пиршества на прикроватной тумбочке, включающие в себя не только пустые бутылки, бокалы, но и специальные трубочки и дощечки для кокаиновых дорожек.
Когда наши с незваной гостьей взгляды встречаются, то я ощущаю резкий градус охлаждения, исходящий от нее. Мне плевать. Я не собираюсь оправдываться.
– Наверное, пришло время представиться, – деловито начинает она, протягивая мне руку. – Сальма Рами, я репортёр из Нью Йоркского отделения Art Newspaper. Интервью было назначено на три часа.
Черт, журналист. Этого только не хватало. Пытаюсь припомнить звонил ли мне кто то насчет интервью. Нет, точно нет, я бы не забыл. Скорее всего, мисс Рами договаривалась с Маркусом, а тот не соизволил мне сообщить. И главное, не выставишь ее теперь.
– Как вы вошли, мисс Рами? – прищурившись, спрашиваю я.
– Дверь была не заперта. Я несколько раз звонила, но музыка гремела так, что прохожие на улице глохли. Соседи случайно на вас не жалуются?
– Что? – сдернув перекрученную бандану с волос, и запуская пальцы в отросшую за последние полгода шевелюру, рассеяно спрашиваю я.
– Соседи не жалуются?
– Нет, я их не видел.
– Как это? – открыв рот, изумлённо выдыхает Сальма Рами.
– Комплекс новый. Не все квартиры еще распроданы, – поясняю отстранённым голосом, мучительно размышляя над тем, куда же посадить очаровательную журналистку. Стулья завалены закупленными накануне коробками с масляными красками и инвентарем. Пополнил запасы впрок, так сказать. После выставки заказы посыплются один за другим. Творческий беспорядок для квартиры студии и по совместительству мастерской – повседневная норма. Но куда же, черт возьми, мне ее посадить? Не на постель же со следами вчерашнего грехопадения балерины с солнечным нимбом ее сажать? Жутко представить, что мисс Рами напишет потом обо мне в своей газетной колонке. Чёрт, я же неоднократно говорил Маркусу, что не хочу никакой шумихи и никакой прессы.
– Вы здесь живёте, мистер Престон? – похоже, интервью уже пишется. Киваю, раздраженно стиснув зубы. Скинув со стула пакеты и коробки, стелю сверху портьерную ткань, сдернутую с одной из картин, и, поставив его в центр комнаты, предлагаю мисс Рами присесть. Сам отхожу к окну, облокачиваясь на пресловутый подоконник, увековеченный в портрете Шалуньи.
– Я так понимаю, что предложения кофе или чая не будет? – с сарказмом спрашивает Сальма, опускаясь на стул, положив сумку на колени, и закидывая ногу на ногу.
– Это обязательная часть интервью? – в тон ей парирую я, скользнув взглядом в ложбинку между грудями. Уверенный C или даже D или просто много пушапа? Заметив, куда я так настойчиво пялюсь, мисс Рами застёгивает нижнюю пуговку. Интересно, что охладило ее первоначальный интерес? Смятая кровать или дощечки для кокса?
– Нет. Просто спросила, – натянуто улыбается Сальма. – Так понимаю, вежливость это не про вас.
– У меня нет кофе. Я покупаю его на вынос в кофейне за углом. Но могу предложить виски.
– Спасибо, но воздержусь, – отрицательно качнув головой, она открывает сумочку и извлекает оттуда диктофон и небольшой полароид. – Я сделаю несколько кадров? Может, хотите переодеться? – окинув меня критичным взглядом, интересуется журналистка.
– Никаких фото, – резко отвечаю я.
– Мое время ограничено, но я готова подождать, если вам нужно привести себя в порядок.
– Никаких фото, – повторяю категорично. Недовольно сдвинув брови, она какое то время с недоумением смотрит мне в глаза и, сдавшись, убирает камеру обратно.
– Как скажете, – девушка явно недовольна моей несговорчивостью. – Это скромность, отсутствие тщеславия или особый пунктик?
– Понимайте, как хотите, – небрежно пожимаю плечами. – Можно я задам вырос, прежде чем начнем?
– Конечно.
– Чем обязан честью?
– Вы про интервью? – на всякий случай уточняет Сальма и, дождавшись моего кивка, дает неоднозначный ответ. – Все просто. Art Newspaper рассказывает читателям о предстоящих событиях в области искусства.
– В галерее будут выставлены не только мои полотна, – настаиваю я, не сводя с непроницаемого лица девушки пристального взгляда, улавливающего малейшую эмоцию.
– Об остальных участниках я писала раньше, к тому же вы новое лицо в художественной сфере. Ваши работы уже вызвали некоторый ажиотаж в узких кругах. Разве вы не заинтересованы в расширении почитателей вашего таланта?
– Владелец галереи не предупредил меня об интервью, – объясняю я причину своих вопросов.
– Вы бы подготовились? Закупили бы кофе, побрились и надели чистую одежду? – с сомнением спрашивает Сальма, в глазах появляются смешинки, улыбка смягчается.
– Сомневаюсь, – ухмыляюсь я. – Валяйте. Задавайте свои вопросы, мисс Рами.
– У меня есть заготовленный список, но я пока его отложу, – задумчиво произносит журналистка, изящно откидываясь на спинку стула, и стреляя в меня темным внимательным взглядом. – Мне кажется, что стандартный подход не совсем уместен в данном случае. Давайте, вы просто расскажете о себе, а потом мы перейдем к вопросам.
– Что именно?
– Самое основное. Кратко. То, что должны знать потенциальные покупатели ваших картин о вас, как о художнике, творце и человеке, – поясняет она.
– Хорошо. Без проблем, – скрестив руки на груди, непринуждённо соглашаюсь я. – Итак, что вам нужно обо мне знать? – приподняв бровь, посылаю мисс Рами чувственную улыбку. Она вопросительно хмурится, не показывая смущения, однако я замечаю на точеных скулах розовые пятна. – Меня зовут Джейдан Престон. Мне двадцать семь лет. Родился и вопрос в Норфолке, штат Вирджиния. Там же закончил школу и художественный колледж, после получил диплом магистра в области искусства и гуманитарных наук в университете Старого Доминиона…
– А как насчет семьи? Отец, мать? У вас нетипичная для американца внешность, – обрывает меня Сальма, покачивая стройной ножкой в изящной туфельке. Я однозначно без ума от ее ног. Точеные щиколотки, очерченные мышцы и, уверен, идеальная под тонким нейлоном чулок кожа.
– Я сирота, – бесстрастно сообщаю я, продолжая пялиться на ноги соблазнительного интервьюера. – Воспитывался в приюте с пяти лет. Мать – латиноамериканка, погибла на рабочем месте. Несчастный случай. Отец – ливиец. Они не были женаты, я никогда его не видел.
– Простите, вы не обязаны были отвечать, – опустив ресницы, тихо говорит мисс Рами.
– Ничего страшного. Надеюсь, что данная информация поможет почитателям моего таланта стать постоянными покупателями картин? – с сарказмом спрашиваю я. В глазах Сальмы вспыхивает раздражение.
– Я извинилась.
– Принимаю. Следующий вопрос, – сухо произношу я.
– Вы где то выставлялись до этого?
– Нет. Никогда. Маркус – первый, кому удалось убедить меня рискнуть.
– Чем вы занимались после того, как закончили университет?
– Я свободный художник. Путешествовал. Объездил много стран, – кратко и лаконично отвечаю я.
– Снова заранее извиняюсь, но вопрос вполне логичен. Чем зарабатывали на жизнь, пока путешествовали?
– Писал портреты, карикатуры. На улице или на заказ.
– Вы давно в Америке?
– Да. Но конкретно в Нью Йорке полгода. На самом деле это внушительный для моего кочевого образа жизни срок, – сдержанно поясняю я, придавая интервью доверительный тон.
– Не планируете уезжать? – ожидаемый вопрос. Отрицательно качаю головой.
– Нет.
– Почему? – какая настырная крошка. Вздохнув, я даю максимально развёрнутый ответ.
– Решил пока осесть, осмотреться, понаблюдать, как пройдет выставка. Мне нравится Нью Йорк, мисс Рами. Город больших возможностей, в котором одинаково просто потеряться или найти себя.
– Вы ищите себя, мистер Престон? – продолжает знаток провокационных вопросов.
– Я ничего не ищу. Вообще, не склонен к самоанализу. Как только начну копаться в себе, желание к творчеству отпадет, – абсолютно искренне говорю я. – Логика и разум – враги искусства.
– А как же смысл? – убирая за ухо непокорный локон, любопытствует мисс Рами. – В любом произведении: будь то книга, поэма, картина, или даже фотография должна содержаться какая то идея, заложенная автором.
– Выгляните в окно. Мир давно утратил всякий смысл, мисс Рами. Зачем нам гнаться за ним? – потирая бровь, иронично спрашиваю я.
– Итак, почему – глаза?
– У меня нет ответа. Разве вы можете объяснить себе, почему иногда видите во сне клубнику?
– Наверное, потому что хочу ее съесть, – улыбается Сальма, накручивая все ту же прядь на палец.
– Думаете, я хочу съесть глаза? – искренне смеюсь я.
– Перестаньте, вы знаете, что имею в виду, – в очередной раз, изменив свое ко мне отношение, мисс Рами почти дружелюбно улыбается, – Я понимаю, что вы держите интригу. Но это как раз то, что отличает вас от остальных художников. Я взяла на себя смелость и запросила у Маркуса каталог с вашими работами. Они… хмм… достаточно необычны. Могу сказать, что портретная живопись в вашем исполнении впечатляет. Девушки без лиц получаются на удивление мощными энергетически. На некоторых портретах лица отсутствуют полностью, но гораздо сильнее затрагивают другие полотна, где изображены модели с тщательно прорисованными глазами, чистого лазурного оттенка. Они кажутся неправильными, неподходящими смазанному овалу лица, на котором изображены. Создается впечатление отрезанности, неорганичности. Они похожи, узнаваемы на каждом холсте, словно написаны под копирку. Удивительно реальные, живые и в то же время совершенно ненастоящие, вызывающие необъяснимые мистические переживания и мурашки на коже, внушающие трепет, как глаза Будды, изображённые на буддистских храмах.
Выдохнувшись, Сальма замолкает, пытаясь подобрать слова и продолжить формулировать вопрос, который в итоге вылился в довольно длительный монолог. Но ее концепция видения моих работ не может не импонировать.
– Так почему все таки глаза? – улыбнувшись, повторяет вопрос мисс Рами.
Не могу ответить даже самому себе. Понятия не имею. Словно неосознанная одержимость овладевает мной каждый раз, когда я вижу модель, кажущуюся идеально подходящей, вдохновляющей и возбуждающей; с энтузиазмом начинаю писать ее потрет, уверенный, что наконец смогу собрать лицо, которое ищу, но моя уверенность и увлечённость рушится, когда работа подходит к концу.
– В каталоге я видела картины, где изображены только глаза крупным планом. Возможно, причина в том, что они принадлежат близкому вам человеку?
– Нет, – даю уверенный и быстрый ответ.
– Значит, вы ищите совершенство, идеальное лицо для идеальных глаз или идеальную девушку? – перечисляет свои предположения Сальма. Я иронично улыбаюсь. Как ни странно, но она частично права.
– Совершенство и идеалы – это клише, мисс Рами. Никогда еще совершенство не вдохновляло творца на созидание. Если бы наш мир был идеален, то мы бы с вами никогда не появились. Человек – самое несовершенное, низменное и безжалостное существо на планете.
– Никогда не спорю с позицией художника, – произносит Сальма, давая понять, что не согласна со мной. – У вас есть Муза?
– Каждая из них написана на моих полотнах.
– А постоянная? Вопрос в тему личной жизни.
– Для вас или для читателей? – скептически ухмыляюсь. – Я отвечу на доступном и простом языке. Если бы у меня была страница в соц. сетях, то в графе статус я бы написал: нахожусь в одноразовом поиске.
– Вам двадцать семь лет, неужели никогда не хотелось завести постоянную музу?
– Заводят собак, кошек и рыбок. Кто то заводит питонов и шиншилл. Существуют и те, кто заводит людей, с этим сложно поспорить. Я же предпочитаю свободный и взаимовыгодный тип отношений.
Она какое то время молчит, прощупывая меня изучающим взглядом, выискивая намёк на неискренность.
– Что вас вдохновляете, помимо одноразовых Муз? – продолжает Сальма.
– Люди. Новые лица и города, – перечисляю я, скользнув взглядом по развешенным на стенах студии копиям картин великих художников, затронувших меня лично. – Удивительные сочетания красоты и уродства, блеска и нищеты; и, конечно, эмоции и чувства. Такие, как страсть, боль, желание, скорбь, одержимость, похоть, распущенность. Многие очень ярко и насыщенно проживают свою жизнь, а я тот, кто пишет, ловит момент, мгновение и сохраняет его.
– А как насчет работ с явно доминирующим контекстом. Связанные запястья, кожаные ремни?
– Вы неправильно трактуете, мисс Рами. Портреты, о которых идет речь, показывают уязвимость женщины, ее сексуальность и… могущество.
– В чем же оно? – скептически интересуется Сальма, прикусывая нижнюю губку.
– В век свободных самоуверенных женщин слабость и уязвимость стали огромной редкостью, я лишь иду навстречу спросу, – невозмутимо поясняю я свою позицию.
– А я считаю это завуалированной популяризацией садизма. Безликие, связанные, голые женщины, в моем понимании, не сочетаются с могуществом. Вы обнажаете их, скрывая лицо, желая обладать ими единолично? Это ли не есть доминирующая позиция?
– Людям свойственно находить порок, разврат и несовершенства даже в святыне. Искусство остро подчеркивает то, кем мы являемся на самом деле. Прекрасное и отвратительное имеет очень тонкую грань, запечатлеть которую дано не каждому, единицам, избранным. Именно потому, как мы смотрим и понимаем те или иные произведения, стихи, картины, музыку, можно судить о нас самих. Творец открывает нам душу, но если мы пусты, то не видим в ней ничего, кроме грязи. Наши мысли и восприятие – это отражение той мерзости, что каждый носит внутри.
– Браво, вы еще и философ. Я заинтригована. Извиняюсь за неудобные вопросы, но я так работаю. У каждого свои методы.
– Бесспорно, – не могу не согласиться. – Итак, у вас все? Или позволите мне написать ваш портрет?
– Что? Мой? Нет, – слишком активно отзывается Сальма. – Уверена, что в Elite найдется огромное количество желающих позировать молодому и многообещающему сексуальному фотографу.
– Вы на удивление осведомлены, – сухо констатирую я, пропустив мимо ушей комплимент.
– Я сама когда то работала в этом модельном агентстве, – Сальма отводит взгляд в сторону, потом отпускает вниз. До побелевших костяшек сжимает диктофон. – Я родом из Сирии, пришлось бежать сюда, когда начались военные действия. Уже здесь я познакомилась с Ильдаром Видадом, директором Elite. Он мне помог в очень трудный жизненный момент.
– Так почему же ушли? Мало платил? – спрашиваю я, удивленный неожиданной откровенностью. Или возвращает долг за то, что я ей рассказал о семье?
– Достаточно платил, – резко отзывается она, закрывая тему Ильдара. – Просто пришло время. Как вы недавно выразились – осесть, а не прыгать по бесконечным фотоссесиям и вечеринкам. Год назад я сменила профессию модели на журналистику. Но связи с девушками остались. А можно еще вопрос?
– Если согласитесь позировать, то я отвечу на любые, которые придут в голову, – с лукавой улыбкой обещаю я.
– Что вы думаете об убийствах девушек? Вы же знали их, да? Я знаю, что в выставке участвует портрет Марьям.
– Сальма, – сдержанно начинаю я. – ФБР меня опросило, как и всех, кто имел контакт с убитыми. Я не хочу снова касаться данной темы. Молодые и красивые фотомодели убиты – ужасная трагедия. Я сочувствую их семьям.
– У них нет семей, – закусив губу, Сальма расправляет на юбке несуществующие складки. – Все они беженки, такие же, как я. Кто бы ни был убийца, он это знает.
– Вы боитесь? – мягко спрашиваю я, хорошо понимая причину ее страха.
– Думаю, что весь Нью Йорк боится. Серийные маньяки всегда внушают ужас. Вы видели эти снимки? Что думаете?
– Вам не понравится ответ, – качаю головой, встречая ее встревоженный настойчивый взгляд.
– И все же?
– Убийца талантлив, обладает тонким художественным вкусом, нестандартным видением и пониманием того, что он делает, и зачем он это делает, – бесстрастно перечисляю я.
– Думаете «Ядовитый любовник» не остановится? – неосознанным жестом теребя серёжку, напряженно спрашивает мисс Рами.
– Нет, – качаю головой. – Для него убийство стало искусством. Попробуйте забрать у меня кисть, и я начну писать кровью.
– Вы сумасшедший, – нервно смеётся Сальма. – О ваших странностях уже слагают легенды.
– Создайте собственную. Всего несколько часов, – с облегчением перехожу к более приятной теме. – Больше не понадобится. Я найду для вас лучшую шляпу из всех, что есть. Только представьте: сотни людей будут любоваться вами, не подозревая, кто изображен на портрете на самом деле. – Решайте сейчас. Завтра придет другая девушка, и это ее портрет будет украшать стены галереи, приковывая к себе взоры многочисленных ценителей искусства.
– А вы искуситель! – Фыркает Сальма, явно сдаваясь. – Что я должна сделать?
– Раздеться, – брови девушки изумленно ползут вверх, щеки заметно алеют.
– Совсем?
– Вы же бывшая модель? К чему лишняя скромность? – невозмутимо спрашиваю я, разглядывая мисс Рами. – Оставьте только туфли. И садитесь на стул.
И Сальма внимает моим словам и «отбрасывает лишнюю скромность» вместе с одеждой. Ее янтарные глаза вызывающе смотрят в мои, губы приоткрыты в чувственной улыбке. Последний элемент, прикрывающий наготу, падает к обутым ногам, и грациозно перешагнув через него, она присаживается на край стула.
– Надеюсь, портьера достаточно чистая? – с ухмылкой уточняет девушка. Если бы я знал. Я детально разглядываю ее тело. Уверен, что ни один художник не смотрел на нее так. Она смущена, но пытается выглядеть смелой. Ситуация не совсем стандартная. Мисс Рами пришла брать интервью у неизвестного художника, а в итоге оказалась голышом на стуле. Так что ее дискомфорт и неловкость уместны.
– Расслабься, у тебя потрясающее тело, но ты и сама об этом знаешь, – мягко, почти ласково улыбаюсь я. – Сядь боком, а корпус поверни ко мне. Покажи свою красивую грудь. Позволь мне насладиться зрелищем. – Приободрившись, Сальма с большей уверенностью следуют моим указаниям. – А теперь согни правую ногу в колене и приподними, спину старайся держать прямой, – девушка сдавленно смеется. – Божественно, Сальма. Возьмись левой ладонью за правое колено и удерживай его. Пятка должна свисать. Постарайся не потерять туфли.
– Как насчет лица? Мне как то прикрыть его волосами?
– Минутку. Замри сейчас… Отлично. Как долго сможешь продержаться?
– Полчаса, думаю, смогу, – задумчиво отвечает она.
– Умница. Ты восхитительна, – оторвавшись от подоконника, я направляюсь к небольшому покрытому пылью шкафу. Открыв, отодвигаю ящики с аксессуарами. Подходящий головной убор у меня только один. Широкополая фетровая черная шляпа. Не самая изысканная модель, но сойдет за неимением лучшего, как говорится.
Вернувшись к девушке, я молчаливо встаю перед ней, осторожно надеваю головной убор и аккуратно расправляю волосы по плечам. Сальма вздрагивает и задерживает дыхание, когда кончики моих пальцев дотрагиваются до ее кожи. Прежде чем скрыть пылающее лицо за широкими полями, мы ненадолго встречаемся взглядами. Я касаюсь ее щеки, провожу большим пальцем по губам, приоткрывая их, неглубоко толкаю внутрь и, смочив слюной, веду ладонью вниз, вдоль тела, оставляя влажные следы и табун мурашек. Она шумно втягивает воздух, когда я зажимаю двумя пальцами ее мгновенно затвердевшие соски.
– Что ты делаешь? – растеряно шепчет мисс Рами.
– Ты должна выглядеть возбужденной и сексуальной, Сальма, источать соблазн, искушение, – чувственным голосом говорю я, переключаясь на другую грудь и проделывая с ней тоже самой. Девушка вздыхает и сжимает бедра. – Нет, не сдерживай. Позволь этому вырваться, – хрипло прошу я. Дотрагиваюсь до ее колена, медленным, но уверенным движением, и спускаюсь по внутренней стороне бедра прямо к сосредоточию ее женственности.
– С ума сойти, – бормочет девушка, задыхаясь. Пальцами раскрываю нежные влажные створки, неторопливо лаская разбухший клитор. Пробормотав что то невразумительное, она расслабляет ноги, слегка расставляя колени, но удерживая позу, в которой ее увидят тысячи, а, может, и миллионы. И, когда с ее губ срывается первый стон, я отстраняюсь, резко убираю руку, разворачиваюсь и иду к мольберту. Я торопливо снимаю готовый портрет и приступаю к подготовке чистого, девственно белого. Есть нечто чувственное в этом моменте, неповторимое. Безупречный белый цвет скоро будет скрыт под уверенными насыщенными мазками. Я верю, что вселенная создавалась точно также – с чистого холста. Пока я обустраиваю рабочее место, Сальма не сводит с меня поплывшего, туманного взгляда, обескураженного и немного разочарованного внезапной остановкой.
– Опусти голову, – прошу я, закончив. Она беспрекословно выполняет. Идеальная модель. Не знаю, как она пишет статьи, но позирует изумительно. Теперь все готово. Взяв в правую руку карандаш, я приступаю к эскизу. Быстрыми, точными штрихами фиксирую каждый изгиб стройного тела Сальмы Рами, стараясь не упустить ни малейшей детали. С дотошной точностью переношу на холст родинки, мелкие шрамы, полученные в детстве, след от пореза на правом бедре, выступающие мышцы ног и рук, прочерченный пресс, пирсинг в пупке и влажный блеск от испарины на хрупких плечах. Обладая большим опытом, я работаю быстро, профессионально, но Сальма не выдерживает заявленные полчаса, начиная ерзать гораздо раньше.
– Три минуты, и я тебя отпущу, – обещаю, и справляюсь за две. – Готово. Теперь можешь расслабиться.
– Фух, – с облегчением выдыхает девушка, отпускает затёкшую от напряжения ногу и поворачивается ко мне.
– Можешь одеваться, – убирая в ящик принадлежности, сообщаю я. Подняв голову, встречаю недоумевающий взгляд. – Я сделал только эскиз, – поясняю терпеливо. – Мы продолжим в другой день, когда у тебя появится время.
– Я могу посмотреть? – любопытствует Сальма, наклоняясь, чтобы поднять свои кружевные крошечные трусики. Ну, что я могу сказать? Без них она мне нравится больше. Я давно уже заметил, что вместе с одеждой женщина одевает самоуверенность и независимость. Только голая душой и телом девушка говорит правду и подчиняется.
– Ты увидишь, когда работа будет закончена, – безапелляционно сообщаю я и накрываю мольберт белой тканью. В карамельных глазах все еще мерцает ожидание, но, к сожалению, и моему дискомфорту, оно не будет оправдано. – Сообщишь, когда будешь готова продолжить.
– Я могу идти? – изумленно спрашивает девушка. Я коротко киваю, не двигаясь с места. Поджав губы, мисс Рами нервно одевается, не глядя на меня.
– Я вряд ли выкрою время до выставки, – после непродолжительного напряженного молчания, резко говорит она, застёгивая блузку.
– Мы можем пойти на мероприятие вместе, – предлагаю я, невозмутимо улыбаясь. – И после закончим вечер здесь.
– Это приглашение? – закидывая на плечо ремешок от сумочки и поправляя волосы, Сальма вопросительно смотрит мне в глаза.
– Да. Если, конечно, ты свободна.
– Я согласна, – очень быстро отвечает девушка.
– У меня есть одно условие, – сообщаю небрежным тоном. Она возмущенно фыркает.
– Что?
– Если выполнишь, то картина твоя. Бесплатно. Получишь ее сразу после следующей выставки, какую бы цену мне за нее не предложили, – вкрадчиво озвучиваю преимущества сделки.
– И что за условие? – задумавшись над моим предложением, спрашивает Сальма.
– Мое интервью не выйдет в печать.
Она хмурится, бросив беглый взгляд на часы. Уверен, что отведённое на интервью время давно закончилось.
– И что я скажу редактору?
– Художник был пьян и не открыл дверь, – ухмыляюсь я. Кстати, вариант вполне правдоподобен.
– Почему?
– Придумай причину. Ты же умная, а запись сотри сейчас. При мне.
И мисс Рами действительно удаляет запись или только делает вид, но, когда она через пару минут покидает мою квартиру, я на всякий случай совершаю страховочный звонок:
– Сальма Рами, репортер Art Newspaper. Интервью с Джейдоном Престоном, – сухо произношу и сбрасываю вызов.
Глава 3
«Предчувствую это. Будет страсть и неистовство.
Ревность. Отчаянье. Горечь. Что то во мне погибнет. В нем тоже».
Джону Фаулз «Коллекционер»
Рика
– «Твоим координатором и консультантом по восточной культуре будет Зейн Хассан», – передразниваю деловой и превосходствующий тон голоса Стефана Смита, который всегда разговаривает с младшими агентами, как с бесправными идиотами или его личными гончими, вынужденными безропотно подчиняться его приказам.
Резко срываю с себя мешковатое черное худи, и кручусь перед большим зеркалом в ванной, представляя на месте своего отражения главу отдела по «Национальной безопасности», который таки официально допустил меня до расследования дела под кодовым названием «ядовитый любовник». Показываю воображаемому Смиту средний палец. Даже если бы Стефан был рядом, от подобного жеста меня удержали бы только связанные руки или склеенные клеем пальцы.
– Неужели не нашлось другого кандидата, – раздраженно ворчу я, разговаривая сама с собой. Любая бы на моем месте вспыхнула. Общаться со своим бывшим мужчиной, то есть с Зейном, по работе и делать вид, что ваши отношения когда то не закончились ядерным взрывом – то еще удовольствие. Он первый парень, с которым у меня сложилось нечто серьезное, длинною в год, и разошлись мы, мягко говоря, не красиво.
Если коротко, саундтреком к нашим отношениям и расставанию стал бы тяжелый реквием, обрывающийся на кульминационных нотах – все потому, что я не стала слушать его оправдания, обещания «исправиться и измениться ради меня» и извинения, подкрепленные шикарными букетами, подарками и прочей шелухой. Я бы с удовольствием расцарапала его смазливую физиономию подаренными безделушками, но, увы – было жаль тратить свое время и нервы на этого бабника. Как только узнала о многократном предательстве Зейна, я молча забрала свои вещи из убогой квартирки, которую он снимал для нас, и ушла, бурно отметив наше расставание в клубе, собрала девчонок и устроила дикие танцы на барной стойке и обмывание новой свободной жизни текилой. Жизнь одна, и ни один член не стоит того, чтобы по нему убиваться дольше, чем положенные двенадцать минут истинной боли, отмеренные нам учеными. «Душевная боль длится 12 минут, остальное – самовнушение» – эта прекрасная цитата, которую я подчерпнула из твиттера еще в подростковом возрасте, всегда избавляла меня от игры в «королеву драмы».
С Зейном все давно в прошлом, но учитывая обстоятельства и причину, по которой мы распрощались, контактировать с Хассаном у меня нет никакого желания. А придется.
Не сомневаюсь в том, что Зейн мог намеренно предложить свою кандидатуру на это задание. Бедный мальчик, неужели не может меня забыть? Наверное, стоило думать об этом раньше: до того, как начал пихать свой ненасытный орган в первых попавшихся шлюх. Его жалкие попытки вернуть меня вызывают лишь раздражение и усмешку. Других причин того, что нас с Зейном заставляют «воссоединиться» по работе у меня нет, так как он уже пару лет как находится в Вашингтоне, и отвечает за безопасность приближенных к одному конгрессмену. А тут вдруг вновь Нью Йорк, и такое «мелкое» по сравнению с его высоким в отделе уровнем, дело.
Но, конечно, я не стану высказывать свои подозрения Зейну в лицо. Много чести. Нас будут объединять чисто деловые отношения, хотя я знаю, что непосредственная близость со мной, станет для его «малыша» той еще пыткой. И во мне говорит не моя самоуверенность, и не обида на Зейна.
Просто я обманулась, посчитав его достойным мужчиной, способным укротить мой нрав, и конечно куда более чистоплотным, разборчивым и не брезгливым – серьезно, в первой же командировке в Тайланд, он пачками «пачкал» легкодоступных таек, и я не уверена, что все из них были… настоящими женщинами, если вы понимаете, о чем я.
Но черт с ним, с Хассаном. Я скорее взвою от отсутствия действительно неплохого секса, (его «малыш» довольно хорош, когда голоден), чем позволю ему еще хотя бы раз смотреть в мою сторону раздевающим, «ты моя» взглядом.
Достаточно о Зейне, его персона сейчас должна волновать меньше всего. Меня допустили в расследовании первого по настоящему серьёзного и громкого дела, и это все, на чем необходимо сосредоточиться. Всю оперативную работу до вмешательства Управления проделало ФБР, и как только расследованию был присвоен особый статус опасности, бюро поделилось собранными данными и результатами проведенных допросов и медэкспертиз. Немного немало, а дело уже насчитывает пару томов. Обнадёживающих сведений минимум, прямых улик – ноль, а косвенные указывают сразу на нескольких подозреваемых. Кто руководит расследованием мне, согласно протоколу, знать не положено, а предоставленный доступ позволяет ознакомиться только с теми данными, которые необходимы для выполнения задания. Разумеется, я не рассчитывала на большее, хотя дозированная информация серьезно ограничивает мои действия.
Итак, первый шаг на пути к цели – разгадке убийцы Алии станет посещение выставки новоиспеченных художников Нью Йорка, открытие которой состоится сегодня в галерее с банальным названием «Inspiration», где я должна проверить сразу несколько подозреваемых, вступить с ними в личный контакт, установить прослушивающие устройства, отсеять кандидатов с железобетонным алиби. Ничего нового, тем же самым я занималась и раньше. Отличие – в уровне опасности. Управление заинтересовалось «Ядовитым убийцей» по причине религиозной подоплеки мотивов преступления, и у меня большие шансы столкнуться сегодня лицом к лицу с одержимым фанатиком, мечтающим очистить мир от падших женщин. Я уже изучила досье на каждого, и примерно знаю, с кем мне придется иметь дело. Один из них может оказаться серийным убийцей, и, возможно, сегодня он выберет себе новую жертву. Перспектива так себе, учитывая, что я тоже подхожу под типаж убитых девушек.
Кидаю толстовку и просторные спортивные штаны в стирку, залезаю в душ, с воодушевлением увлажняю кожу гелем с легким маслом кокоса и какао. Перед выходом на «минное поле» приходится частенько настраивать себя на ту вибрацию, которая мне необходима для того, чтобы заставить подозреваемых вести себя рядом со мной максимально честно, открыто и расслабленно. Мне нужны истинные лица, а не приклеенные маски. Мне необходимо докопаться до сути, до самого нутра находящейся перед моим взором личности. Мужчины, как правило, ведут себя более открыто, когда мое тело источает флюиды женственности и сексуальности. Многие из них перевозбуждаются, подобно подросткам, предающимся эротическим мечтам о молодой учительнице, что ведет урок в облегающей юбке и очках с утонченной оправой. В таком состоянии им сложно контролировать свои слова и действия, анализировать происходящее разумом, замечать мелкие детали, которые способны выдать во мне ищейку. Мужчины – слабые существа, в момент, когда думают мозгом ниже пояса, и грех этим не пользоваться.
Следующие пятнадцать минут уходят на то, что я собираю высокий хвост на макушке головы и укладываю густую копну волос в упругие волны, успевая обжечь маленький участок кожи раскаленным утюжком. Черт, выглядит ожог так, словно я всю ночь трахалась с Богом секса, но, к сожалению, не могу похвастаться подобным заявлением и бросаю тщетные попытки замазать воспаление тоналкой. Накладываю естественный макияж, выделяя глаза ровными стрелками и завершаю образ незатейливым украшением на голове – серебристая тика представляет собой вытянутую подвеску, которую я закрепляю посередине пробора. Маленькая капля с камушком внутри, устроившаяся в так называемой зоне третьего глаза уж точно выдаст заинтересованные взгляды любителей востока, которые будут находиться в галерее.
Плавно покачивая бедрами под треки Рианы, и мурлыкая себе под нос слова песни «Sex with me so amazing», находясь при этом абсолютно голой, испытываю небольшой укол совести: похороны Алии прошли три дня назад, а я тут растанцевалась в ванной. Еще недавно мы вместе отплясывали на барной стойке, делились друг с другом новостями, переживаниями и небольшими секретами, но, даже прощаясь с ней, я не позволила себе расплакаться и дать слабину. Пришла домой, провела в молчании весь вечер, запивая агонизирующую боль в груди бутылкой вина, которую она подарила мне, как сувенир из Испании. Я не спала всю ночь, время от времени возвращаясь к телефону и просмотру наших совместных фото с подругой. На них она такая жизнерадостная, яркая, живая… К сожалению, сейчас, я могу почтить память о любимой подруге лишь одним способом – найти ее убийцу и предотвратить будущие «жертвоприношения». Внутреннее чутье подсказывает мне, что маньяк не остановится и будет и дальше играть в ядовитого вершителя судеб, оставляя послания в виде арабской вязи на телах своих жертв.
Выдвигаю верхний ящик в ванной, переполненный кружевным нижним бельем, и тут же закрываю его. Обойдусь закрытым темно синим платьем с вырезом «лодочка», открывающим ключицы. Простое, облегающее, лаконичное – молния по всей длине сзади делает его моим лучшим вариантом на сегодняшний вечер. Благодаря обтягивающему меня до колен камуфляжу на абсолютно голое тело создается иллюзия, что его очень легко снять, и забраться мне под кожу. Ключевое слово – иллюзия.
Никого. Никогда. Не подпущу. К себе. По настоящему.
Опыт, полученный во время выполнения предыдущих миссий, подсказывает, что данный выбор наряда способствует успешному выполнению задания. Рядом с девушкой в таком образе практически любой мужчина руководствуется инстинктами, да я и сама люблю понаблюдать, как постепенно расширяются их зрачки, когда, осмотрев меня оценивающим взглядом, они начинают ощущать едва уловимые феромоны и запах моей кожи, которые на многих действуют как ударная доза амфетамина. И именно в таком состоянии на них куда легче прицепить «жучок», играя в соблазнительную кошечку. Всего лишь играя. На самом деле мне ни разу не приходилось спать с кем либо на задании. Хотя многим девушкам, которые не могут подобраться к мужчинам без этого, приходится. Но я агент, а не шлюха, и моя задача постараться обойтись без крайних мер.
Последний штрих в моем образе – шипованные лодочки от Валентино. Провожу раскрытыми ладонями по обтянутым облегающим платьем изгибам своего тела, поворачиваюсь спиной, и остаюсь довольна видом своей задницы, что за последние полгода работы в спортзале округлилась до совершенства. Да уж в таком виде я и сама рискую стать жертвой серийного убийцы. Хотя, учитывая то, что и Алия и Марьям, являлись моделями агентства «Элит» в котором состою и я, то я вполне возможно уже на прицеле у больного ублюдка. К тому же, не стоит упускать из вида еще один важный факт: в последнее время Алия все уши прожужжала мне о своем потрясающем и загадочном любовнике: он затуманил ее разум, и, как она выразилась: «раскрыл в ней все грани чувственности». Исходя из этих слов, перед моим внутренним взором уже прорисовывается некий психологический портрет убийцы: сексуальный, грешный манипулятор, вступающий в сексуальные отношения с жертвой, прежде чем отправить ее в мир иной, осыпав мусором и брильянтами. Я бы назвала такого «мутный тип» с загадкой во взгляде. Подруги Марьям подтвердили, что и она делилась с ними откровениями о горячем мужчине, но отказывалась называть имя кровожадного любовника.
Ровно через полчаса я выхожу из такси в одном из самых сильных районов по энергетике и количеству людей в Нью Йорке. Каждый раз, когда я нахожусь недалеко от самого высокого небоскреба в Манхэттене и мемориала в память о погибших одиннадцатого сентября в башнях близнецах людях, мое сердце заходится от немой печали. Через дорогу от зеркальных бассейнов, на поверхности которых выгравированы фамилии каждого унесенного пеплом и пылью «близнецов», и находится галерея «Инсперейшен», регулярно представляющая Нью Йоркскому бомонду новых и трендовых художников.
Медленно выдыхаю, еще сильнее расправляю плечи и, приподнимая подбородок, медленной и плавной походкой прохожу за автоматические стеклянные двери галереи, расслаблено опуская кончики пальцев на ребро небольшой сумочки. Внутри галерея полностью соответствует своему названию: в этом переполненном искусством и правильно поставленном светом помещении, каждый атом пропитан пресловутым вдохновением. Причудливые тени на белоснежных стенах, перекликаются с разнообразием картин и портретов, у некоторых из них собрались целые толпы «сливок общества»: кто в медитативной позе «ценителя искусства», кто с фальшиво заинтересованным взглядом, и скрещенными на груди руками, выдающими их отрешенность и отсутствие искреннего интереса к живописи. Строгий дресс код вынудил собравшихся дамочек достать свои лучшие коктейльные платья и сверкающие камни, а мужчин вальяжно пройтись по галерее в костюмах, на которых и без значка люксового бренда написано «у меня много денег, детка». И это мне на руку, ведь «Ядовитый любовник» по логике обязан обладать нехилыми средствами, которые позволят ему покупать брильянты в «Лакшери Корп». Либо наоборот, ублюдок будет прикидываться нищим, и всем своим видом кричать о том, что «творческий человек всегда должен оставаться немножко голодным». А раз все психологи отдела заявили, что убийца непременно должен обладать тонким художественным вкусом, то мне придется поверить им на слово. И еще он, как минимум, должен хорошо владеть арабским языком, для того чтобы оставлять свои послания.
Все, начиная от приятной живой музыки, заканчивая успокаивающим звуком воды, исходящим от искусственного водопада, украшающего холл галереи, погружает меня в расслабляющую реальность, куда каждый пришел с одной целью – увидеть мир через призму людей, которые смотрят глубже и дальше. Никогда я особо не интересовалась живописью: однажды, пятиминутная прогулка по Лувру вогнала меня в депрессию. Но что поделать, сегодня мне предстоит вновь довести себя до подобного состояния, делая вид, что мне очень интересно находиться среди любопытных репортеров, журналистов, фотографов и пафосных гостей… либо агентов, жаждущих докопаться до правды. У меня на сумочке установлена крошечная камера, так что фактически, за моими приключениями будет наблюдать весь отдел.
В любом правиле бывают исключения…, и я хорошо помню, какой вид искусства всегда заставлял мое сердце учащено биться, и затаив дыхание, наблюдать за движением кисти, и того, какой след она оставляет на белом камне михраба. Из виду я не упускала ни одной детали, ни одной мелочи: движения рук моего спасителя завораживали, пленили, дурманили детский и неискушенный разум. Подобно иллюзионисту, он творил чудеса, создавая магию, возрождая в мечети свое особое видение священных заветов. Я любила тайком наблюдать за ним, и паранджа помогала мне держать в строгом секрете свой постыдный интерес к юноше и его творениям.
Вход в галерею только по приглашениям, и как только я начинаю выискивать взглядом своих кандидатов из списка, быстро находится тот, кто невольно нарушает все мои планы.
– Добро пожаловать в царство Вдохновения, Эрика, – не оборачиваюсь слишком быстро. Ленивым движением сытой пантеры, обращаю взгляд на того, что смеет смещать фокус моего внимания. Беглым, но сканирующим взглядом окидываю мужчину, чьи повадки, движения рук и даже подведенные черным каялом глаза, напоминают мне о Джеке Воробье из «Пиратов». Пьяном Джеке. Или даже о Джеке под кайфом – харизматичный мужчина действительно выглядит так, словно только что закинулся порцией допинга и от нечего делать заявился в мир «Вдохновения». Про себя отмечаю его нервный, хаотично блуждающий по моему телу взгляд, и высветленные краской волосы, которые никак не сочетаются с мелкой россыпью веснушек, покрывающих длинную шею и квадратной формы лицо. Бакенбарды и густая борода делают его образ еще более нелепым и противоречивым, хотя должна признаться, что то в нем есть: шарм, актерская харизма, уверенность в себе. Он из той самой стаи мужчин, в которых можно влюбиться, а потом долго недоумевать, как тебя угораздило вляпаться в такого… эм, красавчика. Закончив с изучением данного экспоната, я никак не реагирую на его горячее приветствие: возможно, очередной мой фанат или подписчик, раз хорошо знает, как я выгляжу, и называет по имени. Мне плевать. Я здесь не для того, чтобы заводить новые знакомства.
– Ах да. Все так, как мне о тебе рассказывали. Крошка с гонором. Снежная королева, – издав глухой смешок, мужчина продолжает разговаривать сам с собой, пока я даже бровью не веду в его сторону. На самом деле у него нет со мной никаких шансов: уж больно раздражает и мешает мне найти в толпе первого в списке подозреваемых – Джареда Саадата. По предоставленным данным: бывший владелец компании по производству тех самых брильянтов, что были найдены на теле погибших. Также, известно, что Саадат, хоть и несколько лет назад, но разрабатывал коллекцию масок, дизайн которых очень напоминает тот, что представлен на жертвах. Жуткие маски: красивые, но устрашающие. Не представляю, возможно ли в такой дышать, думать, существовать… даже меня в дрожь бросает, что уж говорить о наивных девочках, попадающих в лапы «ядовитого любовника». Так же известно, что Саадат вел весьма разгульный образ жизни в студенческие годы. Представителям его отца, влиятельного шейха, возглавляющего центральную провинцию Анмара с одноименным названием, с трудом удалось замять скандал с попыткой изнасилования, после чего парень спешно покинул Нью Йорк, но через пару лет вернулся и возглавил нью йоркский филиал крпунешей в Анмаре алмазной корпорации «Лакшери Корп». Ну и последняя, и весьма веская причина подозревать Саадата: этот кадр выкрал из страны собственную девушку (ту самую, в попытке изнасилования которой обвинялся), увез на Ближний Восток, и через некоторое время вернул. Исходя из материалов дела, Джаред и Мелания Йонсен сейчас помолвлены. Саадат потерял свой пост в компании, разорвал связи с отцом, вроде как взялся за ум. Или же, напротив, ушел в тень, перейдя на более тяжелый уровень преступлений. И, разумеется, он в совершенстве владеет арабским.
Кстати, о Мелании: с девушкой мы знакомы заочно – списывались пару раз в директе. Мел сейчас разрабатывает свою линию платьев и предлагает мне сотрудничество, а точнее сняться в нескольких ее моделях на бартерной основе. Мне не жалко, да и контакт с девушкой подозреваемого мне на руку. Интересно, этот светловолосый ангел в курсе, что собирается выйти замуж за возможного маньяка убийцу? Все, что я прочитала о Джареде, не внушает доверия. Странная они парочка – своенравный агрессор и ангел во плоти, который никогда не заподозрит своего жениха в связи с многочисленными моделями. Но как знать? Как показывает мой жизненный опыт, изменяют даже таким красавицам.
– Может вы позволите мне наконец пройти вперед и вдоволь насладиться выставкой? – сдержанно интересуюсь я, когда несколько попыток обойти постоянно преграждающего мне путь «Джека» заканчиваются неудачей.
– Ты и правда снежная королева, – вновь замечает мужчина, расплываясь в елейной улыбке. Блаженной и безумной, я бы сказала. – А я думал, это лишь слухи, Эрика Доусон, – вновь подчеркивает то, что много знает обо мне и это уже начинает напрягать. Не маньяк ли часом.
– Если я снежная королева, то мне все равно, что за моей спиной говорят мои феи поданные. Избавите меня от подробностей? – с сарказмом, но довольно резко отшиваю надоеду я. Мягко выдохнув, раздвигаю губы в едва заметной улыбке и быстрым движением ловлю бокал шампанского с подноса, проносящегося мимо официанта.
– А, если я скажу, что перед тобой несказанно богатый владелец галереи, а также обладатель пола, на котором ты стоишь… спорим, мне удастся растопить твое сердце, снежная королева? – опешив от слов «владелец галереи» я еще раз внимательнее присматриваюсь и к цвету волос, и к его бакенбардам в сочетании с чудаковатой бородкой. Не может быть! Черт, мой прокол. Только сейчас припоминаю, что в досье на этого подозреваемого было четко прописано «часто меняет имидж и внешность, фото может быть не актуально».
– Маркус Флеминг, – кратко представляется Марк, когда я понимаю, что он также является одним важным именем в моем списке. Итак, что тут у нас: увлечен восточной культурой, и факт того, что он постоянно посматривает на мое необычное украшение, подтверждает это. Сам является эксцентричной личностью, меняющей стиль чаще, чем Леди Гага. У нас есть все основания подозревать Флеминга, так как в узких кругах он не скрывает бурных вечеринок, проходящих в его загородном доме. Каждую субботу Флеминг устраивает в резиденции этакую зарисовку из «тысяча и одна ночь»: его дом переполнен моделями и шлюхами в восточных одеждах, танцами живота, и играми в духе «я твой султан, моя шлюшка». Мерзость? Определенно. Спрашивается, что за пунктик у аристократичного англичанина, иммигрировавшего в США на подобной тематике? У местных садистов до сих пор в тренде игры в духе оттенков, а этот ударился в шейха и наложниц. Конечно, эти факты не делают его стопроцентным маньяком, однако я все равно разглядываю его более детально, пытаясь понять, мог ли он привлечь Алию и заманить ее в свои сети.
Маркус уверенным жестом протягивает вперед руку, оглядывая меня пристальным, раздевающим взглядом. Алия, конечно, могла попасться на его обаяние или деньги, особенно если учесть, что она всегда питала слабость к мужчинам «с причудами», но на меня чары и флюиды Марка не действуют. Да, это тот самый момент, когда нули на счете остаются лишь суммой денег, а не показателем уровня альфы и высокорангового самца. Есть в нем что то отталкивающее, и никак сексуально меня не привлекающее, несмотря на то, что многие присутствующие девушки бросают на него зазывные взгляды. Что сказать? Это мое субъективное мнение, но я никогда не хотела Джека Воробья. Я всегда мечтала о красавчике и самоотверженном спасителе Уилле Тернере, что ради своей любимой вырезал сердце из груди, но при этом остался мужчиной с такой внутренней силой, что при одном взгляде на него пересыхает во рту и дрожат колени.
– Какая недотрога. Даже руку не подашь? – напряженно спрашивает он, пока я торможу и никак не реагирую на его жест, размышляя о способах подтвердить или отклонить алиби Флеминга.
– Ну что вы, Маркус, – судя по загоревшемуся взгляду, Флеминг обескуражен переменой в моем настроении и голосе. Сладко улыбнувшись владельцу галереи, непосредственным жестом нарушаю его зону комфорта, и прежде чем сжать его ладонь, веду кистью руки по рукаву пиджака – мое движение легкое, едва заметное, его не назвать откровенным или интимным, скорее интригующим. И его достаточно для того, чтобы установить прослушивающий микрочип, способный выдать все грязные секреты Флеминга. – Я очень рада знакомству с вами. Здесь действительно царит вдохновляющая атмосфера, вы так постарались, – ненавязчивый комплимент, чтобы расположить к себе и отвлечь внимание от моих манипуляций с установлением «жучка».
– А вы лиса, Эрика. Как только узнали о моем статусе, решили поменять свое мнение и снизойти до миллионера не в вашем вкусе? – допытывается Флеминг, продолжая оглядывать меня таким взглядом, словно уже видит меня одной из своих танцующих в шелках наложниц.
– Деньги – последнее, что меня интересует, – спокойно отрезаю я, слегка закусив нижнюю губу. – Скорее, теперь вы привлекаете меня потому, что человек, создающий подобные пространства, восхищает меня куда больше, чем пират под кайфом, – парирую я, наблюдая за тем, как улыбка становится по настоящему живой – морщинки, исходящие от внешних уголков его, становятся глубже, а улыбка, обнажающая ослепительно белые виниры шире.
– А у вас острый язычок, мисс Доусон, – меня тошнит от его замечания, но я продолжаю сдержанно и снисходительно улыбаться, мечтая закатать ему его «язычок» в горло. – Как насчет того, что в один из уикендов я найду ему куда более интересное занятие, чем соревнование в остроумии?
Вот же сукин сын. Если бы не задание, я бы уж точно не оставила такое предложение безнаказанным. К сожалению, я даже словом не успеваю поставить Флеминга на место, потому что наше тет а тет с Маркусом прерывает знакомый мне с детства голос:
– Рика, какой сюрприз! – а этого подозреваемого я знаю отлично, более того, я многим ему обязана. Ильдар Видад является тем самым другом моего отца и по совместительству владельцем модельного агентства, в котором я официально работаю. Разумеется, о нашей с отцом деятельности ему ничего не известно, несмотря на то, что знакомы мы уже четырнадцать лет. Как бы мне не хотелось его подозревать и проверять, но я буду вынуждена это делать, ибо Видад имел прямой контакт с подозреваемыми моделями, и он до сих пор спонсирует центр по реабилитации беженок из Ближнего Востока. Думаю, сейчас не лучший момент вспоминать, что Видада я отношу к тем особым мужчинам, о которых я говорила – его я уважаю, и смотрю на него снизу вверх, ощущая в нем дух защитника и сильного человека, что, возможно, объясняется тем, что он на шестнадцать лет старше меня.
– Почему ты здесь? Помнится, во время поездки в Париж, ты возненавидела Лувр и галереи современного искусства, – припоминает Ильдар, не упоминая вслух о том, что эту самую поездку подарил мне он. Мы ездили вместе на пару дней, он всего лишь осуществил мою мечту и в тот момент не настаивал на большем. Это было подарком на восемнадцатилетие от друга семьи, но уже через время я поняла, что Ильдар хочет быть большим, чем просто другом. Смотрю в его глаза, пытаясь посмотреть на него взглядом Алии или Марьям, но не могу: несмотря на то, что Ильдару уже почти сорок, я все равно его вижу в образе двадцатипятилетнего мужчины, который дарил мне подарки и оказывал знаки внимания с первого дня моего пребывания в реабилитационном центре. Только сначала это были плюшевые зайчики, куклы, телефоны, а потом Париж… и, кстати говоря, несколько платиновых браслетов марки «Лакшери Корп». Мое сердце болезненно сжимается, когда с сожалением понимаю, что сейчас все «улики» играют против Ильдара. Видад дал ложные показания, когда заявил, что в момент убийства находился дома и предоставил полиции записи с камер наблюдения в качестве доказательств, которые оказались подделкой. А значит, моему дорогому покровителю есть, что скрывать…
– Ты же знаешь, я довольно быстро меняю свои вкусы и предпочтения. Мне все быстро надоедает. Я получила приглашение и пришла: все довольно просто. Не припомню, чтобы ты тоже являлся любителем искусства, – провоцирую Видада, направляя наш разговор в необходимое мне русло.
– Мои модели часто позируют для галереи Маркуса, – он по приятельски ударяет Флеминга по плечу. – Пришел полюбоваться на свои цветы так сказать, через призму взгляда художника.
Сравнение девушек с цветами оказывается очень кстати, потому что как раз после этих слов мы останавливаемся возле большой картины обнаженной девушки. Трудно описать, что я чувствую, глядя на нее: героиня сидит на кровати, скрестив ноги в позе «лотоса», но это далеко не единственный бутон в этой композиции. Положив кисти рук на колени, нагая модель закрывает сердцевину своих бедер крупным распустившимся пионом. Оригинально. Обычно половые губы ассоциируют с розой. Видимо, эротическому художнику больше по душе пионы, а также он из тех мужчин, что очевидно, в первую очередь придают значение глазам девушки. То, что модель изображена без лица, вызывает во мне странную, неузнаваемую эмоцию, будоражащую душу и разум. Спешу подавить ее, как и остальные чувства, которые будит во мне эта картина.
Как ни странно, но мне совсем не скучно… я, наоборот, не могу отвести от нее взгляд, но намеренно делаю это, стараясь прогнать тревожное чувство психологического давления, и одновременно возникшей в глубинах сердца уязвимости, к которым взывает данная картина.
– Это Марьям… – озвучивает вслух еще одну мою догадку Ильдар, но я не верю фальшиво сочувствующим ноткам в его голосе.
– Я не знала ее лично, но мне очень жаль, что она не увидит себя такой… – невольно я ловлю себя на мысли, что, несмотря на отсутствие четких очертаний лица, девушка на холсте выглядит живой, наполненной. Словно кто то вдохнул в нее жизнь, пару раз взмахнув кистью.
– Да, красивая. Цветок хорошо вписывается. В нем что то есть, да, Ильдар? И глаза раскосые, миндалевидные, – и этот факт довольно не уместен и противоречит истине, учитывая то, что у Марьям были более округлые глаза. – Жуткая смерть, – заключает Маркус, и я пытаюсь проанализировать тон его голоса, когда он говорит о погибшей. Ничего особенного, но он может быть подкован в этом вопросе.
– Я говорил с ее родителями, когда выписывал им чек на материальную помощь, – прерывает печальную тишину, повисшую в воздухе Ильдар.
– Судя по личностям убитых девушек, «ядовитый любовник» питает страсть к моделям «Элит», – намеренно вибрирующим от страха голосом, тихо произношу я, пробуждая в не сводящих с меня глаз мужчинах инстинкты защитников. А инстинкты – это природа, а ее, как и амплуа маньяка скрыть невозможно. Лишь до поры до времени.
– Рика, тебе не стоит переживать об этом. Свою девочку я никому не дам в обиду, – обнадеживающе заявляет Видад, одарив меня одной из своих пленительных улыбок с ямочками на щеках. Но я давно выросла, и меня мало интересуют слова и пустые обещания.
– А кто она – твоя девочка? Не знала, что у тебя есть девочка, – небрежно поведя плечом, обхожу их обоих, и напоследок бросаю: – Мне нужно идти, – и уверенной походкой от бедра направляюсь к появившейся на моем горизонте Мелании Йонсен, принимая решение понаблюдать за Видадом и Флемингом издалека, и заодно проверить Саадата.
– Мелания, – обращаюсь к девушке я. Несмотря на ее миниатюрность и крохотный рост, девушку трудно не заметить. Платиновые волосы, аквамариновые глаза, из глубин которых льется внутренний свет. Окинув меня недоверчивым взглядом, девушка наконец узнает меня:
– Эрика, да? Прости, сразу не узнала. В жизни ты такая…
– Такая одетая? – заканчиваю за нее я, прекрасно понимая, что она имеет в виду.
– Ну, я знаю, что фото в стиле «ню» – неотъемлемая часть портфолио любой модели из агентства «Элит», – о, да, только вот я занимаюсь этим исключительно ради надежного прикрытия. – Но это то, что мне нужно. Мои платья должны взорвать модную индустрию! А ты очень яркая, – с горящими глазами и огромным энтузиазмом заявляет светловолосая «кнопочка».
– Мне очень нравятся твои эскизы, уверена, это будет бомба. Ты где то отдыхала? – непринужденно интересуюсь я, детально разглядев образ Мелании: ее шоколадный загар, отдающий красотой, не является настоящим оттенком фарфоровой кожи. Да и на фотографиях в социальной сети она бледная, почти прозрачная, словно у ангела.
– Да, мы с Джаредом вернулись с Багамских островов буквально позавчера. Это мой жених. Дома нас ждала полиция… а ведь я лично знала девочек. Мои картины давно периодически выставляются в галерее, и поэтому… – на мгновение я теряю суть разговора, мысленно отсекая Саадата из числа подозреваемых. Если факт того, что в момент убийства Алии они были за несколько тысяч километров отсюда, удастся подтвердить, то к нему не останется никаких вопросов. Слушая Меланию, двигаясь с ней вдоль пролетающих мимо моего внимания картин, я непроизвольно останавливаюсь рядом с той, что заставляет мои ноги оцепенеть, а влажные ладони нервно сжаться в кулаки.
– Кто нарисовал эту картину? – просто вырывается из моих губ, как только я поднимаю взгляд на безликий портрет, на котором нет фактически ничего кроме глубоких голубых глаз миндалевидной формы.
И вновь я не могу разобраться в противоречивых чувствах, которые вызывает во мне эта картина, эти глаза… этот творец? Я не знаю. Если бы я не старалась запихнуть все свои эмоции поглубже, а с наслаждением проживала бы их, я бы назвала это сладкое, горькое, вязкое чувство «предвкушением».
Предвкушение… но предвкушение чего?
Сама не замечаю, как холодит зону затылка. Так обычно бывает, когда кто то смотрит на тебя неотрывно и пристально. Я даже покрываюсь легкой испариной, ощущая себя мишенью на прицеле у сталкера.
И он тоже всегда ощущает это. Убийца. Предвкушение. Разве нет?
Сердце пропускает удар, гулко бьется о ребра, и вновь замирает…
– Джейдан Престон. Он и меня рисовал, только, конечно, не в столь откровенном виде. Очень нестандартный художник, я в восторге от его работ! – пылко заявляет Мелания, но ее мужчина, больше напоминающий мне обезумевшего тигра перед смертоносным прыжком, явно не одобряет ее воодушевления и восхищения другим.
– Вот ты где, melegim, – больше не оборачиваюсь, лишь слышу низкий голос Саадата, к которому я уже потеряла всякий интерес, убрав с него галочку «маньяк». – Нам надо поговорить, Мэл, – добавляет он властно.
Я только и успеваю, что сочувствующе взглянуть на Меланию. Прежде, чем недовольно вздохнуть и повиноваться своему жениху агрессору, девушка успевает шепнуть и указать мне в сторону входа в галерею:
– А вот и он.
Виновато улыбаясь Джареду, Мэл вздрагивает от его грубоватого тона.
– Может, объяснишь мне, какого черта ты позировала этому… – остаток фразы я не успеваю разобрать. Взяв свою невесту за локоть, Саадат утаскивает ее за ближайший поворот, ведущий к картинам в другом ряду. Но что то мне подсказывает, что их бурная ссора из за какой нибудь ерунды, которую навыдумывал себе этот собственник, закончится бурным сексом в подсобном помещении галереи. Завидую даже, но не сексу. Я хоть и выстраиваю вокруг себя прочную стену, и пытаюсь ничего не чувствовать, но влюбленных друг в друга людей узнаю в толпе сразу. И всегда опускаю взгляд.
Я никогда не встречу своего человека, свою судьбу. Не суждено. И больше не нужно.
Как только я прокручиваю эту мысль, слегка оборачиваюсь в сторону автоматических стеклянных дверей, служащими вратами в царство «Вдохновения».
Ненавязчиво вальяжной, уверенной походкой он приближается ко мне, и я порывисто отступаю назад. Мощная, горячая, но незримая энергетическая волна бьет по взбунтовавшимся рецепторам, омывая поверхность моей кожи. Покалывает всю, до кончиков пальцев ног и рук, и я не понимаю, с чем, черт возьми, связаны такие эмоциональные качели. Незнакомые, яркие, поразительные, бьющие по сердцу. Ощущения сродни первому в жизни осознанному оргазму. Его я получила наедине с собой, и совершенно не стесняюсь этого факта. Куда стыдливее для меня то, что я сравниваю с оргазмом походку приближения неизвестного мне мужчины, которого я не знаю и не хотела бы знать, если бы в мою душу не закрались подозрения о том, что автор картины, на которой изображена Марьям с пионом между ног – также, он.
Дыхание схватывает, сердце обливается кровью, горячие вибрации обжигают грудную клетку изнутри, пока расстояние между нами, стремительно сокращается.
Он близко. Настолько, что я могу увидеть его глаза. Все длится считанные мгновения, но секунды достаточно, чтобы захлебнуться в океане его глаз цвета индиго.
Кремового цвета чиносы, простая черная рубашка, расстегнутая на пару верхних пуговиц. Заостряю внимание на смуглого цвета коже, очерченных крепкими мышцами ключицах, на треугольнике под линией шеи. Дольше, чем нужно.
Считаю до пяти, не отвожу свой взгляд, и не смею моргать, пытаясь победить в неравной схватке с незнакомым «зверем». Он побеждает. На четвертой секунде мои ресницы начинают дрожать, и я опускаю взгляд, нервно проводя кончиком языка по нижней губе. Губы, увлажненные помадой, пересохли. Вновь бросаю на него волевой взгляд, приподнимая подбородок и стараюсь абстрагироваться от его мощной, прошибающей до испарины и мурашек энергии, цепкого взгляда, который бывает лишь у трех видов мужчин.
Либо у сталкеров.
Либо у психопатов.
Либо у маньяков.
Черт, почему его нет в списке подозреваемых?
Хотя у художников, очевидно, тоже может быть такой взгляд. Он просто незаконен, нереален, и я уже его ненавижу за крошечный срыв внутренней силы и самоконтроля.
Пока он неторопливо приближается ко мне, я разглядываю его творение, делая вид, что не замечаю мистера Престона. Я почти уверена, что это он, хотя на художника этот парень похож меньше всего. И не замечать его довольно трудно, как только он подходит ближе, я улавливаю пряные и тяжелые, терпкие ноты его парфюма. Краски. Горячей кожи. И прикасаться не нужно, чтобы это прочувствовать. Даже дыхание задерживаю, чтобы не выдать своего чисто инстинктивного интереса. Всегда у меня так. Не бывает страсти с первого взгляда. Бывает с первого «вдоха» – возможно…
– Что думаешь? – художник нарушает долгое молчание, повисшее между нами. Наконец, я позволяю себе обернуться в его сторону. Немного успокоившись после первого впечатления о незнакомце, я медленно изучаю черты Престона испытывающим взглядом. Четкий овал лица, твердый подбородок и широкие брови, выдают в нем волевую личность, лидерские качества. Это не выдумка, а факты, которые мы не раз изучали на уроках по чтению лиц и характеров. Его красота холодная и жесткая, при этом сдержанная и мощная. Безмятежный океан, в любой момент способный разразиться штормом и накрыть девятым валом. Может это не так, я мыслю субъективно, и… черт возьми, о чем я, мать его, вообще думаю?
Он только что возглавил хит парад возможных кандидатов в серийные убийцы, а я размышляю о глубине его глаз, четкости скул, и темном цвете волос и смуглой кожи, «неправильно» контрастирующей с синими глазами.
Радует только то, что Престон также тратит приличное количество отмеренных нам на немое знакомство секунд, рассматривая каждый сантиметр моего тела, обволакивая его уже знакомым жаром. Невольно ощущаю, как его взгляд замирает на моей груди, шее, и медленно поднимается к глазам. Смотрит так, словно читает душу, зрит в мою суть, за бронебойную стену… но это лишь иллюзия, потому что в этот момент я закрываюсь еще сильнее.
От него.
В ответ его взгляд становится по львиному снисходительным. Этакий хищник, поставивший одну из потенциальных сучек на место. Надеюсь, в моем взгляде он читает попытку сделать почти то же самое.
– Художник, несомненно, т талантлив, – сдержанно отвечаю я, пытаясь скрыть дрожь в своем голосе. Однако терплю феерическое поражение, заикнувшись на одном слове. Кажется, я не упомянула о том, что после трагедии и молчания длиной в двенадцать месяцев я стала заикаться. Лишь годы тренировок и долгой работы над собой свели этот дефект речи к минимуму – теперь он проявляется только в периоды очень сильного волнения.
– Как и все, представленные здесь, – не собираясь раздавать ему комплименты, холодно отрезаю я, вновь глядя на картину, с которой на меня смотрят огромные и распахнутые глаза, напоминающие развернувшиеся небеса.
Джейдан
Направляясь на выставку, я не ждал от вечера ничего особенного. Пафосно, предсказуемо, скучно, местами занудно. Мое эго не нуждается в подтверждении того, что я и так знаю. Я не гений современности в мире художественного искусства, но обладаю неплохой тактикой, особым вкусом, взглядом и воображением. Для меня нет особой разницы, для кого писать картины и где. В парке, в сквере, на городском пляже, в собственной студии. Для парочки пенсионеров, студентов, молодоженов или для великосветской публики.
Понятия выгоды и признания для меня вторичны, и отсюда назревает вопрос: зачем я тогда занимаюсь живописью?
В чем причина и цель?
Самовыражение?
Возможно.
Зависимость.
Тоже есть. Или же желание полутонами показать то, что многие скрывают, прячут за фальшивыми белозубыми улыбками? Заставить восхищаться или замирать от отвращения, глядя на собственные пороки, обличённые на моих полотнах. Ничто и никогда так не возмущает человека, как нелицеприятная правда о нем самом, раскрытая сторонним наблюдателем. Они будут кричать, что художник вульгарен, бездарен, что он ничего не мыслит в искусстве, и его работы давно пора сжечь на городской свалке… только потому, что узнали в них самих себя и ужаснулись.
Надев одну из своих нелюбимых масок циничного светского бездельника, я вхожу в ярко освещённый зал, лениво осматриваюсь по сторонам намеренно скучающим взглядом. Красивые женщины в коктейльных платьях, мужчины в смокингах; блеск драгоценных камней и благородных металлов; приглушенные разговоры о псевдо высоком, погоде, музыке, театре, о падении нравов и грядущем финансовом кризисе, и разумеется, о будоражащем умы многих «ядовитом любовнике», возглавляющем все заголовки новостных газет. Шикарные гости, журналисты, репортеры, критики, кичащиеся своим непредвзятым мнением, ценители искусства, представители богемы и просто случайно заглянувшие на мероприятие тусовщики, не имеющие ни малейшего представления о живописи, но с удовольствием налегающие на дорогое шампанское и изысканные закуски, разносимые официантами.
Неинтересно… Липкие, оценивающие, любопытные взоры гостей блуждают по мне, но ни один из них не вызывает желание взглянуть дважды. Я смотрю в безмятежно голубые глаза одной из своих картин, закрепленных на центральной стене, ощущая, как тает внутри всколыхнувшееся раздражение. Только она способна усмирять меня…
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Предыдущая страницаВернуться к описанию