Максим Шлыгин
Последний мастер по детству
http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=27764961SelfPub;&lfrom= 166013508 2019
Аннотация
Эта удивительная и трогательная история произошла совсем недавно, а такое ощущение, что прошла уже вечность. Отсюда уже не понять, что правда в этой выдумке, а что нет. И где заканчивается реальность и начинается сказка? Это сказка. Такая сказка, рассказанная дедушкой на ночь своим озорным внукам. А ведь он тоже когда то был ребёнком, таким же озорным и весёлым. Но что то случилось в его далёком голопузом детстве. Что то бесконечно важное там потерялось и это беспокоит старика каждый прожитый день. А как вернуть потерю, если от пролетевшего детства отделяет пропасть прожитых лет?
Последний мастер по детству
Максим Шлыгин
Каждый любопытный ребёнок, кто хоть раз подглядит в Дверь Взрослых, обратно в Детство уже не вернётся. Поэтому держите эту Дверь закрытой. И как можно дольше…
Расскажем про начало. Дедушка
***
Мы ещё в пути. Папа говорит, что ехать осталось минут тридцать. Мама – что даже и того меньше. Но я и мой братишка никуда не спешим, потому что точно знаем: камня на месте уже нет. Зато часы там, тикают и больше никогда не остановятся. Ну а фотографию, если она таки сохранилась, мы спрячем.
***
Что ж, история эта началась год назад… Аккурат прошлой весной. Как раз перестал дуть холодный ветер из соседнего леса и уносить по ещё сырой земле дым из закопчённых деревенских труб. Где то неподалёку звучал стук топоров – соседи потихоньку восстанавливали прохудившиеся за зиму крыши покосившихся домов. То тут, то там, перегревшись на весеннем солнышке, горланили петухи.
Родители привезли нас в деревню на первые длинные выходные. Я обожала сюда приезжать. Максим, мой брат, был такой же и вместе со мной с нетерпением ждал момента, когда же папина машина наконец закончит петлять по еловым и сосновым лесам, пробираясь вдоль озёр и ручьёв по ухабистой дороге. И вот мы в деревне!
Здесь мы с Максимкой знали каждую собаку, каждую дырку в заборе, каждую тропинку, вилявшую по деревенским холмам, и каждый укромный заброшенный сарай. Но особенно мы любили крышу. Старую соломенную крышу дедушкиного дома. Крышу, куда вела канатная лестница с деревянными дощечками. А на самом коньке дедушка прикрепил маленькую лавочку, напротив того гнезда, которое свили аисты несколько лет назад. Сидя на потрескавшейся доске на лёгком майском ветерке, мы представляли, как где то там, из под заснеженной верхушки далёкой Седой горы, окружённой у подножья густым хвойным лесом, вырывалась бурлящая и шумная струя водопада. В деревне его называли водопадом Желаний. Он появлялся совсем ненадолго, буквально на пару тройку недель. А потом бесследно исчезал, уже до следующей далёкой весны.
Считалось, что если загадать самое сокровенное желание и ночью прошептать его водопаду, то оно обязательно исполнится. Сидя на крыше, мы с Максимкой строили планы, как бы незаметно от взрослых туда добраться и рассказать водопаду всё, чего нам так хотелось. Максим наперебой перечислял список своих мальчишеских идей, широко размахивая руками. Ничего себе размерчик, нескромные у него хотелки! А вот я никак не могла придумать, чего же я больше всего хочу. Пока я думала, Максим быстро спустился с крыши и побежал носить сухие дрова из завалившейся за зиму поленницы к пахнущей берёзовыми и дубовыми вениками низенькой бане.
Зима в этом году выдалась на редкость лютая. Дедушка даже и не помнил, чтобы такая зима вообще когда нибудь приходила в наши края. Поговаривали, что забрала она с собой очень много стариков: бабушек и дедушек из соседних потемневших деревянных домиков, растянувшихся по обеим сторонам небольшой чистой и холодной речки.
Дед рассказывал, как когда то в детстве, босоногими мальчишками и девчонками, они бегали на эту речку ловить раков. Варили их там же, на берегу, в старом закопчённом медном котелке с царскими печатями на боку. Этот котелок так и висел на ржавом гвозде в дедушкиной мастерской, прямо над сломанным велосипедом, со всех сторон увешанном завитками посеревших стружек. Деда в нём подшипники зачем то хранил.
Прошлым летом старики любили посидеть и поболтать у дедушки в саду под яблонями. И за чаем из пыхтящего вкусным шишечным дымком старинного самовара они вспоминали, как засовывали друг дружке в портки только что выловленных из речки раков. А потом с шумом и грохотом гонялись босиком по деревне, чтобы отплатить обидчику за пакость той же кусачей монетой.
Дедушка тогда громче всех смеялся и подливал гостям местного южного чаю в большие прозрачные стаканы, стоящие в покрытых зеленовато серым налётом кольчугинских подстаканниках . Ну а свойский белый клеверный мёд с дедушкиной пасеки был чем то вроде местного липкого лакомства, к тому же очень полезного. Сладкий, кремовый, тягучий, он немножко кислил на языке и пах цветами. А по виду – что та сгущёнка!
Не шутка, но из пузатого фарфорового заварного чайничка с давно уже отколотой ручкой выливался такой крепкий и ароматный дедушкин чай, что некоторые гости разбавляли его кипятком по несколько раз. Я, помню, попробовала у них этого чайку: горький, терпкий, горячий. Не моё совсем, и язык обожгла. Как они вообще его пьют?! Мёд гораздо вкуснее. Дедушка, помню, смеялся.
Но теперь он был какой то странный, не такой, как всегда. Плюс ещё и это…
Нет, нет, не подумайте, я не специально, как то само так получилось.
Дедушка сидел на кухне за столом и чего то бормотал себе под нос. Я не подслушивала, нет. Я просто лежала на ещё тёплой просторной белой печке и рассматривала картинки старой потрёпанной книжки. Сидела и, немного, совсем чуть чуть прислонив ухо к стенке, читала и щёлкала засушенными на печных кирпичах семечками. В этом же нет ничего необычного, правильно: семечки во рту, а ушки греем на макушке. Как вдруг мне отчётливо послышались непонятные слова дедушки, которые меня и удивили, и озадачили.
– Зима, зима… – бубнил он себе под нос. – Забираешь ты нас потихоньку… Знать, и мне близко. Ты думаешь, я не смекаю ? Что ты. Отнюдь. Но видишь, сколько дел? Мне много то не надо, внучат порадовать хочу. Я ж рядом с ними молодею, душой отдыхаю. Ты не по своей воле, тоже знаю. Они Хозяйки, когда скажут, тогда и придёшь. А я кто? Так, мастер простой, не тягаться мне с ними. Да и кукушки уже молчат… Ладно, где наша не пропадала. Сколько бы ни было ещё, и на том спасибо, – дедушка бодро хмыкнул в свою густую седую бороду и, невозмутимо насвистывая простенький мотивчик, отправился топить баню.
Сидя на крыше, глазея на водопад Желаний и вспоминая его странные слова, я не сразу услышала, как заскрипела коваными петлями деревянная дверь. На улицу, осторожно опираясь на деревянные перила из жердин, в залатанной овечьей безрукавке, простой деревенской льняной рубахе, штанах и дырявых разношенных валенках, вышел дедушка.
– Эй, озорница, ты опять на крышу влезла?! – прокричал он с порога.
– Ага! Сижу тут дом сторожу, – озорно ответила я.
– А а а. Ворон отгоняешь аль комаров с мухими?! Смотри не брякнись оттудова! – так же озорно ответил дедушка и добавил: – Слазь давай, сторожила, идём чаи пить. Максимка здесь уже, ждём тебя!
Я спустилась с крыши. Но перед тем, как поспешить на чаепитие, решила сделать ещё одно доброе и полезное дело. И пошла в дедушкин курятник. Куры ходили вокруг него на улице и, недовольно кудахча в мою сторону, что то клевали с утоптанной гладкой площадки. На недоброе ворчание кур, как заправский воевода, отреагировал красивый тёмно коричневый петух с красными и местами огненно оранжевыми доспехами перьев. Он распушил хвост, приподнял крылья и так раздвинул пёрышки, что стал казаться раза в три больше обычного. Не ахти, конечно, какой рыцарь, но своего рода Кур Кихот.
В таком грозном виде он направился мне навстречу, бдительно контролируя доступ к яичнице. Но вопреки всем его стараниям я ловко проскочила в курятник и захлопнула за собой сетчатую дверь, показав крылатому контролёру вместо билетика обидную рожицу и длинный язык. И пока ошарашенный моей наглой выходкой защитник несушек яростно подпрыгивал вдоль закрытой двери, я с превеликим удовольствием засовывала руку на верх насеста, шарила там за жёрдочками и доставала из сена ещё тёплые, только что снесённые белые и рыжие яички. Насобирав их в подол с десяток, я с улыбкой оглядела собранный пёстрый урожай и прошмыгнула через узенькую внутреннюю дверцу из курятника в дедушкину мастерскую.
Вы знаете, у моего дедушки были золотые руки. В его старенькой, но просторной и светлой мастерской хранилось бесчисленное множество необычных ремесленных инструментов и прочей всячины. От всевозможных железячек и деревяшек до камней, ремней и другой, на первый взгляд абсолютно бесполезной, пыльной ерунды. В углу, рядом со столярным станком, на большом корявом дубовом пне, непонятно зачем здесь оказавшемся, даже лежал потемневший от старости кусок древнющего бивня. На стенах висели топоры различных размеров, ножи, напильники, ключи; на полках стояли какие то запылившиеся пузырьки и бутылочки, а над потолком висели лубяные корзины и сверкающие в пробивающихся сквозь дырки в крыше солнечных лучиках верши из новенькой медной проволоки.
Дедушка мастерил всё. От колечек и бус до мебели и запчастей к его старому, но ещё рабочему трактору.
Этот старый дедушкин трактор был для нас с Максимкой чем то сверхъестественным, завораживающим и до невозможности манящим. Сидя в сварочных круглых очках за тонким, но широким рулевым колесом этой маленькой красной тарахтелки без кабины, с большим, проржавевшем местами хромированным радиатором, Максим выглядел как заправский гонщик первой в истории деревенской «Формулы 1». А я, в белом ажурном платке, сделанном из куска кружевной занавески, вполне могла сойти за настоящую сельскую леди.
А как горели у нас глаза и расплывались в счастливых улыбках лица, когда дедушка доставал из мастерской какую то кривую кочергу, вставлял её под ржавый радиатор и начинал раскручивать, заставляя старенький моторчик трактора нехотя, с треском и шумом, чихами и скрежетом, но всё же заводиться! Это было непередаваемое ощущение: дедушка, поочерёдно сажая к себе на колени за руль, катал нас с ветерком по разбитой дороге колхозного поля. И лишь когда старенький оранжевый кукурузник местного председателя начинал низенько и назойливо летать над нашим трактором, покачивая своими крыльями, как бы грозя «ай ай ай!», дедушка недовольно подавал громкий сигнал паровозным гудком и поворачивал домой, оставляя этот, как он говорил, «саранчовый опрыскиватель», в плотных клубах дорожной пыли.
Из мастерской в дом вела деревянная дверь, целиком сделанная из одной здоровенной доски старого дуба и висевшая на широких кованых петлях. Местами она осыпалась, сучки из неё повылетали, но при этом она была настолько тяжёлая, что никак не хотела открываться, как я ни старалась. Через окно было видно, как по улице, недовольно ворча, ходил туда сюда яркий петушиный хвост. Туда мне было ну никак нельзя. А посему надо было таки заставить эту дубовую штуку открыться во что бы то ни стало. Я дёрнула за ручку ещё раз. Потом ещё и ещё. Но дверь плотно пристала к коробке и словно проросла в неё своими дубовыми корнями. Поняв, что шансов её открыть у меня немного, я уже хотела заплакать и начать звать на помощь, как вдруг послышались быстрые шлёпающие шаги. Кто то попытался зайти в мастерскую из дома, а когда дверь не поддалась с первого раза, раздался грохот удара и она, отлетев в сторону, широко распахнулась. На пороге, потирая ногу, стоял удивлённый Максим, наверное не ожидавший меня здесь увидеть.
– Ой, напугала, даже мурашки побежали! – вскрикнул он. – Ты что тут химичишь?
– Что, что, смотри сюда! – и я показала Максимке свой яичный сбор. – Тут штук десять, ещё тёпленькие!
– Ого, вкусняха какая, ничего себе! Неси их в дом, а я сейчас чугунок найду и тоже приду. Дедушка сказал, что он где то здесь валяется. Картошку нелупешку вечером в печке запекать будем. Солдатскую, в мундире!
– Давай ты быстренько его найдёшь, а я дверь подержу? С этой стороны её вообще не открыть, – наученная горьким опытом, предложила я. – А через улицу я бы пока ходить не советовала, – и показала на торчащий под окном огненно рыжий петушиный хвост.
– А а а, старый знакомый, Кукарекидзе! Не дощипал я тебе пёрышки в прошлом году. Опять задираешься?! Ну ка, птичка, иди ка ты сюды…
И Максим, вскочив на подоконник, потянулся рукой в приоткрытую оконную створку. А уже через мгновение гордо сжимал в руке хвост задиристого петуха. Недовольная царственная пернатая особа, не ожидавшая такого наглого и вероломного нападения на самый ценный и красивый участок оперения, громко закукарекала, но поперхнулась от обиды.
– Ну что, попался, голубь ты мой босоногий! – победно воскликнул Максим. – Ты опять тут самый широкий ходишь? Ишь, раздулся как, от куриной своей важности. Сейчас пересчитаю тебе пёрышки, все ли на месте?!
На этих словах в коридоре послышались тяжёлые шаги. Скрипя половицами и кряхтя, кто то шёл в мастерскую.
– Максим, дедушка! – крикнула я брату.
Состроив огорчённую гримасу, Максим мигом выпустил петушиный хвост и спрыгнул с подоконника на дощатый пол. Мне было видно, как хвост быстро удалялся от окна восвояси, сопровождая отступление колкими куриными ругательствами. В этот момент ко мне подошёл дедушка и заглянул в мастерскую.
Следующая страница